***
Жизнь продолжается… — подумал с грустью Чимин, сидя на полу меж стеллажей и коробок. С утра ему казалось, что существовать дальше сил не осталось, но монотонный труд отвлекает… а потом захотелось пить, а потом захотелось есть… да, жизнь, так или иначе, продолжалась. «Всё идёт своим чередом, парень», — сказал ему на обеде один из грузчиков и хлопнул по плечу. Чимин подумал, что, должно быть, сегодня выглядит особенно печальным, потому что все старались как-то подбодрить его и смотрели с участием… А в конце рабочего дня Донсок сообщил, что отправляет его в следующем месяце на учебу. Но не на вождение, как поговаривал прежде, а на специальные курсы логистики. «Ты толковый и считаешь, как боженька», — улыбнулся он добродушно и щёлкнул его, удивленного, по носу. Чимину хотелось сообщить поскорее эту новость Юнги, определённо это бы тоже его порадовало. Но он не стал говорить с ним об этом по телефону, решив, что сделает это лучше при встрече. Поэтому очень обрадовался, увидев в окнах свет, хоть это и было немного странно. За исключением пятницы, Юнги всегда приезжал позже него. — Юнги, ты уже до… — улыбка резко сползла с его лица, — ма… — договорил он всё же. Ханна швырнула ему под ноги рюкзак. — Забирай свои манатки и проваливай, — сказала она приказным тоном и сложила руки на груди. Чимин молча поднял рюкзак с пола, по весу и полноте догадываясь, что она уже запихнула туда все его немногие вещи. Он не знал, что должен сказать ей, она была хозяйкой в этом доме, а он был никем. — Сейчас вернётся Юнги… — Телефон, — перебила его девушка. — Что? — не понял её Чимин. — Телефон, — повторила она и, протянув руку, пошевелила пальцами. — Отдай. Он не твой. Она смотрела на него так, будто готова была уничтожить. Чимин вспомнил, что собирался позвонить Юнги и сказать, что он дома, но отвлёкся на горящий в окнах свет. Он протянул ей телефон, Ханна схватила его и резко отпрянула обратно, будто дотрагиваться до него было так же опасно, как до бешенной собаки. — Всё на месте? — кивнула она на рюкзак. Чимин продолжал просто молча смотреть на неё. Он почувствовал, как вспыхивает его лицо, как опускается по горлу медленно ком и падает в желудок тяжёлым камнем. — Тогда поехали. — Куда? — Туда, где Юнги подобрал тебя. — Я никуда не поеду. Она вновь осмелилась подойти к нему и, посмотрев в глаза, презрительно скривила губы. — Думаешь, я не понимаю, чего ты здесь вертишься? Юнги добряк, он не видит твоей корысти, а ты и рад стараться! Светишь своим красивым личиком и берёшь от него всё, что захочешь за своё «люблю», пользуешься тем, что он одинок, — она расхрабрилась и ткнула его пальцем в плечо. — Давай, шуруй к машине. — Я никуда с тобой не поеду, — повторил он, стараясь звучать спокойно. — Я сейчас позвоню в полицию и скажу, что ты ударил меня, Пак Чимин. — Произнесла Ханна, особенно четко выговаривая его имя. У Чимина пробежали по спине мурашки. Она навела справки о нём. Или же просто узнала. Так или иначе, она назвала его имя, дав понять своим тоном, что ей известно более чем достаточно, и тем самым мгновенно положила его на лопатки. Но, видимо, ей показалось этого мало, и она решила добить его, добавив: — Скажу, что ты угрожал утопить меня в реке, так же, как ту несчастную девочку. Чимин неосознанно отступил к порогу. Ханна уперлась руками в бока, чем напомнила ему вдруг отца. Казалось, она сейчас выдернет из брюк ремень, обернёт туго конец вокруг руки и начнёт его хлестать. — Это тоже снимай, — сказала она, кивком указывая на браслет. — Иначе, он сразу же рванёт за тобой. — Нет, — завертел отрицательно головой Чимин. — Ты что, не понял меня? — скривилась Ханна. Она чувствовала его смятение и робость от невозможности ответить, и это сделало её смелее. Она подошла и дернула его за руку, принимаясь самостоятельно расстёгивать резиновый ремешок. Чимин сжал свободную руку в кулак и подумал, что ей очень повезло, что она женщина. Трогать женщин было не в