Река скорби

Чимин никогда прежде не ходил на собеседования. Ему хотелось бы быть в себе уверенным, но он таковым от природы никогда не был. И даже мысль о том, что уже вряд ли будет хуже, не утешала. Наверное, потому что на самом деле он понимал, что хуже может быть всегда. Он уже начинал задумываться о том, что если его вдруг посадят обратно в тюрьму, то это будет не так уж и плохо. По крайней мере, там всё понятно и у каждого есть своё место. Идти было не в чем. Эти несколько дней он выкручивался, как мог, но теперь уже требовал случай. Пришлось попросить денег у отца. На его обязательство всё вернуть, тот лишь насмешливо хмыкнул, но денег дал. Однако Чимин зря волновался, мужчину в твидовом пиджаке совсем не интересовал его внешний вид. Всё его внимание было сосредоточено только на той анкете, которую ему дали заполнить перед собеседованием. Он посмотрел на Пака лишь мельком и, вздохнув, вызвал к себе секретаря. — Проводи его к Донсоку, — сказал мужчина, махнув пренебрежительно на него рукой. — Кто это? — спросил Чимин шёпотом у секретарши, когда они вышли из кабинета директора. — Главный кладовщик, — неохотно ответила девушка. — Так меня приняли или нет? — Донсок решит. Ему с тобой работать. Захочет — возьмёт, не захочет — нет… Она произнесла это так беспечно, что у Чимина вмиг рухнули все надежды. Он не из тех, кто вправе рассчитывать на благосклонность других людей. Ли Донсок оказался высоким, статным мужчиной, молодым, но уже с довольно большими залысинами в районе висков и морщинками на лбу и в уголках глаз, но Чимин всё равно не дал бы ему больше тридцати пяти. Он долго смотрел на него с недоумением, потом поджал губы и вздохнул. Пак заметил, что при взгляде на него все только и делают, что вздыхают. Он знал, что это значит и уже готов был услышать «нет», но Донсок посмотрел ещё раз его резюме и спросил: — То есть ты не закончил даже средней школы? — У меня есть справка, что я прошёл учебную программу, но аттестата нет, — ответил робко Чимин. — Считать-то хоть научился? — Научился. Точные науки и вправду всегда давались ему без труда. И несмотря на то, что Чимин посещал уроки через раз, он хорошо считал. А позже — привык постоянно считать. Треть его жизни была так или иначе подчинена числам. У него был свой личный номер, он состоял из пяти чисел, как и у всех остальных заключённых. Номера были у каждой камеры и у каждой кровати. Номера были на столах, на стульях, на чашках, на кружках и на книгах. Даже личные вещи нумеровались в специальном бланке, который в свою очередь тоже имел свой номер. В карцере на двери висели таблички с обозначением срока наказания: «5 дней, 7 дней, 10 дней…», дни в принципе были все сосчитаны. Как и ночи. Сосчитаны и отмечены цифрами. Преступления тоже имеют свою категорию, обозначаемую цифрой, она зависит от его тяжести. Категория его преступления обозначается цифрой «1». — Хорошо, считать придётся много… Чимин горько улыбнулся. Вряд ли эти подсчеты будут больше сосчитанного им времени. Его приняли. Выдали форму и отправили домой, поставив в смену, которая наступала, к разочарованию Пака, лишь послезавтра. Ожидаемо: рабочая форма оказалась ему велика, а короткие волосы приминались под кепкой по-дурацки. И весь день до самого вечера он промучился, пытаясь ушить вручную комбинезон, скроенный видимо где-то в парашютном отделе. На спине рабочей куртки красовалась большая эмблема компании — земной шар, опоясанный двумя красными стрелками. Внизу надпись «logistics SRM». Мир… — Чимин провёл по земному шару ладонью. — Может быть это знак судьбы? — подумал он. Ему бы очень хотелось в это