***
Собственные опоздания раздражали Чимина не меньше, чем Ли Донсока. Но сегодня, будто с самого утра всё было против него. Он облился чаем и, переодеваясь, оторвал-таки эту несчастную пуговицу на джинсах, потом Юнги не мог найти какие-то документы, а по дороге они попали в пробку. Однако, оказавшись на складе, он с удивлением заметил, что к работе ещё никто не приступил. Он вошёл в раздевалку, и все до сих пор были там. Чимин с ужасом понял, что они ждали его, и догадывался, почему разговоры вдруг резко стихли, а начальник лишь кивнул на его извинение за опоздание. — Ну что? — обреченно спросил Пак, понимая, что не может игнорировать обстановку и делать вид, что ничего не происходит. — Это правда? — спросил Донсок, бросая на стол газету, которая всё это время была у него в руках. Чимин несмело взял её в руки и развернул. Он увидел свою фотографию на первой полосе — всё тот же старый снимок, как его ведут в наручниках в зал суда. Чуть ниже заголовок крупными буквами: «Волк в овечьей шкуре». Статья начиналась со слов: «Я не виновен!» У него закружилась голова, и строчки заплясали перед глазами. Чимин свернул газету обратно, но всё равно успел зацепиться за слова: «возвращение», «чудовище», «апелляция». — Ты правда подал апелляцию? — спросил Донсок, и ему показалось он слышит в его голосе возмущение. Все смотрели на него, не отрывая глаз. Тэхён стоял, нахмурившись и уперев руки в бока. Чимин почувствовал, как сгущается вокруг него тьма. Чёрная и страшная, она закружила над ним вороном, норовя вырвать ему сердце. Он приложил к груди руку, пытаясь защититься от её когтей, и попятился неосознанно к выходу. — Да… нет… апелляцию подать нельзя, приговор давно вступил в силу… будет пересмотр дела… Господи! — вздохнул громко Пак и завертел головой. — Я не говорил так! Нет… Я не говорил, что невиновен. — Так ты виновен или нет? — спросил Донсок, хмурясь, но Пак заметил, что в его прищуренном взгляде нет злости или упрёка. — Я не знаю, — признался честно Чимин. — Как это так? — нахмурился ещё сильнее мужчина. — Я её не сбивал и не бросал в реку, — сказал тихо Чимин и, опустив взгляд, принялся натягивать манжеты толстовки на кончики пальцев. — Я пытался ее вытащить, но у меня не вышло. Я не помог ей… Ничем не помог… Воцарилось гробовое молчание. Чимин слышал, как тикают на стене часы. — Я же говорил, врет он всё, что виновен, — нарушил затянувшуюся паузу Тэхён. Донсок цокнул недовольно языком и хлопнул Пака по предплечью. — Я уж думал, ты никогда не признаешься, — покачал он головой. Чимин ощутил, как становится легче дышать, но всё равно продолжал стоять, как пришибленный. — Да что ж ты такой… — Ли Донсок взялся за его предплечья и слегка их сжал, вздыхая. — Ну… — протянул он, заглядывая ему во влажные глаза. Чимин вдруг подался вперёд и обнял его, неожиданно даже для самого себя. Просто протянул к нему руки и схватился за плечи, прижимаясь к твёрдой груди. Он почувствовал, как Донсок пошевелил рукой, подав какой-то знак, и все остальные вышли. — Чего же ты плачешь, разве не рад? Тебе повезло с Юнги, он работал адвокатом и был в этом хорош, он тебя освободит, вот увидишь… — Я устал… Мне уже всё равно… — промычал Пак и судорожно выдохнул. Донсок с Юнги были ровесниками, но в его объятиях чувствовалось что-то отеческое, некая родительская забота, которая всегда была для Чимина чем-то эфемерным. — Давай-ка заканчивай наматывать сопли на кулак, взял привычку чуть что сразу плакать, — строго сказал Донсок, но не отстранился. — Легче никогда не будет. Жизнь — это бесконечная борьба. Борьба не только с тем, что тебя окружает, но