Река скорби

— Холодно, — дрожащим голосом произнёс Мин. Чимин промычал что-то невнятно, судорожно хватаясь руками за его мокрую одежду, и прижался вплотную, уткнувшись носом ему в шею. — Холодно, Чимин… — повторил Юнги. — Вставай, — он сделал попытку подняться на ноги вместе с Паком. — Не м-могу… — произнёс, задыхаясь, Пак. — Можешь. Вставай. — Мин с трудом отстранился и поднялся на ноги. — Вставай, Чимин, — он схватил его за предплечье и потянул на себя. — Не могу, я не могу, — застонал Чимин, хоть уже и стоял на ногах. Юнги только крепче сжал его предплечье и молча потащил за собой. — Садись, — он открыл перед ним дверцу и, придерживая за поясницу, помог сесть в машину. Чимин сидел, как пришибленный. И только когда набережная совсем скрылась из виду, он посмотрел на него и едва слышно спросил: — Домой? Каждый раз, когда он произносил это своё тихое и печальное «домой», у Юнги мурашки бежали по коже. — Нет, — покачал он головой. — В полицию? Юнги вновь покачал головой. Он не мог на него посмотреть, потому что ему казалось, что если он сделает это, то у него точно случится сердечный приступ. Ещё несколько секунд он чувствовал на себе его взгляд, но Чимин больше ничего не спросил. Всю дорогу он шмыгал носом, прерывисто вздыхая, и тёр без конца ладонями щёки, но не смел сказать теперь и слова. — Заходи же, — произнёс нетерпеливо Мин, видя, что Пак не решается переступить порог его дома. Чимин стянул с себя мокрые кроссовки, не развязывая шнурков, и робко прошёл внутрь следом за ним. Он дрожал. Но не от того, что замёрз. Холода Чимин не чувствовал. Он ничего не чувствовал. Ощущал только странное волнение в груди, и это волнение даже не касалось его самого, оно относилось только к Юнги. К его странной молчаливости, а ещё он теперь до смерти боялся взглянуть ему в глаза. Горячий душ всё же немного унял его дрожь. Но тревога, что он испытывал, никуда не исчезла, напротив, она трансформировалась во что-то ещё более ужасное, в какой-то удушающий страх, граничащий с настоящей паникой. Чимин попытался сосредоточиться на мелочах, чтобы хоть как-то успокоить себя. На белой футболке с надписью «Brooklyn», на клетчатых пижамных штанах, на мягких зелёных тапочках… Одежда Мина оказалась ему точно впору. Он посмотрел на себя в зеркало, впервые подмечая, что они одинакового роста и схожей комплекции, хотя Юнги всё же был немного крупнее, но могло бы быть и наоборот, если бы он не похудел так сильно за последние недели. Нищета и слабые нервы — вот самая эффективная диета. — Ешь, — сказал Мин, поставив перед ним тарелку с супом. Без полицейской формы, в стареньких домашних вещах, он был совсем другим. Казался проще и… ближе. Вот только холодный блеск в его глазах и тот мандраж, который от него исходил, уничтожили всю его теплоту и мягкость. — Я не хочу есть, — тихо произнёс Пак. — Ешь, — повторил Юнги. Чимин не стал пререкаться. Но смог съесть лишь несколько ложек, и то, совсем не почувствовал вкуса. Его внутренние терзания достигли своего предела. — Пожалуйста, прости, — проговорил он почти шёпотом, осмеливаясь оторвать взгляд от тарелки и посмотреть на своего куратора. Юнги поднял голову и замер с ложкой в руках. Черты его ожесточились, он шумно выдохнул через нос и швырнул ложку на стол. — Прости? Прости, Чимин?! Люблю тебя, прости-прощай? Чёрт! — выкрикнул он, смахивая рукой со стола посуду. — Я чуть не потерял тебя! В его потемневших глазах проступили слёзы. Он сбросил со стола то, до чего не дотянулась его рука с первого раза: солонку и подставку