Долгий разговор

Дилюк оставляет лошадь возле ворот Мондшдадта, поднимаясь на верхние ярусы города мягкой походкой. Тяжелые сапоги сменились на легкие ботинки, а привычное пальто уступило свободной рубашке в этот знойный летний день. На стук во входную дверь слышится яркий голос и топот быстрых ног, сопровождаемый смачным ударом. Открывая двери, Кли потирает локоть и обнимает ноги Дилюка, здороваясь с ним в привычной манере. Он входит в дом медленно, осматривая каждый угол, словно не бывает здесь почти каждый понедельник, и интересуется у Кли, где мама. Девочка объясняет, что они с Джинн разминулись, и мама просила её подождать Дилюка дома, пока она сходит за закусками для пикника. На предложение позавтракать Дилюк неохотно соглашается, объясняя, что поел до этого перед приездом, но все равно идёт за ней на кухню, когда девочка тащит его одной рукой. Дилюк не знает, что Кли специально оставила для него пару рыбных бутербродов, она и не скажет, просто поделится, какой улов они с Дионой наловили возле западной стены Мондштадта. Кли достает еду, пока Дилюк разогревает для Кли молоко и остывшие остатки кофе в турке для себя. Когда все готово, Кли продолжает свой начатый ранее рассказ о проведенных нескольких днях у бабушки и своих «рыцарских буднях», лишь потом приступая к остывшему бутерброду. Дилюк не останавливает Кли, продолжая слушать, изредка напоминая не торопиться и поесть, прежде чем продолжить, и Кли соглашается, цитируя Фредерику об этикете за столом. С момента получения видения Кли прошло уже достаточно времени, когда все, кто мог, успели пошутить о буйном нраве, передавшемуся девочке. Вспоминая детство Дилюка, некоторые — в частности Кэйа — портили его общественную репутацию строгого отца. Кли редко доводилось слышать истории о похождениях маленького папы, но они случались, когда Кли уже получала от родителей нагоняй, слушая позже о том, чем занимались сами взрослые в её возрасте. Конечно, в историях не было взрывов, как в обыденных проделках Кли, но ситуации хоть и были веселыми из рассказов, однако, если бы это сделала Кли, получила бы по полной. Аргумент на случайности, вроде бегства из дома за крабами с маленькой девочкой ЦиЦи, приехавшей с каким-то лекарем, Кли почти всегда находила. Например, вроде этого: «А ты посадил на заднем дворе пиропапоротник и никому не сказал, когда он начал сжигать деревья». На это у Дилюка не было ответа, кроме как посадить Кли на домашний арест еще на трое суток. О получении глаза бога Кли знали многие в Мондштадте, только не зная имени девочки, отчего слух об ещё одном линчевателе города распространился быстро в узких кругах. Кто-то всерьез думал, что она переплюнет Полуночного героя, но Дилюк, слушая этот бред в таверне, только закатывал глаза, изредка вступая в противоречивый диалог с постояльцами. Кто же знал, что её игры со взрывами так отпугивают противников со всех сторон. В один момент, когда новость о том, что Кли привели к Варке, заставила обоих родителей оказаться в Мондштадте практически по щелчку пальцев. Бросив все дела на второй план, они буквально вбежали в кабинет, немного от паники позабыв все нормы. Встретившись со спокойным взглядом Магистра и серьезной Кли, они удостоились предложения подождать за дверью. Сидящий в коридоре Рейзор сказал, что Кли собиралась подняться на Драконий шип, чтобы отнести Альбедо бутылку яблочного сидра, на пути к которому он её и остановил. Рядом оказались хиличурлы, ну, а на взрывы прибежали рыцари патруля. Парнишка пожимал плечами в ответ на уставшее лицо Дилюка, и Джинн, все еще румяная от спешки, мягко улыбнулась ему благодаря за то, что он защищал Кли. Дилюк лишь кивнул, не спрашивая, почему от Рейзора несёт мятным запахом, характерным для подножия горы. Ни Дилюк, ни Джинн не знали, как ответить на слова магистра о торжественном наречении Кли на должность рыцаря, которую он только что выдумал для их дочери, когда сама Кли гордо вздёрнула нос. Очевидность шуточной формы звания, с практически тем же соблюдением устава, с поправкой на её возраст и некоторых добавлений вроде «слушайся родителей», «ложись спать вовремя» или «не взрывай рыбу без взрослых» были понятны. Только вот ощущения шутки не хватило, чтобы объяснить это родителям. Пока Кли рассказывала эту новость ничего не понимающему Рейзору, её родители зашли в кабинет магистра. Попытки сгладить ситуацию привычной для него улыбкой никак не нравились Дилюку, и, складывая руки на груди, он четко и спокойно выразил свое недовольство по этому случаю. И дело даже не в его неприязни к системе — в которую они еще и собирались внедрить его дочь — а банальный факт, что ей буквально недавно исполнилось шесть. Навряд ли рыцарям нужна морока с гиперактивным ребенком, а родителям лишний стресс. Джинн нервно закусила губу, слушая резкие факты Дилюка, в которых он действительно был прав. Однако, как всё ещё член клана Гуннхильдр, она не могла не согласиться, что это был отличный начальный этап для Кли, благодаря которому она станет прекрасным полноправным рыцарем в будущем, и это неплохо поможет ей научиться по-взрослому понимать некоторые вещи. Фредерика была бы согласна с этим. Но, как Джин, как её мама, она всё ещё хотела подарить Кли детство. Возможно, у неё самой в привычном понимании его и не было — Джинн до конца жизни будет считать, что это правильно — Кли — это же совсем иное. Она всё ещё маленькая резвая девочка, не обремененная обязанностями. Принимать верное решение впервые оказалось сложным. В голове Джинн все смешалось, она не удостоила мужчин своим ответом, принимая обе позиции. Дилюк ничего не сказал, лишь выдохнув. — Если нет возможности утихомирить энергию, так почему её не направить в иное русло? Аргумент из слов Варки был таким себе, но всё же получил некоторое одобрение. Ссылаясь на использование её «оружия» только в целях самообороны и легких поручений в черте города, обе стороны пришли к согласию. С такими «данными» Кли сумеет справиться с должностью, сказал немного позже Варка, отчего Дилюк фыркнул, подходя к Кли, Джинн лишь неловко кивнула. И девочка вздёрнула нос, говоря, что теперь она рыцарь-искорка Ордо Фавониус. Никто не стал упоминать, что Кли озвучила первое прозвище Дилюка, известное некоторым взрослым. Теперь говорить о некомпетентности рыцарей стало для её отца немного сложнее. Джинн входит в дом резво, здороваясь с Дилюком, и Кли приветливо машет ладонью, дожевывая бутерброд. Корзинка в её руках, кажется увесистой, но Дилюк обращает внимание на нечто иное. Привыкший видеть её чаще в форме, реже в закрытой повседневной одежде, сейчас её оголенные плечи и ноги кажутся ему чем-то удивительным. Легкая светло-синяя блузка, заправленная в белые шорты высокой посадки, создает вокруг Джинн образ воздушности и нежности, отчего у него мягким румянцем пылают щеки. Так вот зачем Лиза просила его заказать ткань. Впечатленная взглядом, она немного теряется, нервно отводя глаза и как бы прикрывая своё тело. Дилюк молчит, зачарованный её женственной нежностью, которая была в ней всегда, и никакая изнуряющая усталость не