и с самим собой. Сдашься — лучше всё равно не станет. Чимин медленно отпрянул и покачал согласно головой, промакивая уголки глаз рукавом. — Давай, приводи себя в рабочий вид. И чтобы я больше не видел твоих слез, — всё так же строго произнёс Донсок, но Чимин чувствовал, что строгость в его голосе была напускной. — Ладно, — тихо пообещал Чимин. — Зайди ко мне в кабинет после обеда. Юнги просил дать тебе характеристику с места работы. — Ладно. — И в бухгалтерию. Сегодня зарплата. — Ладно. Донсок снова вздохнул, посмотрев на него. Чимин смущённо улыбнулся. — Всё в порядке, я сейчас приду, — произнёс он, как ему показалось, убедительно. Хотя, конечно, он не был в порядке, но Донсок кивнул в ответ, сделав вид, что поверил. Это была тяжёлая смена. Время тянулось долго, а чужие взгляды заставляли чувствовать себя неловко. Его имя шептали всюду, и он мечтал поскорее скрыться от посторонних глаз, но как назло дебет и кредит упорно не хотели сходиться, и приходилось снова и снова всё пересчитывать. И если бы не Тэхён со своими шутками про предстоящий корпоратив, всё было бы совсем печально. Он получил первую зарплату — это было приятно, но радость быстро омрачилась мыслями о том, что ему предстояло вновь повидаться с отцом. Откладывать не хотелось. Но по пути, Чимин таил надежду, что ему никто не откроет дверь. И на сегодня его мучения закончатся. Он вернётся домой, к Юнги. Они будут вместе смотреть что-нибудь по телеку, может быть выпьют в честь его успехов, а потом, возможно, займутся любовью, после чего заснут, тесно прижавшись друг к другу… Чимин остановился у двери и постучал, как стучат гости в чужие дома. Послышались торопливые шаги. Он уже понял — это Сумин. И даже представил, как она спешит к нему в своих розовых тапочках тридцать шестого размера. — Чимин, — улыбнулась она, увидев его на пороге, и открыла дверь шире. — Привет, Сумин, — он коснулся её руки, заходя в дом, сам не зная зачем, раньше он никогда не касался её просто так. — Папа дома? — Задерживается на работе… какое-то совещание… — после последней их встречи она, очевидно, не знала, как себя вести и заметно разнервничалась. — Подождёшь его? Ты с работы? Будешь ужинать? — Я бы выпил чаю, — согласился он, но только из вежливости к ней. На самом деле ему не очень-то хотелось задерживаться и тем более встречаться с отцом. Чимин сел за стол. Сумин налила ему чай и поставила перед ним печенье. По её лицу он видел, что она очень хочет его спросить о чём-то, но не знает, как это сделать. Он понимал, о чём она не может заговорить, поэтому решил начать первым. — Ты наверно уже слышала, что у меня скоро снова будет суд. — Да, про тебя много говорят… Они встретились глазами, она смотрела на него, как ему показалось, понимающе. Ему снова захотелось дотронуться до её руки лежащей на столе, но он не осмелился. Это привычка появилась у него ещё в детстве, когда он моментами пытался урвать у других людей тепло и нежность, касаясь их мимолетно, как бы невзначай… — В газетах про меня пишут много плохого… Не верь ничему, всё неправда, — сказал Чимин. — Знаю, дорогой, — кивнула Сумин. — К нам приходил следователь, спрашивал, как ты тут себя вёл. — Отец, должно быть, выговорился. — Как ни странно, но нет. Сказал, ты был послушным. Но ты ведь и правда был послушным. — Почти, — улыбнулся Чимин. — Почти, — улыбнулась в ответ Сумин. Чимин заметил, что сегодня на ней почти нет косметики, только её неизменные лисьи стрелки на глазах и тушь на ресницах. Она выглядела как всегда превосходно и отлично походила на счастливую замужнюю женщину. Таких обычно показывают в рекламе