для бумажных салфеток. — Черт! — повторил он и хлопнул по столешнице ладонью. — Не обвиняй меня, ты не знаешь, через что мне приходится проходить, — проговорил Пак и, жалобно заскулив, скривился, грозя опять расплакаться. — С чего ты решил, что я не знаю? — спросил Мин, резко смягчаясь. Чимин напугался его, поэтому он подошёл к нему и взял его лицо в ладони. Чужие слёзы покатились по его рукам. — С чего ты решил, что я не знаю? — повторил он свой вопрос, отдёргивая руки от его лица. — Знаю, Чимин. Очень даже знаю. Всё кажется пустым. Всё кажется бессмысленным. Особенно эти никчёмные попытки быть таким, как все. Говорить, улыбаться, пить, есть, ложиться вечером в кровать, а утром вставать, чтобы делать дела, которые делать не хочется… И так по кругу, бесконечно. Ты хочешь чувствовать себя живым, но не можешь и пытаешься причинить себе боль, чтобы воскресить свою душу. Юнги взял его за руку, поворачивая внутреннюю сторону запястья вверх. Тонкая красная линия ещё виднелась на мягкой, смуглой коже и тянулась едва ли не до самого локтя. Не сводя с него глаз, он одёрнул короткий рукав его футболки на плечо. Чимин зажмурился, сделав слабую попытку выдернуть свою руку. Порезы на его предплечье были свежее и глубже, один из них совсем новый — самый грубый, от него наверняка останется шрам. Чимин отвернулся, зажмуриваясь сильнее, и сжался, будто готовился стерпеть пощёчину. Он делал так уже не в первый раз. Юнги понял — это рефлекс, и эта мысль ужасала так же сильно, как и результаты самовредительства Пака, которые он заметил ещё на причале. Юнги отступил от него на полшага, чтобы перевести дыхание и суметь взять себя в руки.  — Я не должен был кричать на тебя, прости, — сказал он, стараясь звучать как можно спокойнее. Чимин продолжал стоять, отвернувшись, и словно даже не дышал. Юнги покачал головой и тяжело вздохнул, обнимая его одной рукой за плечи. — Ты ужасно напугал меня. Чимин положил свои дрожащие ладони ему на спину, но потом передумал и обнял за шею. Юнги ощутил холод его рук на своей коже, и на глаза ему вновь навернулись слёзы. — Меня словно… меня словно нет в себе самом… — произнёс, заикаясь, Чимин. — Не чувствую… Я не чувствую себя… Мин загладил его по волосам, прижимаясь своей щекой к его щеке, влажной и прохладной. — Знаю… знаю, милый, тяжело… Но нужно бороться. Понимаешь? Чимин промычал что-то похожее на «да». — Что сделал ты такого, чтобы заявлять о своём полном поражении? — спросил Юнги, стараясь дышать как можно медленнее, чтобы утихомирить своё сердце. Пак лишь отрицательно покачал головой. — Вот и я так думаю. Всё поправимо. Я обещаю, что не оставлю тебя, и обещаю помочь, но ты, в свою очередь, должен пообещать мне больше так не делать, — попросил он, но Пак только простонал в ответ что-то невнятное. — Можешь пообещать мне, Чимин? — Да… — выдавил из себя всё же Чимин и против воли отстранился. — Идём, я покажу, где ты будешь спать. Хватит на сегодня. Поговорим утром, — произнёс Мин, заглядывая ему в лицо. Взгляд его был тревожным, но он больше ничего не сказал. Чимин лёг на диван в гостиной и укрылся пледом. Он слышал шум воды и то, как Юнги сметает с пола осколки разбитой посуды. Когда всё стихло, он услышал приближающиеся шаги. Мин заглянул к нему и бесшумно подошёл ближе, прислушиваясь к его дыханию. Потом поставил на журнальный столик стакан с водой и так же бесшумно вышел. Чимин сделал вид, что уснул, но на самом деле просто лежал тихонько с закрытыми глазами. Юнги тоже не спал, потому что заходил к нему за ночь