верить. Хотелось бы, чтобы это значило что-то хорошее: амнистию и прощение, разрешение начать новую жизнь… — Иди есть, — откровенно презрительным тоном бросил Ёндэ, заглянув к нему в комнату без стука. Чимин постарался и изобразил полное равнодушие, показывая, что эти провокации на него не действуют, но на самом деле они действовали. В душе он побаивался, что Ёндэ однажды заставит его сорваться. Он отложил в сторону куртку и вышел из комнаты, чтобы присоединиться к ужину. — Как прошло собеседование? — спросил его отец. — Хорошо, меня приняли. — Не облажайся на этой же неделе, дотяни хотя бы до первой зарплаты. Чимин только кивнул. Отец всегда умел подбодрить. — Эй, ты можешь так не делать? — возмутился Ёндэ. Он замер с кувшином в руке и посмотрел непонимающе на брата. — Можешь перестать хватать подряд всю посуду, пей из своего стакана, из того же, из которого пил вчера. Ёндэ говорил на повышенных тонах, но сегодня никто не сделал ему замечания. — Ладно, — спокойно сказал Чимин и поставил обратно чистый стакан на сушилку. Он не помнил, из какого стакана пил вчера, поэтому отставил в сторону кувшин с водой, хотя пить хотелось. — И определись, в какие дни и в какое время ты будешь мыться, — продолжил Ёндэ. — Что? — не понял его Пак. — Не хочу подхватить после тебя СПИД. — Чёрт… — вздохнул Чимин и грустно усмехнулся. Это было одновременно и смешно, и унизительно. — У меня нет СПИДа. Но чтоб ты знал, он передаётся половым путём или внутривенно. Даже если предположить, что у меня ВИЧ, ты не заразишься, если будешь пить со мной из одного стакана или помоешься после меня в душе. — Откуда мне знать, что у тебя есть, а чего нет?! — Ничего у меня нет. — Я не буду мыться после тебя. — Твои проблемы. Купи себе бутылку дезраствора, потому что я буду мыться тогда, когда захочу. — Нет, это твои проблемы, умник. Мы здесь без тебя нормально жили… — Ну-ка тихо! Замолчали оба! — хлопнул по столу Юнгён. — Пап, я разве не прав? — округлил глаза Ёндэ. — Я сказал, тихо! — мужчина снова громко хлопнул по столу. Ёндэ вздрогнул и, швырнув палочки, встал. Чимин подумал, что если бы так сделал он в пятнадцать лет, то его бы выпороли. Отец прямо на кухне повалил бы его на пол и отхлестал ремнём или настучал бы по губам. Но Ёндэ просто ушёл и никто ничего ему не сказал. — Спасибо, Сумин, — произнёс тихо Пак, убирая за собой грязную посуду в раковину. — Чимин, дорогой… — она встала следом и, подойдя ближе, коснулась его плеча. Только дотронулась и тут же отдёрнула руку. — Не мог бы ты и вправду сходить в больницу, сдать анализы… Чимин бросил скользящий взгляд на отца, тот молча доедал свой ужин. На лице Сумин опять застыло сожаление. Она чувствовала себя неловко и смотрела куда угодно, только не на него. Пак ощутил её терзание, она металась меж двух огней, точнее было сказать меж двух сыновей — между родным и приёмным. С одной стороны Сумин не могла не поддержать Ёндэ, с другой — ей было жаль его, юродивого и безвозвратно заблудшего. Когда-то она пыталась наладить с ним отношения, но все её старания были тщетны, в конце концов, она умыла руки. Сумин была единственной женщиной, с которой он позволял себе быть грубым. Даже к школьным учительницам он относился с уважением, и только для неё сделал исключение. Это был тот случай, когда ненависть победила принципы. Нет, он совсем не страдал от мук совести, обзывая её самыми последними словами, ему это даже нравилось, ему нравилось, когда она плакала… Оглядываясь назад, Чимин понимал, что Сумин, на самом деле не была такой плохой, какой он себе её вообразил. Она действительно старалась. Он помнил, как она, впервые