способна спрятать ту самую мягкую Джинн. Дилюк невольно поднимается с места, забирая из рук Джинн корзинку и ставя её на стол. Ладонь сама касается её завитого локона, выпавшего из прически, и он заводит его за ухо, находясь к Джинн слишком близко, чувствуя её дыхание. Кли смотрит на родителей достаточно долго, прежде чем нарушить молчание. — Почему ты не говоришь маме комплимент? — Дилюк отстраняется от Джинн медленно, не смотря на Кли. — Кэйа говорит, что все девочки очень любят комплименты. На знакомое имя Дилюк реагирует неоднозначно, цокая языком, словно не замечая смеха Джинн, когда девочка непонимающе смотрит на своих близких. Лучше бы Кэйа учил её так же хорошо ездить верхом. Невольно он всё же соглашается, хотя сам Дилюк очень скуп на слова. — Тебе очень идёт, — предложение звучит немного сухо, но Джинн кивает и улыбается, зная, что это сказано от чистого сердца, и легкое «спасибо» срывается с её губ, которые так хочется поцеловать. Дилюк закусывает щеку изнутри. С чего он вообще решил, что достоин подобного спустя столько времени. Мысли снова собираются в мешанину. Он отводит взгляд от Джинн, замечая её пылающие щеки, и прикрывает веки отходя всторону. Неловкость момента заставляет и Джинн ступить назад, и, простояв немного в неуютной тишине, она смело берет корзинку со стола, предлагая выдвигаться, чтобы уже к обеду быть на берегу. На слова Кли радостно кивает, уже готовая, бежит за портфелем, зазывая близких. Легкий шаг позволяет двигаться в быстром темпе, если бы каждый прохожий не останавливал их своим разговором. Джинн и Дилюк всегда были известными личностями. На это каждый раз приходилось Кли брать обоих родителей за руку, шепотом говоря, что так они никогда не дойдут. И двое взрослых кивают, прибавляя шаг. Между собой легкий разговор о буднях каждый раз сталкивается с неловкостью, отчего они замолкают с разной периодичностью. Вероятно говорить о погоде четвертый раз уже как-то странно, но и молчание давит своей неуютной недосказанностью. Дилюк держит корзинку, изредка её покачивая в ладони, постоянно рассматривая пейзаж, пока Джинн заправляет за ухо волосы, смотря себе по ноги. Девочка бежит немного впереди, постоянно подзывая к себе близких, подначивая их идти быстрее. Вид молчаливых родителей, от которых за километр веет напряжением, сбивает её с толку. Они же всегда так хорошо общаются. Ну почему они снова не разговаривают? Кли задумчиво закусывает губу. Идущие немного далеко друг от друга они не напоминают ей привычную семью. Не то, чтобы у Кли было много семейных примеров, однако одно она знала точно, папа должен любить маму, без этого не было бы семьи. Кли же есть, любовь к ней тоже. Почему тогда нет любви между ними? Неужели у неё никогда не будет счастливой семьи? Девочка нахмуривает брови. Она должна что-то сделать. Верно? Щекочущий порыв ветра служит для неё ответом. Шепчущий лес всегда был окутан легкой вуалью теплого волшебства, и нахождение в нём было сравнимо с удовольствием. Кли бежит впереди, уверенно утверждая, что она точно знает, как и когда они придут к побережью, на что родители согласно кивают, продолжая слушать рассказ Кли о её сокровищах, словно не знают о её проделках. Ведь её дядя Кэйа точно никогда не раскрывал никому тайны племянницы, как истинный мастер хранения секретов. Он даже научил Кли клятве на мизинчиках. Хотя и есть некоторые тайны, о которых всё же не знают её родители, только не стоит об этом упоминать. Дорога до моря в направлении главного пути к Снежной всего одна, но ни Джинн, ни Дилюк не смеют рушить её убеждения, утверждающие в собственной правоте. Чудный лес сам навевает рассказывать волшебные истории, и Дилюк просто не сдерживается. Теплый взгляд Джинн смотрит на близких, когда Дилюк подначивает истории Кли с феями до настоящей сказки, ловя на себе ужасно заинтересованный взгляд. — Нет, — шепчет Кли в ответ на кивок отца, за которым скрывается хитрая улыбка Дилюка, скрывающая озорство, и она приостанавливает шаг, ровняясь с родителем. — Да, — приободряет мелодичный голос из леса, и все оборачиваются в сторону дороги с некой опасливостью. — Лорд… — Венти, — тихо произносит Дилюк, выгибая бровь в ответ на знакомый хихикающий взгляд в изумрудных глазах. — Бродяжка бард! — Джинн не успевает ухватиться за Кли, когда девочка подбегает к Венти, обнимая того за талию. Встречая объятия ребенка, Барду только и остается, как поднять лиру вверх, и, смеясь, поздороваться с остальными. Скрещивая руки на груди не то от недовольной встречи, не то от поведения Кли, Дилюк немного нервно выжидающе наблюдает за сценой и, только ловя мягкий взгляд Джинн, обращенный к дочери и Венти, расслабляет плечи. — А ещё говорят, что если ты встретишь фею в лесу и доведешь её до домика, то она одарит тебя богатствами… — Если только ты потом найдёшь обратную дорогу домой, — немного злобно добавляет Дилюк, на что Венти делает обиженно губы трубочкой. — О, мастер Дилюк, а я думал, вы сегодня в настроении. — Только когда ты полноценно заплатишь за все свои походы в бар, бард. И не будешь подначивать детей шляться одних по лесу. В ответ на прежнее озорство Дилюка, Венти смеется, обещая вернуть все позже. Что поделать, Рангвидру положено быть грозным, особенно при такой юркой дочери Кли. Но это всё равно не мешает ему поддеть нити. — Приятное семейное времяпрепровождение? — хихикает бард, словно не замечая потерянные взгляды взрослых, и Кли ярко кивает. Дилюк кашляет в руку, когда Джинн неловко теребит волосы. Венти сменяет веселую улыбку на понимающую, порой дети Мондштадта слишком прекрасны и забавны. Только и остается наблюдать и чувствовать счастье за их немного глупые поступки. — Да, сегодня мы наедимся бутербродов и пойдем плавать, они подписали со мной… контр… — Контракт? — Да! — Она так называет обещание на мизинчиках, — тихо добавляет Джинн, и Венти хихикает. — Знал я личностей, любящих контракты… — немного тихо изрекает он, и Дилюк делает шаг вперед, отвечая этим, что разговор окончен. Ой, как Венти обожает этот уставший взгляд столь интересного рода Рангвидров. Ну почему он передаётся только через поколение? Пускай, уважение к двум высшим родам Мондштадта Барбатос хранил всегда, он не может не сделать это сейчас. Джинн и Кли прощаются с Венти, нагоняя Дилюка, бросившего лишь рукой на прощание. Иначе Венти просто умрёт без шуток. — Кстати, я все хочу написать балладу о двух влюбленных аристократах, которые никак не могут понять свою предназначенную судьбу, может, вы мне поможете? Плачу вином за информацию о таких людях! Его дети Мондштадта изумительны. — Помолчи, Венти! Яркий смех теряется за густыми кронами деревьев. Побережье возле пика Буревестника нельзя назвать теплым, однако в жаркую пору оно было одним из немногих мест отдыха, где жители могли приятно провести время. Разбивая мелкие волны в брызги, Кли хватается за руки родителей, поднимающих её при каждом приливе воды. Они останавливаются возле конца скал, занимая место. Дилюк отдаёт Джинн корзину, помогая расстелить плед на песке. Снятые ботинки становятся рядом с их импровизированным