ещё трижды. Проверял, шевелится ли он, и как он дышит. Чимин понял, что действительно сильно его напугал, и от этой мысли стало тошно. Ему захотелось исчезнуть, но исчезнуть так, чтобы и чужие воспоминания о нём тоже пропали. Исчезнуть, как будто его никогда и не было. Наконец, стало светать. Ещё немного погодя защебетали за окном птицы. Пак заметил большую семейную фотографию на стене. Старый снимок, где Юнги нет скорее всего и восемнадцати, к нему прижималась девушка помладше — сестра, — догадался по внешности Чимин, за их спинами стояли родители, бабушки и дедушки. Восемь людей трёх разных поколений обнимали друг друга и улыбались. Они выглядели дружно и счастливо. В детстве такие семьи были для него наваждением, он таращился на них на расстоянии, пытаясь изучить, наблюдал, как они взаимодействуют между собой, как общаются и веселятся. Сначала ему нравилось смотреть на то, чего он был лишён, но потом он начал завидовать и перестал заглядываться на чужое счастье, чтобы избежать ненужных огорчений. Юнги загремел на кухне посудой. Чимин ещё немного посидел в тишине, собираясь с духом, и вышел к нему. — Доброе утро, — заметил его Мин. Чимин кивнул в ответ. Вопреки его ожиданиям, тот не казался расстроенным или грустным. Голос его звучал привычно мягко, а во взгляде не было и намёка на злость или обиду. Он смотрел на него так же, как и всегда. Будто и не было никакой битой посуды, криков и слёз. — Юнги… — начал Пак, но осекся, понимая, что разговаривать с ним на «ты» и звать его просто по имени ему, вообще-то, никто не разрешал. — Что? — ответил Мин, никак не реагируя на его фривольность, отчего Пак решил, что неформальность ему всё же позволена. — Можешь одолжить мне денег? — отважился спросить он, но вышло совсем несмело. — Сколько тебе нужно? — Чтобы снять жильё… — Нет, — твёрдо сказал Мин, не позволив договорить. — Я обещаю, что всё верну сразу, как только получу зарплату, — взглянул на него умоляюще Чимин. — Нет. И дело не в том, что я не могу тебе одолжить. Чимин посмотрел на него долгим взглядом и, едва заметно кивая головой в ответ на собственные мысли, спросил неожиданно: — Ты теперь тоже меня ненавидишь? — Не говори глупостей, — нахмурился Мин. — Ты не само совершенство, но и все вокруг не без греха. И что теперь? Прекрати приравнивать каждую свою оплошность к концу света. — Тогда почему? — он не был уверен, что действительно хочет знать ответ, слишком велика была боязнь оказаться оттолкнутым. — Потому что ты абсолютно не приспособлен к самостоятельной жизни. И мне стоило понять это раньше. То, что случилось — моё упущение. Мне следовало серьёзнее отнестись к твоим словам, тогда на стоянке, когда ты признался, что тебя бросает из крайности в крайность. — Я ведь сказал тебе вчера, что больше… — Да, сказал, — опять перебил его Мин. — А я сказал тебе вчера, что тоже кое-что об этом знаю… Поэтому нет. Кто-то должен приглядывать за тобой. И твои родители, будем откровенны, справляются с этим из рук вон плохо. Чимин молчаливо опустил голову, всем своим видом выражая крайнюю покорность. Покорность ему, судьбе и обстоятельствам. — Какой у тебя график? Ты работаешь сегодня? — спросил его Мин, нарушая долгую паузу. — На этой неделе у нас инвентаризация, я работаю каждый день, когда мы всё пересчитаем, Донсок опять поставит меня в свою смену. — Во сколько ты начинаешь и во сколько заканчиваешь? — Начинаю с девяти, заканчиваю в шесть. — Я освобождаюсь позже, — проговорил Юнги, задумчиво взглянув на Чимина. Он ушёл и вернулся через несколько