Река скорби

День был тихим и солнечным, но идти было тяжело, как в непроглядную бурю, Чимину казалось он движется против течения, и порывистый ветер сбивает его с пути. Внутри что-то жглось и царапалось. Чувство неотвратимости и потери когтистым зверем засело в груди. У входа в здание суда уже столпился народ. Чимин не ожидал, что журналисты будут нацелены только на него, он надеялся, что большая часть их внимания будет направлена на Рина. Юнги не позволил ему идти в суд в кепке и в толстовке с капюшоном, что было, конечно, весьма ожидаемо и даже правильно, но каким же беззащитным он чувствовал себя в этой рубашке… Он опустил голову и прикрыл лицо ладонью, стараясь не отставать от Юнги, который в отличие от него шёл с гордо поднятой головой. Его уверенность и решительность, пожалуй, были единственными причинами, по которым Чимин ещё до сих пор не впал в панику и не сбежал. — Убийца! — крикнул кто-то из толпы. Юнги заметил, что Чимин растерялся и взял его под руку, поторапливая. Они быстро одолели последние ступени и вместе забежали в здание суда. В этот раз слушание состоялось в большом зале, в том же самом, в котором семь лет назад Чимина судили впервые. Это было просторное помещение с высоким потолком, с которого свисала большая стеклянная люстра. Он помнил все картины и фрески на этих стенах, потому что изучал их часами, ожидая решения, которое должно было определить всю его дальнейшую жизнь. Рин тоже был здесь, его привезли на полицейской машине, и он уже ждал начала слушания, сидя на скамье подсудимых за решёткой, и, казалось, был абсолютно невозмутим. На нём был чёрный костюм, белая рубашка и галстук. Пак раньше никогда не видел его в такой официальной одежде, было непривычно, но костюм ему шёл, в нём он выглядел более чем представительно и очень мужественно. Он вспомнил себя. К нему никто не приходил, и у него не было другой одежды. Он сидел на этой высокой деревянной скамье всё в той же серой робе, и ноги его едва доставали до пола. Рин заметил его взгляд, на секунду они встретились глазами, но Пак тут же опустил голову. На самом деле он боялся на него смотреть, боялся, что его ненависть трансформируется в жалость, его сердце окончательно размякнет и начнёт сочувствовать. А он не хотел ему сочувствовать. И не хотел ничего прощать. Большая часть журналистов осталась снаружи, было разрешено присутствовать лишь пятерым. Юнги сел вполуоборот, загораживая его своей спиной. «Всё хорошо», — беззвучно промолвили его губы, и Чимин едва заметно кивнул в ответ. Он жалел, что не может взять его за руку и не может обнять. Прямо сейчас, казалось, это было единственным спасением. Родители Инюль тоже были в зале суда, неподвижные и печальные, они сидели совсем близко. Слишком близко. Чимин буквально кожей ощущал на себе их тяжёлые взгляды. Среди прочего ропота он вдруг ясно услышал голос матери Инюль. Она спросила: «Господи Боже, это что, правда?» Но в ответ была тишина. Сумин. Чимин выловил её родное лицо среди других присутствующих, она улыбнулась ему и подняла открытую ладонь. Он сделал то же самое. Она казалась тревожной и бледной. Стул рядом с ней был пуст. Вошёл судья, и Юнги дотронулся до его локтя, подсказывая встать. Все присутствующие поднялись и снова сели. Судья объявил слушание открытым. Присяжные прошли жеребьёвку и дали присягу. Семь мужчин и пять женщин, Чимин наблюдал, как они уходят, а они не стеснялись в свою очередь разглядывать его. Потом слово взял Юнги и долго говорил на профессиональном языке. Чимин ничего не понимал, но ему нравилось слушать его чёткую, хорошо поставленную речь. Он определённо чувствовал себя очень уверенно, и авторитет его не поддавался никакому сомнению. Пак очередной раз подумал о несправедливости. Потому что ему стало невыносимо жаль, что Юнги ушёл из адвокатуры из-за какого-то подонка. По меньшей мере — это было обидно, по