его правилах. Он не делал этого даже в порывах своего бешенства, даже к Сумин, которая стала для него исключением, Пак никогда не прикасался и пальцем. Но будь на месте Ханны мужчина, он бы уже, скорее всего, разбил бы ему лицо. Эта мысль ужаснула его. Чимин подумал о Юнги и, медленно выдохнув, разжал кулак. — Давай, — Ханна толкнула его в грудь, — садись в машину. Ещё несколько секунд он смотрел в её озлобленные глаза, потом с тяжёлым вздохом сдался. Она торопилась увезти его до приезда брата. Глупо до смешного. Юнги всё равно найдёт его. С браслетом или без. Найдёт и привезёт обратно. Потому что они два одиночества, которые принадлежат друг другу, и без друг друга им теперь никак. Но всё равно было больно. Он вроде бы должен был уже привыкнуть, но чужое презрение продолжало бить его с той же силой. Чимин сел в машину и, обняв рюкзак, отвернулся к окну, тихо назвав свой рабочий адрес. Они ехали молча. Ханна судорожно вздыхала и ерзала на сиденье, очевидно, её переполняли эмоции, но она никак не могла их выплеснуть, потому что он своей смиренностью не давал ей на то повода. — Какой-то ты странный. Чего молчишь? — не выдержала она. — Что мне сказать? — спросил едва слышно Чимин. — Не хочешь объясниться как-то, нет? — Нет, — ещё тише произнёс Чимин. — Вот и вся твоя любовь… — Я не буду перед тобой оправдываться, потому что это бесполезно, — он повернулся, неожиданно встречаясь с ней взглядом. — Что бы я ни сказал, что бы ни сделал — у тебя на всё найдётся ответ, твоя правда непоколебима. Я вот такой, а значит я — ничто, значит, я ничего не достоин. Значит, меня можно тыкать лицом в дерьмо и клеймить, как конченого урода. И не смотри так, переигрываешь. Я и без этого прекрасно знаю о твоей ненависти. Ты мне тоже не нравишься. Такие, как ты, превратили меня в чудовище. — Как я, это какие? Справедливые? — Бесчувственные и поверхностные. Ваше черствое сердце ничем не проймёшь. И нет с вами никакого толку разговаривать, если вы уже решили, что я виновен, то у меня нет шансов оправдаться. — Это я-то бесчувственная?! Это у меня-то черствое сердце?! — вскрикнула Ханна. — Да. Черствое и слепое, — ответил Чимин спокойно, хоть и чувствовал, что начинает дрожать и вот-вот расплачется от несправедливости и от чувства собственного бессилия перед этой несправедливостью. — Не будь оно таким, ты бы почувствовала, что Юнги несчастен, что он страдает. — Он не несчастен. Он просто одинок, — возразила Ханна. — А что это может быть одно и то же, ты никогда не думала? Просто одинок… Ты хоть знаешь, что кроется за этим словом? Знаешь, каково это, быть по-настоящему одиноким? Когда никому не расскажешь о том, что тревожит тебя, никто не обнимет, никто не утешит. Знаешь, что такое одиночество, когда оно не выбор, а необходимость? Когда ты родился немного другим, и люди готовы тебя за это разорвать, родные отречься, друзья оставить… Юнги всю жизнь скрывает свои переживания и переносит их в одиночку, почему, как ты думаешь? Потому что боится непонимания, боится потерять тех, кто ему дорог. Почему за все эти года ты не дала ему почувствовать, что он любим безукоризненно? Что он может довериться тебе? Почему, Ханна? — голос его стал звучать надрывно, и он дал себе несколько секунд перевести дух. — Может быть, я и плохой, может, и совершил в своей жизни много ошибок, но я ещё могу любить. И я люблю его. Я люблю Юнги. А ты? Ты любишь его, Ханна? Или он должен соответствовать определённым стандартам, чтобы ты могла его любить? Чимин замолчал и снова отвернулся к окну. Ханна напряжённо вцепилась в руль и вся сжалась, смотря пристально на дорогу. Загорелся красный. Они плавно остановились на светофоре. — Я выйду здесь, — сказал тихо Пак и, даже не взглянув на неё, вышел из машины. Он знал, что она смотрит на него, поэтому, сев на скамейку на автобусной остановке, сделал вид, что занят завязыванием шнурка на левом кроссовке. Цвет светофора сменился на зелёный, и машина её