минут, держа в руках связку ключей. — Этот от ворот, этот от входной двери, остальные тебе не понадобятся, — Мин положил перед ним ключи и деньги. — На проезд и на обед, — пояснил он, встречаясь с его вопросительным взглядом. — Сейчас найду тебе во что переодеться. — Спасибо, — сказал Пак, стыдливо опуская глаза. — Я всё обязательно отдам, обещаю. Хотелось сквозь землю провалиться. Во рту образовалась гадкая оскомина, которую просто невозможно было сглотнуть. Это чувство было ему знакомо. Он сидел так перед отцом миллион раз. Но сейчас было даже хуже. Потому что перед ним был тот, кого он действительно любил и уважал, а не тот, кого просто боялся. — Давай, давай, поторапливайся. Завтракай, и поехали, иначе оба опоздаем, — проговорил Юнги, лишая его возможности сидеть и унывать. Хотя не унывать у Чимина всё равно получалось плохо. Мин это заметил, но старался не подавать виду, чтобы не расстроить его ещё сильнее своими переживаниями. Однако, когда они оказались в одной машине, обстановка стала совсем невыносимой. Воздух между ними так наполнился горечью, что Юнги уже ощущал её на языке. — Помнишь, я говорил тебе, что у нас есть штатный психолог? — заговорил он осторожным тоном. — Нет, пожалуйста, только не заставляй меня идти к мозгоправу, — тут же взмолился Пак, мучительно заламывая брови. Мин лишь покачал головой. В случае с Чимином он только и мог, разве что качать головой и вздыхать. Ему не хотелось насильно тащить его за руку к специалисту, но вместе с тем он чувствовал, что однажды настанет момент, когда тот вынудит его поступить именно так. — До вечера, — сказал тихо Пак, выходя из машины. — Чимин, подожди, — остановил его Мин и протянул свой телефон. — Возьми. — А ты? — Обойдусь пару дней, — махнул он рукой. — Позвони мне на рабочий, как доберёшься домой. В контактах есть номер. И вообще… звони мне, если что, ладно? Чимин прикусил губу, смотря на него такими глазами, будто опять собирался заплакать. — Ладно, — пообещал он и убрал телефон в карман. Мин проводил его взглядом. Чимин, уходя, несколько раз обернулся и, прежде чем зайти за железные ворота, помахал ему ладошкой. Он расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке и, сделав глубокий вдох, медленно выдохнул, трогаясь с места. Однако сердце всё равно ворочалось больно в груди. И ворочалось теперь каждый раз, когда он оставлял его здесь, на обочине дороги, и смотрел потом вслед. Казалось, даже в его удаляющейся фигуре было что-то печальное. Чимин не оправился. Он смотрел на него тоскливо, пребывал всё время в какой-то грустной задумчивости и по большей части молчал. Звонил только вечером, говорил своё кроткое: «я дома» и иногда, бывало, рассказывал что-то незначительное о прошедшем дне за ужином, а потом вновь становился тихим невидимкой. Юнги стало казаться, что эти слёзы, пролитые Паком в его доме, оттолкнули их друг от друга на бесконечно далёкое расстояние. Пока однажды, маясь в темноте от бессонницы, не услышал, как отворилась дверь в его комнату. Он не обернулся, а, затаив дыхание, замер в ожидании. Чимин подошёл совсем бесшумно и сел на край его кровати. Пружины матраса запротестовали под его весом. Юнги закрыл глаза, ничем себя не выдавая. Осторожно, практически незаметно, Пак пробрался к нему под одеяло и вмиг затих. Некоторое время он совсем не шевелился. Юнги даже подумал, что ему почудилось его присутствие, как тот вдруг вздохнул печально в темноте и пододвинулся чуть ближе. Он прижался лбом к его спине, но не обнял, лишь дотронулся едва ощутимо ладонью до поясницы, словно не хотел претендовать на многое, и опять затих. Чимин ушёл до рассвета, чтобы он проснулся один. Ушёл так же бесшумно и незаметно. Юнги понял вмиг — это не они далеки друг от друга, это он один остаётся бесконечно далёким. А Чимин просто напуган. Он напуган тем, что произошло, не меньше его самого.