большей — он лишился любимого дела. Мин закончил и сел, посмотрев на него предупредительно. Чимин затаил дыхание. Он услышал собственное имя и внутри всё содрогнулось. Каждый взгляд в этом зале был прикован к нему, пока он шёл к трибуне, и ему снова захотелось прикрыться. Чимин смотрел перед собой, на изображение Фемиды, пока давал присягу. Символ неподкупности. Символ справедливости. В руках обоюдоострый меч возмездия, глаза закрыты повязкой. Человеческий суд не может быть беспристрастным, — подумал Чимин и опустил глаза, не желая сталкиваться с той ненавистью, что застыла на лицах присутствующих. Но Юнги вновь его спас. Он встал прямо перед ним, так что Чимин мог смотреть на него, пока говорил. Они отрепетировали каждый вопрос. Мин тихонько кивал, слушая его ответы, и это успокаивало. Потом он сложил на груди руки и дважды хлопнул себя по предплечью, что значило — всё хорошо, всё так, как должно быть. — Пак Чимин, вы и мой подзащитный были хорошими друзьями, как вы считаете? — начал перекрестный допрос адвокат Рина. Чимин задумался. — Думаю, да, — ответил он, переводя взгляд на женщину. — Насколько вы были близки? — Ну… мы иногда делились друг с другом личными переживаниями, но Рин не любил о себе рассказывать, поэтому я мало что о нём знал. — И чем вы обычно занимались? — Встречались с другими ребятами, ходили на вечеринки, бывало, просто слонялись без дела по городу… — Вы употребляли запрещённые вещества? — Да. — Как часто? — Часто. Почти каждый день. — А спиртное? — Тоже. — Ваша агрессивность как-то зависела от принятых вами веществ? — Протестую, ваша честь, — поднялся Юнги, — данный вопрос является некорректным. — Принято, — вздохнул судья. — Адвокат Чон Союн, будьте добры перефразируйте, и ближе к делу, пожалуйста. — Вы участвовали в драках по собственному желанию? Или Ким Ринсок просил вас когда-либо об этом? — не растерялась Чон Союн. — Нет, не просил. Это просто не обсуждалось. Мы были друзьями, я всегда был готов вступиться за него, а он всегда знал, что может на меня рассчитывать. — Вы употребляли наркотики или спиртное в ту ночь, когда погибла Ким Инюль? — Да, я выпил две бутылки пива. — А подсудимый? — Мы все пили. — И вы сели к нему в машину, зная, что он пьян? — Да. — И вас ничто не насторожило? — Насторожило. Я не хотел садиться к нему в машину, потому что недавно ударил его и всё ещё злился. — Но вы сели, почему? Чимин посмотрел на Юнги, тот ничем не выдавал своего волнения. — Я замёрз. Я сбежал из дома в футболке, и мне было холодно идти пешком. По залу прокатилась волна шёпота. Он встретился глазами с Сумин, она смотрела на него с огромным сожалением. — Вы сказали, что всегда готовы были поддержать моего подзащитного, так почему же вы решили пойти против его решения и в последний момент прыгнуть в реку за девочкой? Или вы колебались? Раздумывали над этим? — женщина слегка прищурилась, подступая к нему ближе. — Нет, я не раздумывал. Я просто был напуган и не знал, что мне делать… — сказал Чимин, чувствуя, как вспыхивают его щёки. — Но вы понимали, что идёте в этот момент против своего друга? — Чон Союн подступила ещё на шаг ближе. — Да, — кивнул Пак. — И почему вы приняли такое решение? — Что значит, почему? — Чимин нахмурил брови, вопрос показался ему возмутительным, и он посмотрел на неё негодующе. — Девочка была жива, я видел, как она пошевелилась, прежде чем он бросил её в воду. Она подкралась ещё на несколько шагов ближе и остановилась прямо подле него. — А если бы она не была жива? Как бы вы поступили? — Я протестую, ваша честь, — вновь поднялся Юнги. — Мы рассматриваем реальное дело, а не результат гипотетически принятых решений. Судья посмотрел на Чимина. Он сомневался. Но, вздохнув, сказал: — Протест отклонён, продолжайте. — Так как бы вы поступили? — повторила свой вопрос женщина, заглядывая ему в лицо. — Я не думаю, что мы смогли бы дружить