лагерем, и Кли уже снимает с себя наряд, готовясь полностью обнажить свой ярко-оранжевый купальник. Некоторая путаница в своём же платье, порожденная быстротой действий Кли — хотя ей четко говорили подождать — вызывает у родителей мелкий смех. Девочка едва не падает, прежде чем окончательно снимает с себя платье. Её просьбы пойти с ней купаться и тянущие в воду взрослых детские ладони мало помогают. Вздыхая так же тяжело, будто ему тысяча лет, Дилюк все же встает якобы под натиском детского напора и идёт в сторону воды. Волны приятно омывают его ноги, и песок создает легкий массаж. Дилюк едва успевает закатить штанины, как Кли уже заходит в воду по пояс, совсем не слыша предостережений отца, завязывающего волосы в высокий хвост. И всё же его штаны намокают, при удачной попытке словить Кли. Голос папы кажется строгим. О безопасности на воде она уже слышала много раз: когда была на корабле с родителями, когда училась плавать с тренером, когда ходила купаться с Рейзором. Последнее правда родителям знать не обязательно, особенно когда сам Рейзор ругал её за непослушание, но особой разницы нет. Словно она совсем не понимает, что делать. Кли смущенно надувает щеки от легкого стыда и некоторой обиды, а затем указывает на скалу, располагающуюся недалеко от берега, где стояло несколько подростков. Дилюку не нужно объяснять второй раз. Только вот вариант вернуться и снять рубашку оказывается неудачным, и он, оступившись, падает в воду смачно, полностью вымокнув. Ну, он все равно планировал купаться. На вопрос: «Всё в порядке?» — Дилюк отвечает утвердительно и делает вид, что не замечает беспокойства Джинн, скрывшей рукой случайный смешок. И они с Кли идут в сторону валуна, сопротивляясь мелким волнам. Когда Кли не чувствует дна, она держится за руку отца, весело тормоша ногами сзади. В какой-то момент Дилюк теряет песок под ногами, и Кли обхватывает его за шею, крепко держась обеими руками. Они достигают валуна быстро. Кли резво забирается на камень, аккуратно садясь на него, и зовет маму, которая мягко машет ей ладонью в ответ. Несколько прыжков с камня в воду делают Кли самой счастливой на свете, когда брызги разлетаются во все стороны, задевая волнами плавающего рядом Дилюка, который и не скрывает своих поднятых губ. Они возвращаются на берег немного уставшие, хотя Кли долго не хотела выходить из воды. Ложась на плед, Дилюк устало выдыхает. Джинн достает крем для Кли, предлагая той немного обсохнуть и позагорать, прежде чем снова отдаться мелким волнам. На похожий вопрос Дилюк отвечает отрицательно, говоря, что не сгорит. — Я буду такой же загорелой как дядя Кэйа? — Джинн немного удивляется сравнению, но кивает. И как хорошо, что Дилюк лежит спиной вверх. Кли действительно греется на солнце, каждые три минуты переворачиваясь с бока на бок. Зная бледную кожу Кли, вечно обгорающую на любом солнце, Джинн лишь мягко поглядывает на дочь, изредка отвечая на её вопросы. Лежать кажется Кли слишком скучным занятием, посему тут же сооруженный из песка замок, так похожий на Фонтейский, кажется Кли даже слишком красивым, и она постепенно выстраивает возле него свой новый волшебный город. В какой-то момент зов помощи находит свою поддержку, и Джинн, немного смочив руки водой, помогает дочери в построении еще одной башни. Она мягко сжимает детские ладони в своих, как бы помогая закрепить такой хрупкий слой песка на своем месте, и Кли восторженно хихикает. Проводя пальцем запутанный лабиринт возле замка, девочка продолжает рассказывать историю его жителей. — Тетя Лиза, живет вот тут и печёт свои вкусные булочки. А вот здесь Рейзор, к нему ходит Беннет в гости. А мы живем здесь. — А где живет папа? — спрашивает Джинн мягко, на что Кли немного потерянно поднимает взгляд, словно всё и так должно быть понятно. От неуютного вопроса Джинн сама опускает глаза, невольно встречаясь с немного печальным выражением лица Дилюка, который прикрывает веки. Кли только щурится от Солнца, думая больше о своём идеальном королевстве. — Мы живём все вместе, вот здесь, — отпечаток детского пальчика остается на песке внутри ворот её замка. И Кли открывает рот в дырявой улыбке, где так забавно не хватает нескольких зубов, выпавших некогда с небольшой периодичностью. Она рассказывает об их повседневности, где вся семья собирается каждый вечер на кухне и готовит вкусности, читает сказки или ездит погостить к Фредерике, все вместе. В её мире нет работы и законов, запрещающих ей ловить рыбу. В её истории никто не обделен счастливой судьбой, словно никаких неловких непониманий не происходило. Папа был рядом с мамой всегда, тетя Лиза всегда была уставшей, а Рейзор живет вместе со всеми в городе, а не один. В конце своей истории Кли с интересом оборачивается на родителей, когда замечает, как Джинн сжимает ладони в кулаки, закусывая губу. К Кли Дилюк поднимается медленно и старательно обходит все их песочное строение, пока она все ещё ждет одобрения её истории. Её глаза излучают удивление вперемешку с радостью, когда она наконец видит алый взгляд отца, такой привычно заботливый. Тот, которым он одаривал только близких людей, Кли всегда замечала это. Он гладит её по волосам молча, и Кли разводит руки, когда отец буквально притягивает её такое теплое нагретое на солнце детское тельце к себе. Кли растворяется в отцовских объятиях, прикрывая глаза от встречного тепла. Обращенный взгляд на Джинн обоих членов семьи заставляет её потерять мягкую улыбку за зажатыми губами. Кли лишь говорит, чтобы она подошла к ним, Дилюк мягко опускает голову зовущими движениями. Слезы скапливаются в её глазах, и она ныряет в чужие руки, не показывая внезапно появившиеся влажные дорожки. Дилюк касается её подбородка только после молчаливого согласия Джинн и улыбается так аккуратно, как делает это в редких извиняющихся случаях. И они обнимаются сильнее, пока зажатая между ними Кли не подает свой недовольный возглас серьезнее, вызывая у всех невольный смех. Кли хватает своими цепкими ладонями родителей за талии, приближая их ближе к себе. — Почему мы не можем быть всегда вместе? — спрашивает она в очередной раз, уже зная, какой заученной фразой ответят они, но вместо этого родители заглядывают друг другу в глаза, пока Кли ждет ответ на свой вопрос, а затем обращаются к ней. — Мы постараемся, Кли. — Обещаем. И Кли кивает, она снова верит им. И будет продолжать верить. Паек из «хорошего охотника» кажется таким вкусным. То ли от нагулявшегося аппетита, то ли от того, что там всегда изысканно готовили. Кли съедает свою долю быстро, когда Джинн предлагает ей ещё кусочек. Обычно приученная девочка мнется, зная, что должна есть ровно столько, сколько положено изначально, но Джинн не видит причин не отдать свою часть всё ещё голодному ребенку, и Кли с благодарностью берет бутерброд в руку. Дилюк доедает свою порцию последним, специально растягивая. Пообещав, что сразу после еды они снова пойдут купаться, стоит учитывать, что нужно немного подождать для усвоения пищи. И он тянет время, как может, Кли только и остается, как помогать маме закапывать её ноги в песок.