***

— Ты уже дома? — удивился Чимин, увидев в гостиной Юнги. — Да, взял работу домой, — он кивнул на закрытый ноутбук рядом с пиццей. — А что не работаешь? — спросил Пак, наблюдая, как Юнги потягивается лениво и жмурится, словно сытый кот. — Не хочу. Вечер пятницы — отличное время, чтобы ничего не делать, — он немного помолчал и добавил: — я и за тобой хотел заехать пораньше, но Донсок тебя не отпустил. Сказал, ты у них там главный счетовод. — Прямо так и сказал? — Так и сказал. Чимин хотел съёрничать, но вдруг поймал на себе ласковый взгляд его тёплых карих глаз и промолчал, смущённо прикусывая губу. — Я думал, если заберу тебя пораньше, то заедем куда-нибудь поужинать, но не вышло, так что… вот… — он указал пальцем на пиццу и поставил перед Чимином банку лимонада. Чимин взял кусок пиццы, но прежде чем откусить, сначала принюхался к нему, так же, как тогда, когда пробовал латте, а с утра за завтраком он удивлялся сыру, признавшись, что не помнит его вкуса… Юнги отвлёкся на телевизор, чтобы не выдать своей внезапной печали. — Мы с ребятами договорились завтра сходить на футбол, пойдёшь с нами? — спросил он, и Чимин, не задумываясь, утвердительно кивнул. — Хорошо, потому что я заранее попросил взять на тебя билет. — Я никогда не ходил на игры, — сказал он, и Юнги вновь уловил в его прямом взгляде тоску. — Вообще ни разу не был на стадионе. — Вообще-то, я тоже не фанат футбола, но ребятам нравится. Злачные заведения нашей компании запрещены, поэтому просмотр спортивных игр неплохой повод собраться всем вместе без последствий, во всяком случае, это лучше, чем сидеть взрослым мужикам в кафе с мороженым. — На самом деле, думаю, твои ребята будут рады встретиться с тобой в любом месте, — сказал Пак. — Не со всеми я так близок, как с тобой, — поджал губы Мин и вздохнул. — Я бы даже сказал, к тебе я ближе всех. И мне хотелось бы, чтобы ты тоже мне доверял. — Я тебе доверяю. — Тогда почему ни о чём мне не рассказываешь? Чимин опустил голову и теперь пуще прежнего походил на побитую собаку. — Дело совсем не в тебе, — произнёс он тихо. — Я просто привык переживать всё в одиночку. — Отвыкай от этой привычки, Чимин. Не замыкайся в себе ещё больше. Говори со мной, когда тебя что-то тревожит. — Ладно, а ты… ты расскажешь мне что-нибудь о себе? — робко попросил Чимин. Ему давно хотелось узнать о нём больше, но он не решался об этом заговорить. Вообще не понимал, как теперь к нему подступиться, потому что знал, что очень сильно расстроил его своим поведением, а может быть, даже разочаровал, просто Юнги был слишком деликатным, чтобы выказывать это открыто. Но сейчас Чимину казалось, что страхи его всё же были напрасны, потому что Мин смотрел на него как никогда ласково. И снова его поразило то, насколько тот отличается от других. Он будто прибыл из какого-то иного мира, где правили простота и сердечность. Юнги не стремился кому-то что-то доказать, он довольствовался тем, что имел, и вся его жизнь сводилась к простым истинам — справедливости и милосердию. — Что, например? — улыбнулся Юнги. — Хоть что-то… — пожал он плечом, — ты обо мне знаешь всё, а я о тебе почти ничего. Юнги посмотрел на него и тоже пожал плечом. Кроме