приехав в их дом, подарила ему подарок. Пак открыл большую красную коробку, в ней лежали ролики. Не просто ролики, а такие добротные роликовые коньки, которые наверняка стоили огромных денег. Красивые, с блестящей фиолетовой окантовкой, ему пришлось прикусить изнутри губу, чтобы не выразить своего восхищения, когда он их увидел. «Дурацкий подарок, я ненавижу кататься на роликах», — сказал он, особенно выделяя слово «ненавижу», и бросил коробку на пол. При этом он смотрел ей прямо в глаза долгим злым взглядом, надеясь, что Сумин поймёт истинную причину его ненависти. Сердце его забилось чаще, когда он заметил в них влагу. Она чуть не расплакалась, Чимин насмешливо улыбнулся ей в лицо. От этих воспоминаний его затошнило, и теперь он тоже старался не смотреть на неё. Но на какое-то мгновение взгляды их всё же встретились. Стрелки, которые она рисовала на глазах, делали её похожей на лису. Сумин казалась намного моложе его отца, но была ему ровесницей. Она всегда хорошо выглядела, всегда была красиво одета и накрашена. Чимин никогда особо её не разглядывал, но сейчас видел, какой на самом деле она была внешне приятной. Однако, присмотревшись, он заметил, что её безупречное лицо было подпорчено. На скуле под толстым слоем тонального крема просвечивала ссадина, а под челкой, у виска, виднелся синяк. — Пожалуйста, — чуть тише добавила она. — Просто, чтобы всем было спокойнее… — Как скажешь, — пожал плечами Чимин. Ему хотелось бы добавить, что в этом доме никогда не будет спокойно, и они оба знают почему, но он промолчал. Дверь в комнату Ёндэ была открыта. Чимин заглянул к нему, проходя мимо, помедлил, потом вернулся и постучал несмело по косяку. — Чего тебе? — посмотрел на него парень, отвлекаясь от экрана телефона. — Можно зайти? — Нет. — Я хотел извиниться. Младший повёл бровью и сам подошёл ближе, становясь в дверях так, что Чимину пришлось отступить за порог. — Надо же… — протянул он. — Извиниться за что? — За то, что было раньше. — За то, что ты шпынял меня всё детство? — Я не… Слова застряли у Чимина в горле. Потому что да, он его шпынял. Толкал, грубил, давал обидные прозвища, оставлял одного дома, отбирал вещи, доводил до слёз бессчетное количество раз, а когда вынужден был держать за руку — больно сжимал пальцы, потому что ненавидел. Однажды Сумин просто вручила ему маленького Ёндэ со словами: «Подержи-ка минутку». Мальчик был похож на отца даже больше, чем Чимину казалось, но у него были такие же ямочки на щеках, как у Сумин. Он так и стоял с ним, держа на вытянутых руках, как можно дальше от себя. Ему очень хорошо запомнилось это мгновение, потому что именно тогда, впервые оказавшись с этим ребёнком наедине, он понял, что никогда не сможет его полюбить. — Я поступал с тобой плохо. Мне очень жаль. Но я пытаюсь исправиться, пытаюсь стать другим… — Типа ты в тюрьме всё осознал и перевоспитался? — Нет, дело не в тюрьме. Хотя и в ней, конечно, тоже. — А в чём же ещё? Чимин прикусил губу, смотря на младшего брата. Он не знал, может ли говорить о том, что у него на душе, потому что не был уверен, что тот поймёт его. Раскаяние только звучит жалостливо, но в действительности это когтистый зверь, который скребёт грудную клетку изнутри без остановки. Но всё же принять этого зверя и примириться с ним никогда не поздно, было бы только желание, и тюрьма предоставила ему времени для этого с лихвой. Время — это вообще единственное, в чём он никогда не испытывал недостатка. Но на самом деле, раскаяние пришло к нему даже раньше. Ещё до того, как всё это произошло… до того, как он пытался удержать под водой руки ещё живой девочки… — Я