скрылась из виду. Пак крепче прижал к себе свой рюкзак и опустил на него голову, тихо всхлипывая в плотную холщовую ткань. Он слышал, как подъехал автобус, как распахнулись, а затем захлопнулись обратно его двери. Стало очень тихо, он приподнял на секунду голову, чтобы убедиться, что остался один, и снова уткнулся лицом в рюкзак. Пролетела, тревожно взвывая, скорая. Где-то гавкали собаки, разбавляя монотонный гул городских трасс. Очередной всхлип вырвался из него со стоном. Чимин даже немного скучал по тому оцепенению, что всегда так его ужасало. Иногда хочется ничего не чувствовать, — подумал он. — Иногда хочется быть мёртвым… Кто-то опустился рядом. Чиркнула зажигалка. Чимин поднял голову и резким движением стёр с лица слёзы, шмыгая носом. Ханна не смотрела на него. В её дрожащих пальцах тлела тонкая сигарета, она подносила её к губам, а затем выпускала изо рта клубящийся сизый дым. Её молчание давило. Чимин тоже старался на неё не смотреть. Он предпочёл бы встать и уйти, но не посмел. — Мы воспитывались в строгости, — заговорила тихо Ханна. — В нашем доме не было конфет и мультиков. Только Библия, только слово Божье, а в углу стояли розги. Стояли просто для устрашения, родители прежде никогда не брали их в руки. Обычно всё наказание сводилось к молитвам и воспитательным беседам. Впрочем, доставалось обычно только мне. Это раздражало. Юнги всегда был более покладистым, более сговорчивым и терпеливым. Ему не хотелось ехать учиться в церковную семинарию, он плакал, когда узнал об этом. Но всё равно поехал… — Ханна посмотрела задумчиво на сигарету и совсем поникла. — Ему было около шестнадцати, когда его привезли обратно. Потому что он грозился сжечь приходскую церковь и вообще говорил ужасные вещи. Знаешь, что отец сделал с ним? Отхлестал его этими розгами. Сначала он только тихо стонал, но стоны его становились всё громче, и громче, и громче… в конце концов, они переросли в крики. А я сидела в соседней комнате, слушала его истошные вопли и… испытывала огромное облегчение. Теперь я была хорошей, была умной и послушной, была самой лучшей дочерью. Меня признали, меня рассмотрели, меня ставили в пример. Потому что Юнги ужасно всех разочаровал. Мне было его жаль, но одновременно я радовалась, — она покачала головой и посмотрела на Чимина, глаза её слезились. — Я помню, как пришла к нему в комнату, после того, как отец выпорол его. Заплаканный, он стоял на коленях перед иконой Спасителя, потому что был наказан, и читал «Отче наш». Я спросила у него, что на самом деле случилось, он долго молчал, а потом сказал: «Мне понравился парень, и я его поцеловал». А я ответила: «Фууу… Ты тронулся? Тебе от пубертата голову снесло? Дрочить надо было почаще». Он так посмотрел на меня в тот момент… Что-то оборвалось между нами тогда, я это почувствовала. «Я пошутил, дура, — сказал он мне, — домой я просто хотел. Вот и всё». Она принялась тереть лицо руками, но слёзы катились по щекам без остановки. Чимину стало её жаль, ему захотелось утешить её, он даже подался немного вперёд, но потом вспомнил, что она ненавидит его, и отпрянул обратно. — Я отвернула его от себя. И даже не пыталась этого исправить. Я наслаждалась своим превосходством. Мнимым. Как и весь мой тогдашний мирок. Он больше никогда ничего мне не рассказывал. Да я и не спрашивала… — Ханна совсем зашлась рыданиями, она больше не могла говорить и только громко всхлипывала. Женские слёзы всегда действовали на него странно. Щёлкал будто какой-то невидимый тумблер и заводилась внутри мясорубка, сминающая безжалостно сердце. Пак вновь подумал, что должен обнять её, но сомневался, имеет ли он на это право, можно ли ему к ней прикасаться. Она протяжно простонала, пряча лицо в ладони, и он, не выдержав, подался вперёд, заводя ей за спину руку и прижимая к себе, хоть и боялся быть оттолкнутым. Ханна неожиданно уткнулась ему в плечо, сжимая в кулак ткань его толстовки. Пак вспомнил, как утешал Сумин. Он