написанных им по работе автобиографий, состоящих из одних лишь сухих фактов и профессиональных достижений, он никогда и никому о себе ничего особо не рассказывал и не очень-то умел это делать. Чимин был первый, кто попросил его об этом из личного интереса. — Мне тридцать три, — начал Мин немного неуверенно. — Я никогда не был женат. У меня нет детей. Но есть младшая сестра и два племянника, мальчишки: одному — пять, другому — семь. Мой папа умер в две тысячи пятом году от инфаркта, мама по той же причине — два года назад. В наследство от родителей нам достались городская квартира и этот дом на окраине города. Я уступил квартиру своей сестре. У неё семья, дети, ей нужно много всего успевать… а я один. Поэтому переехал сюда. — У тебя хороший дом. — Хороший, потому что я много в него вложил. Дом старый и, скажем честно, был не в лучшем состоянии, мне пришлось ремонтировать его весь от крыши до подвала. Я мог бы купить себе на эти деньги более подходящее жильё, но мне нравится то, как здесь тихо. Тихо и спокойно. Далековато, конечно, до работы, приходится рано вставать, чтобы добраться, но ничего, я уже привык. Юнги замолчал и по примеру Чимина тоже прижался виском к спинке дивана. Теперь они сидели лицом к лицу и смотрели друг на друга. Чимин заметил у Юнги маленькую родинку на правой щеке и ещё одну, такую же крохотную на носу. — Расскажи что-нибудь ещё, — попросил он, пользуясь интимностью этого момента, — что-нибудь личное. Мин задумчиво прикусил край нижней губы и опустил взгляд. — Уверен, что хочешь знать? — спросил он, приподнимая бровь. Чимин несколько раз утвердительно кивнул. Мин томно вздохнул, но некоторое время продолжал сидеть молча, отрешённо смотря куда-то в пространство между ними. — Я был на первом курсе юрфака, он — на пятом, — заговорил он тихо. — Мы жили в студенческом общежитии в одной комнате. Боже… — он усмехнулся, стыдливо прикрывая лицо ладонью. — Это было просто какое-то безумие… На тот момент, — Юнги убрал руку от лица и вновь посмотрел на Чимина, улыбка исчезла с его губ, — мне казалось, я так любил его… Я готов был бросить учёбу, готов был бросить семью и друзей, чтобы уехать вместе с ним, когда он выпускался. Но он отговорил меня, попросил потерпеть немного. Говорил, ничего не изменится, просто некоторое время придётся любить друг друга на расстоянии, а уезжая, пообещал вернуться за мной. Больше я его не видел. И не слышал. Наверное, он выбросил свою сим-карту сразу после того, как сел в поезд. Но перед Рождеством он прислал мне открытку, указав на ней обратный адрес. Мог ведь не указывать, но указал. Я разглядел в этом определенный смысл. У меня было столько вопросов, и я так сильно тосковал по нему, что решился поехать, но оказалось, что человек с таким именем никогда по этому адресу не проживал. Господи, какая это была трагедия… как я там рыдал… аж поезд свой пропустил. — Юнги покачал головой, снова усмехаясь над самим собой. — Он использовал меня, это неприятно, но понятно. Но зачем он прислал мне эту дурацкую открытку, я понять не могу до сих пор. Он печально улыбнулся. Чимину захотелось прижаться ближе, но он не посмел. — Я закончил вуз и встал на должность государственного защитника, — продолжил Мин. — Я был молодым адвокатом, но очень в себе уверенным, порой даже чересчур. Я нажил себе врага в лице главного прокурора. Мы готовы были переубивать друг друга, когда сталкивались в суде. Однажды он даже плеснул мне в лицо водой прямо во время заседания. После он всё же пришёл извиниться. Но мы вновь