***

День близится к закату, а Кли всё ещё отказывается выходить из воды, прося еще несколько минуточек, застывая возле отца в позе морской звезды на поверхности моря. Время с родителями снова проходит так быстро. Оставить родителей наедине в какой-то момент показалось Кли даже слишком взрослой идеей, за что она определенно себя похвалила, присоединяясь играть к Шалфею, зазывая послушного мальчика — по сравнению с блондинистым бунтарем — на глубину, убеждая, что там действительно мелко. Ну и что, что не достают ноги! И все же правила были на стороне Шалфея, Кли не спорила. Даже будучи немного далеко от них, Кли чувствовала, что родители говорили о чем-то важном. Обернувшись взглянуть на них в момент постройки своей новой империи — откуда Шалфей вообще знал это слово, — замечая, как мама наклоняется к плечу папы, Кли засмеялась, прикрывая рот ладонью от своего детского счастья, понимая, что поспорила с Дилюком о походе на побережье моря совсем не напрасно. Всё же, помогая собирать маме и папе их импровизированный лагерь, она ощутила грусть. Девочка печально последний раз окидывает взглядом свои замок и тихо про себя шепчет желание, а затем зевает, отрицательно говоря усмехающемуся Дилюку, что она точно не устала. И они выдвигаются домой. Ближе к озеру Звездопадов щека Кли уже покоится на плече Дилюка, и девочка едва сохраняет бодрое состояние. Изрядно уставшая, она всё ещё крепко держится рукой за рубашку. Джинн берёт из его другой руки почти опустевшую после их прогулки корзину, и Дилюк обхватывает Кли обеими руками. Они всё ещё идут в невольном молчании, словно пытаясь не спугнуть сон Кли, которая спала уж точно крепко, как впрочем и всегда. Звезды освещают их дорогу возле входа в Мондштадт, новый караул рыцарей встречает временно исполняющего обязанности грандмастера Джинн и мастера Дилюка, немного потерянно, но так же торжественно, и они отвечают рыцарям взаимно. Когда они входят в дом, Джинн немного колеблется, открывая двери. Ладони трясутся, и она выдыхает, и, перед тем как распахнуть их, Джинн оборачивается к Дилюку со всей своей серьезностью. — Ты же останешься ночевать? Уже очень поздно, — утверждение звучит как вопрос. Взгляд Джинн теряется, но всё ещё нежен. И пропитанная заботой она смотрит прямо Дилюку в глаза. Едва он готов дать свой ответ, как детская ручка на его рубашке сжимается сильнее, и Дилюк чувствует, как прежде размякшее тело оживляется. Кли просыпается и, всё ещё сонная, дополняет ответ. — Папа, не уходи, пожалуйста, — Дилюк касается пальцами её ладони и, выдыхая, утвердительно отвечает Джинн, и она одобрительно кивает, впуская всех в помещение. Водные процедуры Кли принимает, будучи совсем сонной, и даже с ванны её приходится выносить. На подушку её укладывают аккуратно. Джинн, поцеловав её ещё раз на ночь, попутно развязав ей хвостики, удаляется в гостиную. Разбирая вещи из корзинки на стол, Дилюк не спрашивает о месте своего сна, понимая, что заночует здесь на диване. Джинн подает ему полотенце, не предлагая спальных принадлежностей, и отправляет последнего помыться, разбирая остатки сама. Приятные теплые клубы пара попадают в гостиную. С полотенцем на плечах Дилюк выходит из ванны быстро, переодевшись в приблизительно спальную одежду хранившуюся здесь достаточно долго с его последнего ночного пребывания. Он немного удивляется, что Джинн так и не предложила ему одеяло, простынь и прочее, но молчит. Не то чтобы он не умел или не знал, как всем пользоваться, будучи аристократом с целыми толпами слуг, Дилюк всё ещё был некогда рыцарем и жил как-никак в казармах. Посему привычное удивление его окружающих на то, что он что-то может без посторонней помощи, каждый раз вводило его в ступор, а у близких вызывало смех. Джинн с самого начала училась жить без посторонней помощи. Будучи наследницей своего клана, много обязанностей с юных годов давило на её плечи. Даже рыцарство не так сильно обременяло её, как домашние обязательства. Дом в Мондштадте, которым редко кто пользовался, после рождения Кли стал для Джинн роднее собственного, хотя её мать до последнего настаивала на её возвращении в резиденцию за городом. Рождённая в строгости, воспитавшей её характер — вместе с отрицанием существования отдыха, — Джинн же хотела подарить Кли непринужденное детство, которое она заслуживала. Хотела подарить своему ребёнку семью. Раны на душе, вызванные расставанием матери и отца, отдавали неприятным покалыванием где-то под кожей. Посему с самого детства, прощаясь с Барбарой, так отчаянно протягивающей ей свои дрожащие ладони, Джинн была твердо уверенна, что не допустит таких ошибок, когда заведет свою семью. Но, кажется, её действия только противоречили её убеждениям. Конечно, с самого начала ей было ужасно стыдно, но не столько за действия, сколько за осознание своего шаткого положения. Мама встретила новость о её беременности и потерянной любви молча, лишь успокаивающе поглаживая напряженную от рыданий спину. Вопреки её ожиданиям, она не кричала, не ушла от Джинн, а просто обняла её своими мозолистыми от сражений руками. Джинн долго не могла остановить слезы от пережитого потрясения, выплакивая всё в материнских объятиях. Идея об аборте возникла в её голове неожиданно, о чем она тихо сказала Фредерике. Может, это было решением её проблемы? Женщина не проронила ни слова, лишь позже давая свой утвердительный ответ, обещая помочь с поиском врача. Все было очевидным до того момента, как Джинн поняла, что, наверное, не способна на такое. Выглядевшей стойкой и серьезной снаружи, она всегда была мягкой и эмпатичной внутри. Рождающееся в ней тепло от ламповых историй со счастливым концом, вкусная еда и краснота её щек делали Джинн той, кем она действительно являлась. Привязываясь к ещё никак не проявившей себя новой жизни внутри неё, Джинн сама себя убеждала, что всё будет хорошо. Эта мысль держалась у неё каждый вечер, позже перерастая в панику после принятых таблеток, которые почему-то совершенно не работали. Дни шли, её все чаще душила совесть. Решения Джинн менялись практически каждые два дня не то от гормонов, не то от собственного непонимания ситуации. Решение оставлять ребенка резко переходило в желание жить для себя. И тогда после очередного изменения своего мнения Фредерика дала четко ей понять, что она видит лишь один грамотный исход, где Джинн не воспитывает ребенка в одиночестве, а начинает новый виток своей жизни. Фредерика была уверена — так для всех будет лучше. Особенно, когда лекарства едва начинали действовать. — Ты сама же решилась на это Джинни…назад не повернешь. Ты будешь ещё больше страдать, если он родится калекой. Тогда Джинн впервые не