как прежде и делать вид, что ничего не произошло, — начал неуверенно Пак. — Но я бы сохранил его тайну. — Вы понимаете, что в таком случае, стали бы соучастником преступления? — Да, понимаю. — И вас это не пугало? — Конечно, пугало. Но он был единственным, кто всегда поддерживал меня и единственным, к кому я мог прийти, когда мне было плохо. Рин был первым, кто сам захотел стать моим другом, раньше у меня никогда не было друзей. Да, у нас с ним случались разногласия, мне не всегда нравилось то, что он делает, но я доверял ему. Я всё равно любил его и боялся потерять. Он был моим последним убежищем, последним пристанищем, дальше всё… только смерть. Я бы сохранил то, что он сделал в секрете, потому что одиночество пугало меня ещё сильнее. — Итак, подытожим. — Чон Союн хлопнула в ладоши, будто ничего другого услышать и не ожидала. — Вы вместе пили, вместе употребляли различные психотропные вещества, вместе ввязывались в драки и разъезжали по городу на автомобиле, смею предположить, также неоднократно, в состоянии алкогольного и наркотического опьянения. Вы всячески поддерживали своего друга, потакали его безрассудствам, охотно участвовали в них сами и собирались стать соучастником преступления. Тем не менее, вы считаете себя абсолютно невиновным в совершенном преступлении, повлёкшем смерть ребёнка? Чимин испуганно посмотрел на Юнги, тот, не сводя с него глаз, похлопал себя дважды по предплечью. — Я никогда не говорил, что невиновен… — робко произнёс он. — И никогда не говорил, что я хороший, а Рин плохой. Мы оба плохие. Я знаю, какой я. И признаю все свои ошибки. Фемида усмехалась над ним со своего пьедестала. Чимин ощутил собственное бессилие, и это бессилие заставило его схватиться двумя руками за край трибуны. Он помнил, как в детстве тоже зависел от суждений чужих людей, и помнил, насколько эти суждения были далеки от правды. — Но ваш иск говорит как раз о том, что вы считаете себя невиновным. — Я не садился за руль машины, я не сбивал эту девочку, не бросал её тело в багажник и не пытался утопить специально. Я не преступал закон… — Чимин посмотрел на родителей Ким Инюль и задержал дыхание, будто собирался нырнуть. — Но иногда я думаю, что если бы я не сбежал в тот день из дома или если бы не сел в его машину, всё могло бы сложиться иначе. Я часто думаю о том, что было бы, если бы я не выпил в тот вечер две бутылки пива на голодный желудок, а накануне хоть немного поспал… быть может тогда мне бы хватило сил её вытащить, — голос его начал дрожать, он боялся, что не сможет договорить и постарался успокоить себя, приложив к груди руку. Мама Инюль немного подалась вперёд, и муж взял её за руку. — Я часто думаю, что было бы если бы я сразу понял за что зацепилось её платье… если бы я разглядел эту корягу в высоких водорослях раньше… если бы я держал её руки крепче… думаю, вдруг я, захлебываясь, оттолкнул её от себя слишком сильно… или, что было бы, если бы я смог нырнуть за ней ещё хоть раз… Я думаю об этом снова, и снова, и снова… Мне очень жаль, что я не сумел ничего сделать. Простите меня за это… — он замолчал, прижимая к уголкам глаз указательные пальцы. Реальность ускользала от него, ему хотелось броситься к матери Инюль и разрыдаться у её ног, но, тем не менее, он понимал, что должен каким-то невероятным образом стерпеть это распирающее его изнутри отчаяние. — У меня нет больше вопросов, — сказала тихо Чон Союн. Чимин вернулся на своё место. — Всё хорошо, ты молодец, — шепнул ему на ухо Юнги. Он погладил его по спине, отчего Чимину только больше захотелось разрыдаться, но он смог сдержаться. Мысль о том, что это только начало казалась невыносимо мучительной. Выступили свидетели: Чон Хосок, Ли Джени и ещё несколько человек, которые вдруг вспомнили, что он ушёл пешком, а Рин умел плавать. Чимин ни на кого из них ни разу не взглянул, хотя знал, что они смотрят на