майонеза или плавленого сыра. — Следователь сказал, что твоему отцу необязательно присутствовать на заседании суда, поэтому, скорее всего он не придёт, Чимин, — произнесла Сумин, виновато опуская взгляд. — Ничего, — покачал головой Пак. Он не подал виду, но ему всё равно сделалось обидно. Тяга пробудить отцовскую любовь так никуда и не делась. Чимин не мог понять зачем и для чего он продолжает надеяться на его благосклонность, и почему это желание доказать, что он достоин его любви вспыхивает в нём вновь и вновь, когда казалось бы, всё давно уже выгорело. Наверное, подумал он, некоторые чувства как рукописи — не горят. — Я пришёл, чтобы вернуть долг, — Чимин достал из кармана отложенные заранее деньги и положил их на стол. — Передашь ему, что я приходил? — Конечно, — вздохнула Сумин. — Мне нужно идти, спасибо за чай, — поблагодарил её Пак. Он поднялся, и ему показалось, что в глазах её промелькнула грусть. — Ты уж заходи хоть иногда, — сказала она, подходя ближе, и провела несколько раз ладонью по его толстовке, смахивая с неё какие-то невидимые соринки. Сумин и раньше так делала, но только тогда, когда он был совсем маленьким, ещё до того, как он стал плевать в неё пережеванным рисом и обзывать шлюхой. Она стирала его вещи, гладила школьную форму, меняла ему постель, кормила, поила и обрабатывала его раны. Пусть она и не проявляла к нему особых чувств, но она заботилась о нём и называла своим сыном, а в ответ получала лишь поганую ругань и плевки. — Сумин… — произнёс несмело Чимин, и она вмиг подняла голову, посмотрев ему в глаза, от ее пристального взгляда он немного растерялся. — Ты моя приёмная мама, тебе тоже разрешено быть на заседании… Он трудно сглотнул. Она продолжала смотреть на него, а он не знал, как продолжить. Чимин впервые назвал ее мамой, не мамочкой, мачехой или приёмной матерью, а именно мамой, пусть и в таком контексте, но всё же. — Ты будешь там? — осмелился, наконец, спросить он. Сумин на мгновение замерла, потом провела вновь ладонью по его плечу и, улыбнувшись, сказала: — Конечно, мой дорогой.***
Вопреки ожиданиям Чимина первое слушание состоялось не в большом зале суда с трибуной, колоннами и скамьёй подсудимых за решёткой, а в маленькой комнате, больше напоминавшей какой-то рабочий кабинет. Судья тоже был другим — крупный мужчина с тяжёлыми нависшими бровями и не менее тяжёлым взглядом. Он сидел по центру и, склоняя голову, смотрел бесстрастно то в одну сторону — на обвинение, то в другую на защиту и подсудимого. По правую руку от него сидела девушка секретарь, она что-то печатала на ноутбуке — протокол, догадался Чимин. В этом душном помещении его вдруг пробил озноб. Холод пробирал его изнутри, поглощая все остальные ощущения. Ринсок предстал перед судом в качестве подозреваемого. Он сидел за столом напротив под надзором охранника, и его адвокат, женщина в строгом чёрном платье, что-то тихо шептала ему на ухо до тех самых пор, пока не получила замечание от судьи. После задержания у него забрали одежду и выдали взамен серую робу. У Чимина была такая же, когда ему вменяли обвинение, он помнил, как она шуршала, когда он ерзал на скамейке. Но Рин сидел неподвижно. В течение всего слушания он молчал и не проявлял совсем никаких эмоций. Ему зачитали обвинение, и он должен был вернуться под стражу. Чимин знал, что они ещё увидятся на следующем заседании через полтора месяца, но ему всё равно хотелось, чтобы Рин посмотрел на него хоть раз. И он это сделал. Его уводили, он обернулся и посмотрел на него. Взгляд его был потухшим и не выражал ровным счётом ничего, кроме горькой тоски. И это не