поспорили. Я помню, как он сказал мне: «Мин Юнги, ты просто невыносим», а потом поцеловал. — Юнги сам подался немного вперёд, сокращая между ними расстояние, и теперь его колено касалось колена Чимина. — Мы начали встречаться, я переехал к нему и быстро понял, что он был таким грубым прежде не потому, что я его раздражал, как защитник, он просто был грубым. Иногда мне казалось, что он вообще ничего ко мне не испытывал, и ему просто нравилось иметь меня, потому что я был адвокатом, а он прокурором. Мне стоило бы задуматься об этом посерьёзнее… — он опустил взгляд и принялся гладить обивку дивана между собой и Чимином. — Я имел неосторожность выиграть дело, по которому он выступал в качестве обвинителя. Подобное уже случалось, но тогда мы не встречались, и я не мог видеть его настоящую ярость. А в этот раз мог. Когда он пришёл ко мне в кабинет, у него было такое лицо, будто он собирался убить меня. Он сходу ударил меня кулаком в лицо. Я упал, он пинал меня ногами. Потом поднял за шкирку, прижал животом к столу и… — Мин запнулся и посмотрел на Чимина, сомневаясь, стоит ли договаривать до конца, но встретив в его глазах достаточно понимания, продолжил, — и взял меня против воли. Грубо, жестко и больно. Как животное. И знаешь, что хуже всего, Чимин? — Что? — шёпотом спросил Чимин, смотря на него безотрывно. — Я простил его. И прощал ещё много-много раз… Не знаю, зачем я делал это. Я почему-то панически боялся остаться один. Мне казалось, если это произойдёт, я просто не выживу… — Юнги прижал безымянные пальцы к уголкам глаз и прерывисто вздохнул. — Но мне всё же надоело замазывать синяки перед каждым заседанием. В один прекрасный момент я собрал свои вещи и вернулся в родительский дом, подумав, мол, будь, что будет. Моё разочарование было таким огромным, что и умереть уже было не так уж и жалко. Но я не умер. Я ушёл из адвокатуры, прошёл переквалификацию, получил ещё один диплом и устроился в полицейское подразделение на должность инспектора в отдел по делам несовершеннолетних. Но долго проработать я там не смог. По долгу службы мне приходилось сталкиваться с ужасными вещами… Господи, чего только не видели мои глаза. Знаешь, когда понимаешь, на какую жестокость способны родители по отношению к собственным детям, любая, даже самая сильная вера в человечество способна угаснуть. Мне дали лейтенанта и предложили должность старшего инспектора. Но я отказался от повышения, потому что больше не мог на всё это смотреть, и подал ходатайство на перевод в уголовно-исполнительную инспекцию. Меня приняли. Много лет я был один и ни с кем не встречался. Мне больше не хотелось отношений и больше не хотелось любви. — Рука Юнги, гладящая диван, столкнулась с рукой Пака и замерла. — Но я полюбил, — сказал он полушёпотом. Выражение его лица стало совсем печальным. Чимин пожалел о том, что спросил его об этом. Но он не был уверен, что Мин откровенен лишь только по его просьбе, очень уж он жадно выискивал в его глазах понимание. Собственное несчастье распирало его изнутри, а теперь оно могло найти выход, освободить его сердце. Чимин подумал, что тоже хочет открыть ему свою боль. Когда-нибудь, он сделает это. Когда-нибудь, но не сейчас… — Он был моим подопечным, — заговорил Мин, нарушая долгое молчание. — Ему было чуть больше, чем тебе. Мы много времени проводили вместе, и… так привязались друг к другу, что наша дружба как-то незаметно переросла в нечто большее. Между нами не было страсти, не было никаких бабочек в животе, дыхание не спирало, сердце не замирало, и