послушала Фредерику, сбегая в Мондштадт. Мама не стала её останавливать, не нравоучая, ничего не говоря. Члены клана обязуются держать свое слово. И, если будущая глава так решила, значит, она готова нести самостоятельную ответственность. Фредерика подождёт, когда окажется права. Её дочери следовало немного повзрослеть. И Джинн взрослела, разбиралась с делами, платила за жилье, начала откладывать деньги. Таблетки, прекращающие беременность, всё ещё лежали на её столе дома, нависая мертвым грузом в её душе. Выбор между одной жизнью и другой терзал хуже любой пытки. Отчего появились бессонные ночи в попытках убежать от самой себя. Первый серьезный обморок случился с ней дома, Джинн очнулась спустя пару минут. Вроде бы всё шло в порядке. Второй застал её, когда она забиралась на коня, едва подоспевший конюх успел удержать её, и Кэйа, собиравшийся с ней в Спрингвейл в патруль, как только мог быстро доставил девушку в лазарет, оттуда Джинн попала в палаты собора. Барбара заботилась о сестре лично как о непослушном ребенке, с которыми ей часто приходилось иметь дело. Джинн тоже порой была непослушной, приходилось даже звать монахинь для объяснения причин её состояния. Сердце всё ещё металось от неосознанности будущего. На факт, что она почти потеряла ребенка, Джинн отреагировала двойственно, никак не откликаясь на дальнейшие слова, просто не понимая, хорошо это или плохо. Постель под руками сминалась, и теплое одеяло не спасало от ночных страшных мыслей. Тогда колыбельные её сестры стали её утешением, а успокаивающий чай частой изюминкой приемов пищи. Поговорить с Кэйа спустя неделю после происшествия — учитывая, что к ней практически никого не пускали, — было необходимо. Во-первых, следовало поблагодарить за помощь, а во-вторых, извиниться за выставленное неловкое положение перед служителями собора, которые сразу накинулись на него, обвиняя во всех грехах. Кэйа встретил её молча, извиняющимися словами. Уточнять, кто отец её ребенка, не стал, как обычно, по-своему выложил все факты на сухую. Джинн знала, что так Кэйа делает, когда стыдится чего-то. Рассказал, что её беременность была для всех слухом, перерастая вправду. Изредка среди людей слышалось порицание, но она никогда не узнала об этом, не подозревая, кто пекся об её репутации. Этому было два объяснения: банальное уважение и старая дружба между ней и Кэйа, а также понимание, кто именно виноват в одиночестве Джинн. Кэйа не стал говорить об этом, его шрамы не должны касаться её мягкой души, которая и так из-за него настрадалась. На самом деле, Кэйа мог прийти пораньше навестить её, но не делал этого — он очень долго собирался с мыслями. Отчего накопленных поздравлений от коллег и друзей скопилось огромное количество. Слова Кэйа были твердыми, но ласковыми. Потирая шею своей забинтованной рукой, Кэйа напрямую говорил, что он всегда готов помочь Джинн в любой ситуации. Косвенно, они очень далекая семья? Да? Хочется натянуто смеяться, и они неловко улыбнулись. Аделаида не откажет ей в помощи, как и люди близкие к Дилюку в принципе, как и помощники Дилюка, как и её друзья и близкие, они всегда готовы прийти ей на выручку. Не стоит стесняться своих слабостей. Ей всегда было сложно быть слабой. Джинн трясло как осенний лист, от стыда и благодарности, так горячо разливающейся по ней. Она плакала долго и упорно. Объятия друга успокаивали, а знакомый запах лилий Калл восстанавливал её раны на сердце. Медленно, немного болезненно. О причинах отъезда Дилюка оба коснулись вскользь, но им этого и не надо было. Каждый нашел своё объяснение, не упоминая личных тайн. Встреча с Шеймусом давила на неё дамокловым мечом, но Джинн следовало понимать, что человек, который не только руководил большей частью работы собора, но и являлся отцом самой Джинн, как минимум был заинтересован в этом разговоре. Поскольку личного кабинета у Шеймуса никогда не было, пустовавшая комната ожиданий пришлась в самый раз. Он присел возле неё достаточно близко, с улыбкой, способной успокоить ураган. Шеймус всегда утешал Джинн после её неудач или наказаний её матери. Если Фредерика руководствовалась кнутом, то Шеймус постоянно использовал пряник. Утирая слезы каждый раз в детстве, Джинн чувствовала себя спокойной вместе с отцом. Пока родители не разошлись. И банальной поддержки ужасно недоставало. Фредерика любила по-особенному, не желая раскидываться словами, только делом. И хотя библиотека Джинн после личных побед каждый раз увеличивалась подаренными матерью книгами, которые она так любила зачитывать до дыр, слова любви приходилось находить в ужасно сладких романах с идеальной концовкой. Развод родителей свел разговоры между Шеймусом и Джинн на нет, оставляя только мягкие и приятные слова на официальных письмах и бумагах. Редкая улыбка при их мимолетных встречах вместе с маленькими подарками всё ещё напоминали Джинн о том, что он всё ещё был её любимым папой. И сейчас они могли поговорить напрямую, без официальности и закрытости двух сторон. Как дочка и папа. Разговор не складывался долго, но, кажется, добрые шутки и мягкие слова постепенно помогали плечам Джинн расслабиться. Незатейливо от погоды до рассказа об уходе из дома, Шеймус все-таки услышал от дочери правду. Поскольку попала в лазарет она с не совсем приятными новостями, о предшествующих тому событиях и Шеймусу — в первую очередь, как её отцу — хотелось бы знать. Мягкое «Джинни», слетавшее с его уст, успокаивало, а теплая ладонь, держащая её руки, немного сжималась в умиротворяющем жесте. И на лице Джинн снова появились слезы. Мятные конфеты из рук отца — которые он вечно хранил в правом кармане — и теплые объятия не скоро помогли прийти в себя, но позволили ей вспомнить одну важную деталь. Её отец все еще её любит, как и её мать и сестра. Только почему это не находит отклика внутри неё? — Твоя мама всегда желала и желает только добра, — он говорил спокойно, выслушав ее историю с побегом из дома из-за собственной неуверенности в будущем. — Просто она не знает, как разговаривать с повзрослевшей дочерью. Она тоже учится на ошибках. Джинн облокотилась на отцовское плечо, когда мужчина положил руку на её голову. — Решение о твоей судьбе не принадлежит никому, кроме тебя самой. Судья тебе Барбатос. Но помни, что в словах твоих близких нет ничего такого, что имело бы цель навредить тебе. Ты всегда можешь рассчитывать на нас. Можешь приходить каждые выходные. Хочешь, будем встречаться чаще? Джинн неловко кивнула как маленькая девочка, получая смешок родителя. — Хорошо, — он мягко облокотился на стену. — Извини меня, я заглянул в твою историю болезни перед нашим разговором. Джинн, тебе стоит следить за