дало ему совсем никаких ответов. Чимин привык видеть Рина изворотливым — сильнее и храбрее его самого. Он никогда не мог измерить глубину его страданий, даже когда они были друзьями. За редкими исключениями, Рин всегда был закрыт, а с остальными ещё и весьма резок. Но ему всегда нравился опасный огонёк в его глазах, острый язык и громкий, раскатистый смех… Чимин поймал себя на мысли, что ему невыносимо видеть его таким: сломленным и печальным. Даже если это было справедливо. — Проклятье… — зашипел Рин, замечая машину у входа в подъезд и трёх парней, стоящих в свете фар. — Знаешь их? — спросил Чимин, догадываясь, что те явно не по ошибке стоят и караулят здесь подъездную дверь. — Да… Толстяк Мони и его шавки… — Рин принялся нервно кусать губы. — Ничего, ты тоже не один, — хмыкнул Пак, хватаясь за дверную ручку. — Не выходи, — остановил его Рин. — Я пойду с тобой, — нахмурил брови Чимин. — Я сказал, сиди в машине! — рыкнул на него Рин. — И только попробуй высунуться. Понял меня? Чимин поморщился, поджимая губы. — Понял? — Да, понял! — раздраженно бросил в ответ Чимин и отвернулся к окну. Рин вышел из машины, громко хлопнув дверцей. Пак сделал радио тише и, опустив руку, нащупал под сиденьем свою дюймовку, но не вытащил её, а просто взялся за конец, чтобы быть наготове. Рин потоптался немного около парней, а потом сел вместе с ними в их машину. — Черт… — прошипел Пак, страх холодной волной прокатился по его телу. Он выключил радио, открыл окно и замер, прислушиваясь. Было тихо. Даже слишком. Рука крепче сжала под сиденьем отрезок трубы. Он слышал стук своего сердца. Это напомнило ему то чувство, что он испытывал, стоя между отцом и матерью — страх и одновременно решимость выстоять, чтобы суметь защитить. — Плевать, — прошептал Пак, выхватывая дюймовку, и открыл дверцу, но в этот самый момент Рин тоже вышел из чужой машины. Он прикурил на ходу и громко харкнул в сторону, направляясь к нему навстречу. Уголёк его сигареты мерцал в темноте. — Я сказал тебе не выходить, — произнёс он раздраженно и, заглушив машину, дал знак рукой идти за ним. Они зашли в подъезд, и Чимин увидел, что лицо его в крови. У Рина была рассечена бровь и разбита переносица, как будто его несколько раз припечатали обо что-то лицом. — Надо было взять меня с собой, — сказал Пак. — Да что ты?! — усмехнулся Рин и, открыв замок, пнул грязную дверь ногой. Его маленькая съемная квартирка насквозь провоняла сигаретным дымом, но в остальном друг старался поддерживать чистоту. Чимин разулся и прошёл следом за ним к ванной. — Если бы мы были вдвоём… — Завались, а! — перебил его Рин и, поморщился, плеснув несколько раз себе в лицо холодной водой. — Я просто хотел помочь, — пожал плечами Пак. По влажному лицу Рина вновь потекла тонкая струйка крови. Чимин протянул руку к его рассеченной брови, испытывая интуитивное желание помочь ему с раной, но тот звучно хлестнул его по ладони и крепко схватил за запястье. — Видел того толстяка? Держись от него подальше, понял?! Никогда, и ни при каких обстоятельствах не приближайся к нему. — Проговорил Рин, с каждым словом сжимая его руку всё сильнее. — Да, — ответил Пак, ему было больно, но он не подал виду. — У него есть пушка, он отбитый на всю голову и пристрелит тебя, глазом не моргнув, — сказал он, притягиваясь ближе. — Если я прошу тебя оставаться на месте, значит оставайся на месте. И не смей пререкаться со мной. Никогда. Иначе наша дружба очень быстро закончится, понял меня? — Я просто хотел помочь, — повторил Пак и, не сдержавшись, тихо простонал, мучительно кривясь. — Тебе обязательно быть всегда таким