мы не бросались друг на друга как герои мелодрам… Но я любил его. И только рядом с ним понял, что, на самом деле, люблю впервые. Мне казалось, я получил, наконец, шанс на счастье, что он именно тот, кто избавит меня от одиночества… Мин поджал губы и покачал отрицательно головой, бросая на Чимина разочарованный взгляд. — Нет, — прошептал он, отвечая на застывший в глазах Пака вопрос. — Почему? — спросил он робко. — Потому что он понял, что свободен, — печально улыбнулся Мин. — Я любил его всё сильнее, а он всё сильнее холодел. Потому что больше не нуждался ни во мне, ни в том, что я мог ему дать. Это было… больно — наблюдать, как он отстраняется. Он оставался для меня самым родным, в то время, как я для него уже ничего не значил. Всё исчезло. Наша близость, чувства, всё… Я смотрел на него и просто ждал… ждал, когда он скажет мне о том, что всё кончено. И однажды это случилось. А через несколько дней умерла моя мама. Он приехал на похороны, чтобы поддержать меня. Я был ужасно подавлен и стал умолять его остаться, пытался удержать его руки, упал перед ним на колени… никогда и ни перед кем, я ещё так не унижался, но мне казалось, я умру, если он уйдёт. Но я снова не умер. — Юнги тяжело вздохнул. — Вот и всё. Это всё моё личное. Больше ничего нет. Чимин молчал. Он был каким-то застывшим и смотрел на него нечитаемым взглядом. — О чём ты думаешь? — спросил Мин растерянно. Я мог бы разбавить твоё одиночество своим собственным, и быть всегда рядом… — подумал он, но ответил: — О том, что я бы настучал по морде и первому, и второму, и третьему. — Да, у тебя разговор короткий, Пак Чимин, — засмеялся Юнги. — Мм… да, есть в кого, — закатил глаза Пак. — Мой отец тоже никогда долго не разговаривал. — Берёшь пример? Чимин пожал плечом. — Когда я был ребёнком, то дрался, чтобы защитить себя, а потом… потом потому что ненависть переполняла меня, я хотел разрушать. И не мог себя контролировать. Я и сейчас не могу. У меня бывают такие вспышки злости, с которыми мне очень сложно справиться, меня начинает трясти и мои кулаки сжимаются сами. — Может быть, всё же есть что-то, что сможет помешать им сжаться? Чимин медленно моргнул, смотря ему в глаза. Он шёл к нему… шёл сквозь долгие годы, полные боли, печали и одиночества… — Да, думаю, есть, — произнёс он шёпотом. Юнги почувствовал, как Чимин просунул свою маленькую ладошку под его руку. Он инстинктивно понял смысл его прикосновения и невысказанные слова, что под ним крылись, услышал их сердцем. — Если представить, что ты держишь меня за руку, — Пак легонько сжал его пальцы, — то гипотетически, я должен отпустить тебя, чтобы дать своим кулакам сжаться. А мне очень не хочется тебя отпускать. Время потеряло свою привычную линейность. Всепоглощающий прилив нежности остановил ход часов. Юнги ощутил, как начинает теряться под его взглядом, что неожиданно стал таким томным. Никто ещё не смотрел на него вот так. С такой любовью. Никогда. Мин поймал себя на мысли, что желает его, что ему хочется, чтобы Чимин коснулся его сам, обнял ласково… От этих мыслей сердце его сжалось, и он неосознанно сильнее стиснул его руку. Дыхание Чимина стало тяжёлым и отрывистым. И Юнги вдруг понял, что и его тоже. А потом он сделал это. Он поцеловал его. Почувствовал его полные губы, неумелые совсем, но такие мягкие и горячие. Чимин тихонько простонал, отдавая ему свой первый поцелуй. Юнги оторвался на мгновение, чтобы посмотреть в его смущенное лицо, и снова поцеловал, а потом снова… и снова… с каждым разом прижимая к себе всё крепче.