своим здоровьем. Барбара сказала, что ты её не слушаешься. Ты же собираешься оставить ребенка, верно? И она снова наклонила голову в утвердительном жесте, всё ещё переживая от выбора собственной судьбы. Теперь на её плечи ложилась и чужая жизнь, которую она наконец принимала. Осталось научиться с этим жить. Шеймус признался, что рад её решению так искренне, отчего на душе Джинн стало легче. Все же складывается как нельзя лучше, так ведь? — Кого бы ты сама хотела? — Мальчика, наверное. — Вот как? А если родится девочка? — Моя любовь к ней не изменится. Диалог с отцом виделся ей как маяк, указывающий на приятное будущее, а последующие частые разговоры с ним только подтверждали это. И Джинн понимала, что сделала правильный выбор. Она справится, поможет себе сделать всё, чтобы радовать нового человека в её жизни. Обеспечить его всем и даже больше. И, кажется, все наладилось. Шло как нельзя хорошо. Появились такие желанные отцовские объятия, вернулись непринужденные разговоры с сестрой, и наконец восстановилось взаимопонимание с мамой, спустя сотни тысяч ссор. Приятным дополнением к походам в собор стало знакомство с эльфийкой Алисой, чью резвую личность нашли недалеко от Мондштадта со сломанной ногой и быстро оказали ей помощь. Поддержка близких всегда была для Джинн стимулом, как и для многих других людей. Однако Джинн продолжала забывать о том, что она всегда может рассчитывать на чужую помощь, словно боялась сказать просьбу. Тогда во многом Алиса научилась говорить Джинн об её ошибках крепким, но сильным словцом, не то чтобы сильно ранящим Джинн, но явно порой заставляющим встрепенуться. Едва будучи знакомыми два дня, Алиса с той поры закутала «милашку Джинн» в свои теплые, почти горячие объятия, которые навевали воспоминания где-то внутри. Перед её алыми глазами Джинн часто попросту терялась, меняя свою вечную рабочую манеру общения до неловкости в словах и чистоты души. И новый путевой свет появился в её глазах, сияя внутри неё самой. Родившаяся хрупкая девочка снова вернула Джинн в апатию. Поссорилась с матерью из-за какого-то пустяка незадолго до рождения Кли, и все словно навалилось на Джинн молниеносно, но ни болезненность процесса, ни большая потеря сил и крови не могли сравниться с такими длинными секундами молчания её девочки. В тот момент Джинн казалось, что ещё немного, и её мышцы умрут от напряжения, вызванного страхом за своего ребенка, для которого она ничего сейчас не могла сделать. Слабость девочки наряду с её хрупкостью — впервые Джинн ощутила, что, может быть, что-то настолько беззащитное в её ладонях несильно приносило удовольствие. И понимание, как она ошиблась, съедало её разум. Джинн столько раз приносила ещё такой юной Кли несчастий, начиная с потери для неё семьи, заканчивая едва ли не убийством. Она так болезненно выглядит на её руках, но так сильно борется за свою жизнь. Джинн не достойна Кли. Ощущение стыда поглотили Джинн с головой, отчего каждый день возле Кли приносил не только облегчение, но и сотни мыслей, съедающих её счастье. С помощью зелий, сделанных Алисой, Кли быстро шла на восстановление, а разговоры с самой Джинн помогали чувствовать себя немного лучше. Многие говорили, что её паника и такое непринятие ребенка порой испытывать нормально. Это же просто стресс, такое бывает, все пройдет. Только почему-то с каждым днем становилось сложнее держать свои мысли в руках. Она уже едва не погубила Кли. А если и дальше будет совершать ошибку за ошибкой… Джинн паниковала. И тогда смотреть на едва научившуюся вставать на ноги Кли для неё было просто стыдно и больно. Джинн всегда называли сильной, ответственной, мудрой. Но почему-то никто не видел панику в глазах, осознание сложности принятия решений этой растерянной души. Прокручивая каждый день все свои действия, Джинн и сама поражалась, как она всё ещё не сошла с ума. Протягивающие ей свои руки дорогие люди встречались с её извиняющейся улыбкой и твердым тоном, что всё хорошо. Джинн не запрещала кому-то видеться с Кли, даже Аделаида была желанным гостем в её доме. Время шло, и иногда успокаивающие разговоры помогали. Помощь же по-прежнему оставалась для Джинн чем-то неприкасаемым. Всегда можно сделать всё самой, так проще. Но и её близкие не оставались в стороне, приготавливая еду, оставаясь с Кли днём, помогая с мебелью, делами и в другом, только иногда останавливаемые самой Джинн в тумане извинений. Вопреки привычным отказам от предложений помочь, Алиса же всегда действовала напрямую, иногда попросту игнорируя невинные протесты в угоду поддержки Джинн. Не просила ничего взамен, лишь шутливо говоря, что ей в радость возиться с детьми и болтать со столь «милой Джинн». И с близкими, и друзьями в компании она была спокойна. Вот только, заглядывая дома в эти юные алые глаза, Джинн порой просто не могла сдержать свою истерику, множество раз задумываясь, что она творит. Точно ли все будет, как лучше? Она смотрела на Кли молча, извиняющимся взглядом. Девочка издавала радостные звуки, хватая маму за руку своими цепкими пальчиками. Слезы потекли по её лицу градом. Алиса так часто говорила, что мечтала о дочери. Только вчера Джинн почти сумела поговорить с ней об опекунстве. Набиралась смелости полгода. Слова иглами вдавились в горло. Такая хрупкая в её руках, совсем беззащитная для этого мира, немного сварливая, это была и есть её дочь. Кли. Её плоть и кровь. С материнскими блондинистыми волосами, бабушкиными хмурыми бровями и отцовскими алыми глазами, отражающими всю бойкость её юного характера. Вернувшись после небольшой бумажной работы ордена, которую она взвалила на себя, Джинн находила утешение в Кли. Поглаживая девочку по волосам, Джинн уже давно не могла держать в себе эмоции, прикасаясь к лбу дочери своим лбом, прикрывая глаза и прося так тихо и ласково у неё прощение. По усталому лицу текли слезы, попадая на щеки Кли, отчего девочка засуетилась. Она просто не сможет её отдать. — Прости меня, солнышко, прости меня, Кли. Джинн часто смотрела на её колыбель, где лежала засыпающая Кли, и, сжимая под руками стенку кроватки, набирала воздух в легкие, и сотню раз повторяла, что всё будет хорошо и она сможет постоять за себя и Кли. И смогла, правда доведя себя до полумертвого состояния. Температура не была высокой на градуснике, но почему-то состояние оставляло желать лучшего, решение пойти на работу было в приоритете. Джинн из тех, кто никогда не стала бы просить о помощи даже в самой трудной ситуации, если только это не касалось Кли. Просьба посидеть с её дочкой буквально три или два дня показалась Алисе странной с самого начала, будто она сразу не заметила подозрительного жара на щеках