вдруг подумал, что в сущности своей они очень похожи — обе любили ходить по острию ножа, которое их уже однажды ранило. Потом он подумал о своей матери. Или все женщины такие? — Он очень любит тебя, всё ещё можно исправить, — сказал Чимин, чуть склоняясь, чтобы заглянуть ей в лицо. — Только не заставляй его выбирать, не лишай возможности быть счастливым. Ты видишь в нём то, что тебе хочется видеть. Но Юнги не такой, и ты должна это принять. Знаю, дело не только в том, что твой брат оказался геем. Тебе не нравлюсь я. Понимаю. Я тоже себе не нравлюсь. Я даже пытался убить себя. Но у меня не вышло. Ханна затихла и подняла голову. Чимин убрал с её плеч руку и опустил взгляд на свой рюкзак, но чувствовал, что она продолжает на него смотреть. — Все оступаются. И то, что ты рассказала мне… мало раскаяться, пустыми сожалениями не исправить ошибки прошлого. Поверь мне, я знаю это, как никто другой, — он вновь повернулся к ней и посмотрел прямо в глаза. — Пожалуйста, поддержи его.***
Может, он просто забыл позвонить… может, потерял телефон, вот и трубку не берет… — пытался утешить себя Мин, но работало это слабо. Паника овладела им даже раньше, чем он заметил, что в окнах его дома — темно. Донсок сказал, он ушёл с работы как обычно, а значит, уже должен был вернуться, да и маячок показывал, что он на месте, если только тот его не снял… Его обдало волной жара, и тут же пробил холодный пот. Он вспомнил, каким бледным было лицо Чимина сегодня в полиции, как прижимал он свою ладонь к его бедру и смотрел умоляюще. А потом пришло другое воспоминание: Чимин лежащий на краю речного причала, холодный и бездыханный. — Чимин! — выкрикнул Юнги, открыв дрожащими пальцами замок. — Чимин! — позвал он вновь, хоть и знал, что никто не ответит. На полочке у зеркала лежал телефон, Мин подошёл ближе, замечая рядом что-то ещё. Сердце обмерло, он сжал в кулак браслет с маячком и приложил его к груди. Первые несколько секунд он стоял охваченный каким-то ступором, потом развернулся резко на пятках и рванул обратно к машине, но, открыв дверь, врезался во внезапно возникшее препятствие. Чимин, — узнал он мгновенно по запаху и, зажмуриваясь, крепко обхватил его руками, выдыхая судорожно ему в шею, потом резко отстранился, чтобы взглянуть в лицо. — Где ты был? Я ведь сказал тебе никогда не снимать его… — Это всё я… я сняла с него браслет, — услышал он голос сестры и легонько отодвинул Чимина в сторону, чтобы взглянуть на неё. Ханна стояла прижав к груди руки, лицо её было уставшим и заплаканным. Она смотрела на него отчего-то испуганно, чем только сильнее убеждала в том, что сделала что-то ужасное. Хотя Юнги знал, что ужаснее её грубости и бестактности может быть только склонность совершать глупые, эгоистичные поступки и скандалить. Она обидела Чимина, увезла, чтобы припугнуть и наговорить гадостей — в этом он не сомневался. И если вчера Мин готов был умолять её остаться, то сейчас он смотрел на неё, и ему хотелось, чтобы она исчезла. Немедленно. Исчезла и больше не появлялась. На этот раз разочарование ударило его так сильно, что у него не хватило сил оправиться. Губы его плотно сжались, глаза защипало, Юнги глубоко вдохнул и решительно шагнул ей навстречу. — Всё хорошо, всё хорошо… — вновь возник перед ним Чимин. — Ничего не случилось. Мы просто поговорили, — он взял его лицо в ладони, заставляя посмотреть на себя. — Всё в порядке… правда… Он погладил его большими пальцами по щекам и прижался, обнимая за шею. Эта ласковость сдержала Юнги, он не смог оттолкнуть Чимина и, покорно подчиняясь его нежности, обнял в ответ. Он посмотрел на Ханну из-за его плеча, она смотрела на него, растерянно и по-прежнему испуганно. — Увидимся, Юнги… — сказала она тихо, поднимая открытую ладонь, испуг в её глазах сменился горькой печалью. Юнги ощутил, как Чимин погладил его по спине и только тогда понял, что всё это время смотрел на неё не дыша. — До встречи, Ханна, — сказал он так же тихо.