него. В какой-то момент он не выдержал и прикрыл глаза ладонью, но Юнги осторожно коснулся его руки, подсказывая убрать её от лица, тогда он уставился на свои пальцы и сидел так до тех пор, пока судья не объявил часовой перерыв. Юнги купил ему горячий кофе и сэндвич, но Чимин смог съесть лишь половину, а остальную часть незаметно выбросил в мусорку, пока тот обсуждал что-то с мужчиной в твидовом пиджаке. Когда они вернулись в зал заседания, почти все уже были на своих местах. Родители Инюль появились последними. Они прошли мимо него, и по их лицам Чимин понял, что им смотреть на него также больно, как и ему на них. — Чимин, — позвал его Юнги и, взяв под локоть, немного притянул к себе, заставляя повернуться. — Ты очень-очень бледный, — он двумя пальцами приподнял его подбородок. Чимин посмотрел ему в глаза и увидел в них искорки беспокойства. — Как ты чувствуешь себя? Я могу попросить перенести слушание… — Нет, всё нормально, — перебил его Чимин. — Не нужно ничего переносить, пусть всё быстрее закончится… Он склонился и прижался лбом к его плечу. Юнги тяжело вздохнул и положил свою тяжёлую ладонь ему на затылок, на мгновение укрывая от всех и от всего. Чимин прикрыл глаза на несколько секунд, переводя дыхание в его объятии, но он знал, что на них смотрят, и ему пришлось против воли отстраниться. Слушание продолжилось. Суд начал разбирать улики предоставленные полицией: видеозапись и снимки с камеры видеонаблюдения, записи допросов. Выступил капитан полиции Ким Намджун, допрашивавший Ринсока. Судом вновь обозревались фотографии мёртвой Инюль. Она была ещё жива, когда Чимин хватал её за руки, пытаясь вытащить из воды, у девочки на левом запястье остались синяки от его пальцев. Затем со своими заключениями выступили эксперты, вывалив на всеобщее обозрение всё то, о чём он предпочитал молчать: о сломанных в тюрьме рёбрах, о выбитых зубах, отбитых почках и прочих прелестях задушевного общения с другими заключёнными. Может быть, его не покалечили бы так сильно, если бы он хоть раз дал надлежащий отпор, но он должен был быть терпеливым, тихим и послушным, чтобы его поведение могло сойти за «хорошее», и теперь имел то, что имел. Потом пошла тяжёлая артиллерия: его самоповреждения, панические атаки, склонность к агрессии и диссоциативным реакциям и, как вишенка на торте — попытка самоубийства. Опять из раза в раз повторялось пресловутое «посттравматическое стрессовое расстройство», но Чимину казалось, уж лучше пусть они продолжают говорить о его мертвой матери и физическом насилии со стороны других людей, чем о его стремлении к саморазрушению и привычке резать себе руки. ПТСР*… ПТСР… ПТСР… Наконец, все отвлеклись на Рина, на его психическое состояние и тяжесть его депрессивного расстройства, в наличие которого, судя по негодованию в зале, много кто сомневался. Ринсок отказался давать показания в суде. Защита предоставила ещё двух свидетелей, которые сказали, что в целом он был «хорошим парнем». И Чимин облегченно выдохнул, понимая, что сейчас всё должно закончиться. — Ким Ринсок, вы желаете воспользоваться своим словом? — вздохнул судья. — Да, — неожиданно сказал Рин. Все присутствующие впились в него взглядом, ожидая, когда, наконец, он обратит на них внимание. Весь день он молчал и смотрел куда-то в сторону или в пол. Рин поднялся, но продолжал смотреть вниз. — Я сожалею… — произнёс он и вздохнул. Воцарилось молчание, люди стали поглядывать на родителей Инюль, рассчитывая услышать извинения убийцы их ребёнка, но вопреки всеобщему ожиданию, тот продолжил: — Я сожалею, что подошёл к тебе тогда, в том грёбаном школьном дворе. Господи, это была моя самая величайшая в жизни ошибка. Чимин встретился с ним взглядом и затаил дыхание. Рин всасывал в себя всю его волю и чувства, как водоворот. Он вдруг понял, что ему не просто больно, ему по-настоящему обидно. — Я знаю, что никогда