просто хочу найти своё место, — тихо произнёс Пак, пытаясь снискать в глазах напротив хоть каплю участия. Ёндэ несколько секунд молчал, смотря на него с прежней неприязнью, потом отступил на шаг назад и сказал: — Здесь тебе места нет. Он закрыл перед Чимином дверь с громким хлопком, заставив непроизвольно вздрогнуть и отшатнуться. Он вернулся в свою спальню и сел на кровать. Гора чужих вещей высилась над ним, как нечто ужасное, знаменующее чудовищное несчастье и его собственное бессилие перед лицом этого несчастья. Стены сужались, они давили на него, они помнили все слёзы и всю боль. Помнили и заставляли вспомнить его. Он лёг, уткнувшись лицом в подушку. Нельзя сдаваться, — подумал Чимин. — Сдашься, и тебя найдут уже заледеневшим. Лежащим в луже крови, вытекшей из собственных вен или повешенным на крючке для люстры. Нельзя сдаваться… Но знать, что такой выход есть — было для него тоже важно. Он мог решать, мог закончить свои мучения в любую минуту, мог сделать выбор… Выбор, когда выбора нет. Он не убил себя до сих пор только потому что обладал этим правом выбирать, оно служило для него большим утешением. Его мама сделала свой выбор.

***

Чимин следил за руками своего куратора. За тем, как он держит ручку своими длинными пальцами, и как пишет что-то быстро в своём ежедневнике. Наконец, он отложил ручку и поднял голову. До этого он взглянул на него лишь мельком, кивком отвечая на приветствие, сейчас же смотрел внимательно, можно даже было сказать, разглядывал. — Как твои дела? — спросил Мин. — Нормально, — ответил Пак, продолжая смотреть на руки полицейского, которые тот теперь сложил перед собой. — Ходил на собеседование? — Меня взяли кладовщиком. — Хорошо… это очень хорошо, что тебя приняли на работу так быстро. Мин достал уже знакомый Паку журнал, открыл его неспешно и так же неспешно принялся заполнять пустые графы. — Инспектор Чон, вы пойдёте на обед? Можете взять мне кофе? — попросил Мин. — Уже обед? — инспектор завозился у Чимина за спиной. Ещё с минуту он шуршал бумагами, потом со вздохом поднялся и вышел из кабинета. Мин пододвинул к Чимину открытый журнал и протянул ручку. — Может быть, у тебя есть какие-то вопросы ко мне, Пак Чимин? — спросил он, дождавшись, когда тот поставит свои подписи во всех отмеченных местах. Чимин поднял голову, посмотрев на него. Выражение его лица было потерянным. Он либо боялся, либо просто не решался о чём-то спросить. — Или, может быть, какая-то просьба? — Куратор Мин, — тихо заговорил Пак, начиная нервно потирать пальцы. — Мне обязательно жить с родителями? — Что-то не так? У тебя какие-то проблемы с домашними? — Я лишний… — произнёс Чимин, но тут же осёкся и со стоном зажмурился. — То есть я хотел сказать, что мешаюсь… нет… Боже, — он обреченно вздохнул, снова зажмуриваясь. — Мой отец и моя мачеха хорошо ко мне относятся, но они привыкли жить своей семьёй, мне не хотелось бы их стеснять, — собрался он всё же с мыслями. Своей семьёй… — заметил Юнги. У Чимина дрожали пальцы. Он разволновался и смотрел теперь на него снизу вверх так виновато, словно посмел спросить то, о чём спрашивать было нельзя. Чимин определённо думал, что больше вообще ни на что не имеет права. — Дело в том, что прежде чем выпустить заключённого условно-досрочно, тюремное управление сначала делает запрос в паспортную службу, чтобы получить подтверждение о том, что регистрация гражданина действующая. Государство не может отправить тебя просто на улицу, понимаешь? Поэтому ты должен прибыть по месту регистрации и встать на учёт в свой участковый пункт полиции. Либо, если это невозможно, отправляется телеграмма