грубым? Рин тут же выпустил его запястье и резко отпрянул. — А тебе обязательно всегда мне перечить? — бросил он в ответ. — А я тебе не твоя Ласкушка, я не милый и не ласковый, — произнёс Чимин быстрее, чем успел подумать. Рука Рина дрогнула и коснулась тонкой цепочки на другой руке. Чимин увидел маленького зайчика на его запястье, и сердце отчего-то сжалось. Они были похожи с Рином даже больше, чем он думал. Потому что и это чувство тоже было ему отлично знакомо. Пак знал каково это — нуждаться в любви тех, кому ты не нужен. Но такова была их участь с самого детства. Они были готовы любить весь мир, но мир их не принимал, и бесцветная молодость каждого протекала в вечной борьбе с собой и с собственными страхами. А когда долго терпишь страх и боль, рано или поздно они превращаются в ненависть, а ненависть меняет всё. Рин резко поник, черты его лица смягчились и погрустнели. — Извини, — сказал Чимин и отвёл взгляд, замечая, как чужие глаза начинают стремительно наполняться тоской. — Я пытаюсь уберечь тебя, придурок, это так сложно понять? — он толкнул его ладонью в грудь и вышел из ванной.***
В тюрьме у Чимина не было возможности смотреть фильмы, и ему очень нравилось открывать мир кино заново вместе с Юнги. Нравилось всё: комедии, драмы, мелодрамы, боевики и даже ужасы… В какой-то момент он понял, что ему не так уж важно сколько знаменитых актеров участвовало в том или ином фильме, и были ли в нем достаточно эпичные эпизоды, потому что, в конечном счёте, успех его зависел от того, был ли он просмотрен в обществе Юнги. Но сегодня даже большая тёплая ладонь Мина, поглаживающая поясницу, не могла его расслабить. Он понял, что давно уже потерял суть всего происходящего на экране. Собственные мысли в голове давали куда более ужасающие спектакли, чем триллер, идущий по телевизору. Чимин закрыл глаза, укладывая голову Юнги на грудь, и прижался теснее. — Ты чего? — шепнул Юнги, обхватывая его двумя руками. — Мне тошно… — признался он и почувствовал, как тот задержал дыхание на вдохе. — Не могу больше думать обо всём этом, не могу больше думать о Рине, и том, зачем он это сделал, зачем во всём признался… Рин никогда ничего не делает просто так… — Боишься его? — За него. Боюсь, что это начало конца. Я не могу поверить, что он сделал это из жалости ко мне, потому что мы когда-то были друзьями, или потому что внезапно раскаялся. Юнги долго молчал, поглаживая его плечо, потом вздохнул и произнёс робко: — Он сказал, что любил тебя, Чимин. — Не понимай его слова превратно. Он любил меня, я знаю. Но как брата, как лучшего друга. И я любил его так же. Боже, да это ведь Рин… в его лексиконе даже слова «гей» никогда не было, только «пидарас» или «гомик», и, упоминая их, он едва ли зубами не скрежетал. Так, как ты подумал, он любил только Ласкушку. — Ласкушку? — переспросил Юнги, удивленно. — Да, Рин так называл девушку, в которую был влюблён. — Не думал, что он способен на такую нежность. — Он любил её безответно, потому счёл слишком хорошей для себя. Тогда мне казалось это неправильным, но сейчас я понимаю его… — Чимин закрыл глаза и крепче обнял Юнги за живот. Его дыхание оставалось тихим и мерным, он не был напряжен, но Мин сердцем чувствовал его тревогу. — Потерпи немного. Скоро суд. А потом всё закончится, — произнёс он и прижался щекой к его макушке. — Суд пугает меня сильнее всего. — Знаю, но ты должен быть сильным. — Это сложно, потому что я помню, как оно было. Сначала я ждал полгода в камере предварительного заключения, затем почти месяц меня судили, а потом ещё несколько дней я томился в ожидании приговора. Я думал, эти