Джинн. Отчеты, разведки и многое другое, на что в лихорадочном бреду ссылалась Джинн, не сильно радовало Алису, но отказать не могла абсолютно, понимая, что Джинн хотела оградить Кли от своей болезни. Ссылаясь на очень длинный отчет, который она просто физически не может доделать дома, всё, что ей оставалось, — это отдать Кли человеку, который не сможет оспорить её действия в ордене. Признавать болезнь не хотелось, но и желание не заразить маленькую девочку твердо говорило об одном варианте событий. И, сыпля сотнями благодарностей, Джинн побежала в Орден, едва замечая что-то за расплывчатыми глазами. Оказаться в своей домашней резиденции Гуннхильдр постели не то, чего ожидала Джинн от рабочего дня, тем более почувствовать себя немного отдохнувшей. Она точно не помнила, как дошла до своего кабинета, но знала, что сама явно не уходила домой. — Проснулась, — теплый голос Барбары слышался за звоном в ушах мягким и успокаивающим. Хотя слабость в теле всё ещё, видимо, ощущалась, Джинн нашла в себе силы поднять взгляд на сестру с явным непониманием, — лежи, твоему организму нужно время, чтобы прийти в себя. Стыд взыграл на её щеках, когда Джинн вместо привычной теплой улыбки сестры получила легкий щелбан за своеволие и очередное ужасное игнорирование собственного здоровья. Барбара была не из тех, кто любит ругать, но, кажется, даже и у неё иногда бывали плохие дни. Вот только ни слова о выговоре, который Джинн сделали вследствие пренебрежения собственного здоровья, ни факт того, что она проспала полтора дня в лихорадке, не так сильно напугали, как непонимание того, где сейчас может находиться Кли. И этот вопрос она повторила сестре, немного привставая с кровати. Неудобство перед Алисой перекрывало беспокойство за свою дочь, которую она так надолго покинула. Обычно время расставания не занимало больше шести часов, посему полтора дня казались Джинн ужасающей цифрой. Немного потерянно Барбара ответила, что Кли сейчас находится с Фредерикой внизу в гостиной. Слова о еде Джинн словно проигнорировала, самостоятельно поднимаясь, чтобы поесть, несмотря на возражения сестры. Но голод волновал её меньше, чем простое желание увидеть дочку. С тихим бухтением под нос Барбара всё же помогла спуститься Джинн, когда её сестра придерживалась за перила. В гостиной пахло мятой и спокойствием её детства, отчего Джинн показалось, что её лихорадка всё ещё продолжается. Видеть свою семью полностью в сборе казалось ей невозможным, словно она всё ещё во сне. И сердце бешено застучало в ушах. Сидящие вблизи друг друга её родители что-то оживленно вместе, дополняя друг друга, рассказывали Кли, хотя сегодня не было никакого праздника, никаких важных встреч. Такая маленькая, сидящая на бабушкиных коленях, Кли внимала истории, которую вряд ли понимала, но, кажется, радостные голоса заставляли её чувствовать себя лучше. Неуверенно Джинн делала шаги вперед, боясь проснуться и забыть такой счастливый сон. Теплые приветствия родных сопровождались мягкими порицаниями в сторону халатности к собственному здоровью, когда даже Барбара, прежде молчаливая и тихая перед Фредерикой, резво дополняла обоих родителей. Что ж, ругать и любить Джинн у них всей семьей получается просто отлично. Тянущиеся маленькие ладони были такими теплыми, как и звуки удивления и счастья маленькой Кли излучали её радость. Будучи всё ещё слабой, Джинн не могла обнять свою дочь, однако даже такой легкий контакт позволил чувствовать себя намного лучше. Ведь её дочь в безопасности, с ней её родные. Так редко собирающиеся вместе, без повода. — Джинн, мы всё равно остаемся твоей семьей, — Фредерика выглядела немного уставшей, но с теплотой смотрела на своих детей, — и, даже если ты отказываешься от помощи, думаю, Кли будет не против увидеть знакомые лица. — Даже если упрямство написано на твоем роду, не забывай, что мы просто так тебя никогда не оставим, — смешок Шеймуса был ироничным, заставившим всех улыбнуться, хотя и Фредерика все же демонстративно закатила глаза. — Делить тяготы и радости жизни — это и есть цель семьи, — объятия сестры были как нельзя кстати, чтобы поймать ещё немного шатающееся от слабости тело Джинн. И она снова ощутила влагу на лице, сыпля словами любви и благодарности. Спустя столько лет семейный обед казался Джинн таким сытным и вкусным, отчего даже уходить вновь отдыхать не хотелось, но строгие, сказанные с заботой слова о необходимости восстановления были сильнее слез немного расстроенной Кли. Кажется, нужно больше привыкать к помощи. И она засмеялась, глядя на неожиданный град слез своей дочери, которую ринулись успокаивать её бабушка и дедушка. Чувство умиротворения в груди Джинн успокоило её бесконечно усталое сердце. У Джинн есть семья и близкие. Есть дочь. Она точно не будет одна. Только определенно что-то было неправильным. Не хватало постоянного тепла. И мысль об этом саднила как старая гнойная рана. Она заходит в гостиную налегке, уже переодетая в домашнее, без привычного хвоста. На звуки шагов Дилюк оборачивается, замечая её приближающуюся фигуру. Джинн проходится по нему чересчур серьезным взглядом, подходя даже слишком близко, отчего его маленькие шаги назад кажутся невинными. В её глазах появляются смешинки, когда непонимание во взгляде Дилюка достигает своего предела. И Джинн касается его вздернутого носа, получая в ответ тихое невольное шипение, вызывающее у неё тихий смех. — Ты обгорел, — звучит как утвердительный факт, не требующий отказа, — у меня есть успокаивающая мазь, чтобы ускорить заживление, присядь сюда, я принесу её. Дилюк садится на диван вздыхая, словно делает одолжение. Ну это точно ему не нужно, это всего лишь мелкий ожог, не открытая же рана. Дилюк сам дотрагивается до носа, чувствуя, как кожа горит, уже слезая в некоторых местах. Немного неприятно, но терпимо. Баночка в её руках внешним видом не похожа на привычные соборные склянки, от неё веет какими-то восточными мотивами, но знакомый запах Калл напоминает о Монде. В нос сразу же ударяет умиротворяющий аромат свежести, и легкие касания Джинн в сочетании с успокаивающим эффектом заставляют его веки прикрыться. Четкие указания снять верхнюю часть одежды кажутся ему очень странными, на что Джинн показывает свои руки в мази и объясняет про покрасневшие плечи. На шутку о том, что может Дилюку раздеться полностью, Джинн реагирует неоднозначно, пряча смешок за его спиной. К плечам Дилюка она прикасается осторожно, слыша легкое шипение при растирании, отчего невольная улыбка сама превращается в смех, и его плечи невольно опускаются, поддаваясь мягким пальцам и приятному массажу. — Не то чтобы я долго гадала, почему Кли так быстро обгорает на