родственникам, которые должны подтвердить разрешение на проживание на принадлежащей им жилплощади, тогда сразу по прибытии ты можешь быть оформлен по месту фактического проживания, а не регистрации. Выражение лица Чимина становилось всё более несчастным. Определённо было что-то, о чём он недоговаривал. Но это «что-то», казалось, вот-вот заставит его расплакаться. Его печаль уже чувствовалась на расстоянии. Юнги замолчал, так как не знал, что с этим делать. — Это необходимо для постановки на учёт, дальше проще. Ты уже совершеннолетний, — Мин не выдержал и, подавшись немного вперёд, положил свою ладонь на его дрожащие пальцы, — и не обязан проживать совместно с родителями или опекунами. Ты можешь выбрать любое другое жильё в пределах города, но должен подтвердить своё пребывание по новому адресу, для этого достаточно временной регистрации. Чимин сидел неподвижно и смотрел на него безотрывно. Рука его перестала дрожать. Мин чуть сжал его ладонь и, тяжело вздохнув, отстранился. — Спасибо, — шёпотом произнёс Пак. Какое-то время они просто смотрели друг на друга. Юнги тоже оставался неподвижным, потом он снова притянулся ближе и мягко произнёс: — Я твой куратор, Чимин, а не надзиратель, что бы ни случилось, не бойся просить меня о помощи, договорились? — Хорошо, — также шёпотом ответил Чимин. Он вздрогнул, когда дверь снова открылась, и, спрятав руки под стол, опустил голову, мгновенно теряя всю ту открытость, с которой смотрел на него секунду назад. — Забыл бумажник, — раздраженно сказал вернувшийся полицейский. Юнги уже догадался, что старший инспектор, произвёл на Чимина не самое лучшее впечатление, заявив прямо в лоб о своей неприязни. Он обидел его, хоть и не преследовал такой цели. Скорее всего он вообще не думал, что сможет его как-то этим тронуть. Осуждённые за жестокое убийство обычно не слишком-то ранимые личности. Тех, кто отсидел столько лет в колонии строгого режима, как правило, уже ничем не проймёшь. И для Юнги было весьма удивительно то, что Чимин воспринял его грубость так близко к сердцу. — Я составил тебе график явок в уголовно-исполнительную инспекцию, — Мин нахмурился, ища в стопке бумаг нужный документ. — Пока отмечаться придётся каждую неделю. Если всё будет хорошо, я сокращу тебе количество явок до одной в месяц. Он, наконец, нашёл нужный листок и протянул его Чимину. — Можно идти? — спросил Чимин. — Можно, — кивнул Юнги. Чимин поднялся и, бросив на него кроткий взгляд, направился к двери. У Мина внутри всё сжалось. Однажды на него уже так смотрели. Парнишка чуть старше Чимина, отсидевший три года за соучастие в убийстве. Такой же сломленный и отчуждённый, он пришёл на свою первую явку и смотрел так же кротко. На следующий день его нашли мёртвым. Он вскрыл себе вены, написав в предсмертной записке: «Я был всюду лишним». — Пак Чимин, постой, — окликнул он его уже на пороге и, встав следом, оказался рядом в несколько шагов. — Кое-что ещё… Он положил ему руку на плечо, отодвигая легонько с порога, чтобы инспектор, отыскавший, наконец, свой кошелёк, смог выйти. — У нас есть штатный психолог… — Со мной всё в порядке, — перебил его Пак, грустно улыбнувшись. Он дотронулся до его полицейского шеврона на груди, но тут же резко отдёрнул руку, посмотрев испуганно и виновато. — Знаю, это ваша работа… но спасибо вам за то, что хотите помочь. Всё в нём говорило об обратном — он не был в порядке. Но ему, очевидно, претила сама мысль о том, чтобы подпустить к себе кого-то. Юнги несколько раз слабо кивнул, принимая слова благодарности, и сделал вид, что поверил его улыбке. Чимин сказал тихое «до свидания» и вышел за дверь.