заседания никогда не закончатся… — На пересмотре такого не будет. Если не возникнет никаких эксцессов, то достаточно будет одного слушания. Вопрос только в том, сколько понадобится времени на обсуждение присяжным, но в любом случае их совещание вряд ли займёт больше одного дня. Чимин тяжело вздохнул и заёрзал, удобнее устраиваясь на его плече. — Расскажи мне, как это будет, — попросил он, выводя пальцем невидимые узоры на груди Юнги. — Обвинение вызовет для дачи показаний тебя, возможно, ты будешь первым. Потом пойдут наши свидетели: девушка, за которую ты заступился — Ли Джени, ещё некоторые ребята, Чон Хосок… — Хоби? Чимин настороженно замер. — Да, он тоже. — И все опять будут говорить о том, каким я был ужасным, как дрался, пьянствовал и занимался другими плохими делами… — Защита будет давить на твою дурную репутацию, но это не имеет прямого отношения к делу. Я заявлю протест. Но ты должен знать, что многие будут смотреть на тебя предвзято, особенно родители Инюль. Не дай им себя расстроить, хорошо? — Хорошо, — вздохнул Пак. — Давать показания не самая приятная вещь, но ты должен быть собран и спокоен, договорились? — Да. — Дальше мы приступим к нашей доказательной базе, это займёт больше всего времени. Эксперты огласят результаты своих исследований, они будут говорить долго, заумно и очень скучно, но ты должен помнить, что за тобой всё равно наблюдают каждую секунду. Чимин прерывисто вздохнул и совсем поник. — Чимин, — прошептал его имя Юнги и повернулся на бок, чтобы они могли смотреть друг на друга, — я долго не решался сказать тебе, но думаю, что должен сделать это сейчас. Пак видел, как расширяются его зрачки при взгляде на него. Он уже знал, что Юнги сейчас скажет, но всё равно замер в ожидании. — У меня случалось прежде, что я думал, будто нашёл свою любовь. Я совершил много ошибок, и это сделало меня таким разочарованным и несмелым… Мин замолчал и дотронулся до его ключицы, очертил её кончиком пальца, а затем приложил свою большую ладонь к сердцу. Чимин почувствовал тепло его руки через футболку и интуитивно затаил дыхание. — Когда я встретил тебя, то понял вот оно, единственное и настоящее, но я боялся об этом думать и боялся об этом говорить, — продолжил он. — Я сомневался. В себе. Потому что каждая моя попытка была хуже предыдущей, и я осознавал, что если с тобой у меня не выйдет, я уже вряд ли оправлюсь. Но ты разбудил во мне столько любви… Я не знал, что мне с ней делать и куда девать, если не отдавать, понимаешь? — Мин тяжело вздохнул, и Чимин заметил в его глазах сожаление. — Когда ты признавался мне в своих чувствах, я не говорил тебе в ответ, что тоже люблю, вообще никогда не говорил, что люблю… но не потому что это не так. Знаю, звучит глупо, но мне уже просто страшно произнести это вслух. Боюсь, вдруг всё исчезнет. Счастье пугает меня, я не могу поверить в него, и не могу перестать бояться его потерять… — Я понимаю, понимаю… — прошептал Чимин, убирая ласково прядки волос с его лба. — Я просто хочу, чтобы ты знал, что очень дорог мне. И я буду бороться за тебя и защищать, как самого себя и даже лучше. Кто бы что ни сказал тебе на суде, не поддавайся отчаянию. Не слушай никого. И ничего не бойся. Чимин кивнул и прикусил губу, чувствуя, как щёки заливает румянец и туманится взгляд. — Спасибо, Юн… — только и сумел сказать он и, прижавшись, поцеловал. Чимин не мог сейчас подобрать правильных слов, но чувство благодарности, переполняло его изнутри. Ведь теперь он мог видеть и чувствовать гораздо больше. Благодаря Юнги. Потому что тот полюбил его таким, какой он есть, полюбил его даже чудовищем…