солнце, — Дилюк вопросительно оборачивается, — у меня легко загорающая кожа, но теперь я понимаю, в чем её истинная бледная причина. Джинн смеется немного тихо, набирая из баночки ещё мази, прежде чем пройтись по оставшимся покрасневшим частям, но никак не ожидает, что он встанет с дивана, оборачиваясь к ней. — Я никогда не обгорал в детстве. — Конечно, только почему-то твой нос был вечно красным со слезающей кожей, — она разводит руки в стороны в легком непринужденном жесте, подавляя хитрую ухмылку. И тогда он берёт её за руку, забирает с её пальцев мазь и касается щек Джинн, когда она сама немного щурится. Стена тишины рушится их невольным смехом, но неловкость остается между их словами. Взгляды напрямую едва ли встречаются за краснотой щек. Черт возьми, они же говорили уже о своих отношениях на берегу. Почему все опять складывается в молчание? — Ты тоже так-то обгорела… — Джинн часто моргает, от слишком сильного чувства тепла из-за нанесенной мази недалеко от глаз, отчего у Дилюка появляется смеющаяся улыбка. В уголках её глаз невольно скапливаются слезы и сползают вниз по щекам. Дилюк едва хочет помочь ей убрать мазь с лица, как его рука застывает в неуверенном жесте. Джинн продолжает ничего не делать. И они снова стоят, молчат, немного дышат. Ожидают невидимого согласия. Загнанный в угол своих опасений, Дилюк давно взрастил в себе зерно самобичевания, посадил его так крепко, что оно, словно сорняк, выживает в любых эмоциональных условиях. Джинн привыкла к изменениям, подавляя реальные чувства за рабочей улыбкой и новыми поручениями. У каждого были свои причины игнорировать ситуацию между самими собой. Движимые единой целью — оберегать Кли, — стоило еще на берегу, у дуба, договориться, кто же они для друг друга. Поговорил ли тогда Дилюк после происшествия с Фатуи с Джинн? Нет. Узнала ли она сама об этом? Да. Предприняли ли оба что-то? И снова отрицательный ответ. Будто ждут, что время само расставит всё на свои места. Но уже прошло несколько лет, а видимого сдвига не произошло. Пальцы касались чужих пальцев, и теплые взгляды говорили обо всём без слов. Так что же мешает объясниться окончательно. Не удержавшись, она всё же трет глаза, и Дилюк подносит свое полотенце, убирая мазь с щек и её ладоней. Зуд скоро ослабевает, и видеть становится легче. Джинн невольно, ещё немного расплывчато видя, касается его ладони, сцепляя пальцы, отчего Дилюк чувствует, как болезненно екает его сердце. С самого своего появления после возвращения он делал многое, чтобы облегчить их с Джинн и Кли жизнь и сделать своих близких чуточку счастливее. В свою очередь, Джинн стремилась помочь Кли и Дилюку привыкнуть друг к другу, делая их отношения еще ближе как семьи. Они старались с самого начала, как только могли. И Дилюк сильнее сжимает сплетенные пальцы. — Можно я тебя поцелую? — он наклоняется к её губам медленно, неуверенно, когда вместо ответа она неловко приближает свое лицо, позволяя им резко соединиться. Джинн невольно отстраняется, напрямую заглядывая в его глаза, Дилюк снова целует её, кусая зубами её пухлые губы. И они соединяются, лишая друг друга кислорода в легких, прижимая друг друга так сильно, боясь снова отпустить и потерять ещё одну возможность сказать о своих чувствах, хотя бы без слов. Напоминают себе о прошлом, когда позволили друг другу участвовать в собственных жизнях. Легкими глупыми объятиями в стенах Мондштадта после рабочего дня и неловкими влюбленными детскими смешками. Настолько приятно и невыносимо свободно, что просто забываешь на минуту обо всём. По телу Джинн невольно проходит электрический ток осознания, и отстраняется она даже слишком резко, заглядывая потерянно Дилюку в глаза. Руки дрожат от прогоняемых воспоминаний. Спертый воздух мешает понять ситуацию, но кажется, Джинн находит в себе силы попросить, доверяя сейчас его любым словам. — Пожалуйста, — восстанавливается дыхание медленно, оттягивая волнение, — пожалуйста… пообещай мне, что ты не бросишь Кли. Ни за что. Пожалуйста. Дилюк сглатывает усталость, слыша стук своего сердца в ушах от накопившихся эмоций. О, Джинн. Её взгляд такой потерянный, но доверяющий, раскрытый. Похожая на раненое животное, ожидающее поддержки и помощи. Прикрывает собой своего детеныша, но все ещё надеется на помилование. Словно не так сама важна, как то, что она защищает трясущимися ладонями. Не боится повторения их истории, просто хочет услышать слова, которые успокоят её старые раны. И Дилюк кивает, уверенно заглядывая в её глаза, прижимая к себе так сильно, насколько это помогает справиться ей с дрожью. — Я ни за что не оставлю тебя, Джинн, — она всё ещё дрожит, впервые за недолгое время позволяет себе ощутить свою слабость и хватается за его расплетенные волосы, выбрасывая накопившееся напряжение через объятия. — Я ни за что не брошу ни тебя, ни Кли. У обоих от усталости после длинного дня сносит крышу, до слёз, до безудержных прикосновений. Падая на кровать, не расцепляясь ни на секунду, они просто лежат, притягиваясь ближе, насколько возможно. Никуда не уходя, ничего не делая, просто позволяя себе немного отдохнуть. Он накручивает себе на палец её волосы, когда она проводит рукой по его груди, вырисовывая известные только ей узоры. И только включенный ночник рвано отражает их тени на расстеленной постели. Дилюк поднимает свой взгляд на её лицо, аккуратно обращая на себя внимание. — Я всё ещё люблю тебя, Джинн, — наверное, это хорошее завершение столь долгого дня, и Джинн улыбается. — И я тебя тоже.

***

Теплое утро кажется таким ленивым. Все напоминает о вчерашних событиях, отчего смотреть в сонные глаза своего партнера кажется ещё приятней. Едва Джинн открывает глаза, как тихий смех невольно сотрясает её плечи. Маленькое тельце, так удобно разлегшееся между ней и Дилюком, упрямо прижималось к Джинн во сне. Видимо, план Кли по захвату кровати оказался провальным. Растрепанные волосы едва ли мешали ей спать, но всё же Джинн убирает челку Кли с глаз, смотря с любовью на умиротворенное детское лицо. На предложение Дилюка приготовить завтрак она отказывается, хватая того за руку и приближая к себе, насколько это вообще позволяет ей сделать сопящая под боком Кли, но, кажется, её сон точно не потревожен. И он приближается с легкой улыбкой, кладя руку поверх предплечья Джинн, приобнимая своих близких. Еще несколько минут сна никому не навредят, прежде чем начнутся привычные будни. И Джинн прикрывает глаза, вспоминая слова Барбары, отчего в груди разливается тепло. Верно, у неё есть родные, есть друзья, есть дочь, есть любимый человек. Она точно не будет никогда одинока. Дилюк не позволит Джинн вновь испытать одиночество.