не был для тебя лучшим другом, я просто был единственным твоим другом, а вот ты для меня таким был. Все мне говорили: «Какого черта ты таскаешься с этим малолеткой?» А я и сам не знал, какого черта… Я был откровенен с тобой, а ты смотрел на меня своими честными глазищами, говорил: «понимаю» или «я знаю»… и всё… и я готов был душу за тебя отдать. Я ревновал. Тебя. И к тебе… И всегда знал, что ты рано или поздно добьёшь меня. Уничтожишь. Отберёшь у меня всё… Боже мой, как же я тебя ненавижу, Пак Чимин! Как же сильно я тебя ненавижу… — Рин горько усмехнулся и покачал головой, хватаясь руками за решётку. — А люблю ещё сильней. Последние слова Рина не дошли до Пака в сказанном порядке, они налетели на него стаей чёрных воронов. Он неосознанно подался немного вперёд, чувствуя, как горечь его улыбки пропитывает его изнутри. — Теперь ты будешь свободен, и я надеюсь, у тебя всё же будет «долго и счастливо», — закончил тихо Рин. Взгляд его придавил Чимина своей тяжестью. Воспоминания навалились на него и толкали локтями. И, в конце концов, все его мысли свелись к одному — они оба несчастны, и ничего уже с этим не поделать. — Мне так жаль, — прошептал почти беззвучно Чимин. Потому что ему действительно было жаль. Рин едва заметно кивнул, и один уголок его губ дрогнул, будто он мог его слышать, а, может, прочёл по губам. Рин отступил и упал обратно на скамейку. Ещё какое-то время в зале продолжала стоять тишина. Замер даже судья. Быть может, все ещё ждали, что он скажет хоть слово о погибшей девочке или о тяжести своего преступления. Но он больше ничего не сказал. До конца слушания выступал с заключительной речью судья. После чего присяжные покинули зал заседания для обсуждения приговора. Сумин обняла Чимина на прощание и что-то шепнула Юнги на ухо, взявшись за его ладонь, тот ей кивнул в ответ, и они все вместе вышли из здания суда. — Ненавижу журналистов, — вздохнул Юнги, бросив недовольный взгляд в сторону столпившихся репортёров, и выехал с парковки. — И не лень же им было тут стоять весь день. Чимин только угукнул в ответ. — Я хочу выпить, — сказал он и, закрыв глаза, повиснул безвольно на ремне безопасности. Юнги промолчал, но за ужином налил ему бокал вина. Чимин понюхал его, потом сделал несколько глотков и поморщился. — Что? Не нравится? — удивился Мин и посмотрел на этикетку бутылки, это было хорошее вино. — Кислятина… — сказал Пак. Юнги улыбнулся. Чимин попробовал отпить ещё немного, но его передёрнуло. Он посмотрел на него и тоже улыбнулся. Впервые за этот день. — Хочешь виски? У меня есть ещё бренди и где-то была… — он поднялся, чтобы заглянуть в холодильник, — где-то была бутылка пива… Чимин подошёл к нему сзади и обнял, прижимаясь осторожно, будто бы даже опасливо, к его спине. Мин помедлил немного и развернулся к нему лицом, посмотрев взволнованно. Он заметил в его взгляде горечь и мольбу. Ему уже приходилось такое наблюдать — так смотрят брошенные дети, испуганные и разочарованные, нуждающиеся в защите, жаждущие любви и тепла. Чимин медленно склонился и прислонился головой к его плечу. — Обними меня, — попросил он шёпотом. — Всё будет хорошо, я тебе обещаю. Ты ведь мне веришь? — Юнги обхватил Чимина руками и почувствовал на своей шее его прерывистый вздох. — Верю, конечно, — сказал он тихо и, слегка отстранившись, печально улыбнулся. Потом шумно вздохнул и нахмурился. — Так ты нальёшь мне сегодня выпить или нет? Юнги и сам был не прочь немного пригубить. На самом деле он нервничал не меньше, его спокойствие было деланным. И весь оставшийся вечер он сам жался к Чимину и вздрагивал от каждого звонка. Но сообщение о том, что присяжные приняли своё решение, пришло лишь на утро следующего дня. Все снова собрались в зале суда. Журналисты, как и ожидалось, заняли свои места раньше всех остальных. Сумин сидела на том же месте и теребила нервно в руках носовой платок. Родители Инюль по-прежнему были рядом, но Чимин побоялся на них взглянуть. — Прошу встать председателя, — попросила секретарь, обращаясь к присяжным. Председателем присяжных был грузный мужчина с седыми висками. Он поднялся, опираясь рукой на спинку другого стула, и посмотрел внимательно на Пака, на девушку секретаря, потом на судью и в последнюю очередь на Рина, сидящего неподвижно на скамье подсудимых. — Совет присяжных достиг согласия? — спросил его судья. — Да, ваша честь, — ответил мужчина. — Вы готовы озвучить ваше решение? — Да, ваша честь, — голос его был громким и чётким. — Уважаемые присяжные, виновен или не виновен ранее осужденный и приговорённый к десяти годам заключения в колонии строго режима Пак Чимин в убийстве Ким Инюль? — вопрос судьи повис в воздухе. Зал суда погрузился в гробовое молчание. Чимин неосознанно задержал дыхание в ожидании ответа мужчины. Он почувствовал, что колени его начинают дрожать и слабнуть, и скользнул рукой в руку Юнги, тот погладил его ладонь большим пальцем. — Невиновен. — Это единогласное решение? — Да. Секунда тишины, и по залу прокатилась волна вздохов, кто-то захлопал в ладоши, приглушенно зашептали голоса… Чимин схватил ртом воздух и посмотрел в оцепенении на Юнги, весь белый как полотно, он выглядел так, будто хотел закричать, но был не в силах это сделать. Он чувствовал как его выбрасывает из реальности. Отчего-то вдруг потемнело, голоса смешались так, что не разобрать. Губы Юнги шевелились, но слова его зависали где-то в пространстве между ними. Пак задрожал и приоткрыл рот, но всё-таки не закричал, ему не хватило воздуха. Он сделал крохотный шажок назад и схватился дрожащими пальцами за спинку стула. Юнги дотронулся до него, но он не ощутил его прикосновения, зато уловил испуганный взгляд матери Инюль. Ему казалось прошло лишь мгновение, но на самом деле он целую вечность всматривался в её широко распахнутые заплаканные глаза, тёмные, как воды той скорбной реки, в которой утонула её единственная дочь. Он не мог от них оторваться, как не мог осознать происходящее. Судья громко стукнул молотком. Звуки, лица, голоса резко ворвались в его сознание обратно. Юнги подхватил его, не дав осесть на пол. Он всё же не смог устоять на ногах. — Чимин… смотри на меня… смотри на меня… — Мин похлопал его легонько по щеке, придерживая второй рукой за спину. Чимин медленно поднял руки, взявшись за него в ответ. Губы его скривились так жалобно, как кривятся обычно у совсем маленьких детей, собирающихся заплакать. Он обнял Мина, наваливаясь на него всем своим весом. — Чшш… вот и всё… вот и всё… — похлопал он его по спине. — Теперь ты свободен. Но Чимин не чувствовал себя свободным, скорее разбитым. И какой-то странный страх одиночества заставлял его сильнее прижиматься к Юнги, впервые чувствуя его так сильно, чувствуя всем своим существом и умоляя о любви. «Долго и счастливо»… Рин! — вскрикнул он мысленно. Он понял, что не услышал ни слова о нём, о его наказании и дальнейшей судьбе. — Рин, — позвал он вслух. Ринсока в наручниках выводили из зала суда. Он обернулся и посмотрел на него. Мягко и ласково. Чимин готов был поклясться, что видел, как Рин улыбнулся ему той самой улыбкой, какой улыбался, когда они были друзьями. Он понял в эту же секунду — это мгновение останется в его памяти на всю жизнь. — Твоя мама, — прошептал на ухо Мин. — Что? — взглянул на него растерянно Пак. — Твоя мама, — повторил чуть громче он, кивая ему за плечо. Чимин обернулся, осторожно от него отстраняясь. Сумин шагнула вперёд и приняла его в свои руки из рук Юнги как ребёнка. — Поздравляю, мой милый… — сказала она, улыбаясь сквозь слёзы, и похлопала его ладонью по спине. Её запах был ему так знаком, что казался родным. Она пользовалась всё теми же духами, что и много лет назад. Он помнил их с детства. Помнил этот нежный, цветочный аромат, исходящий от неё, когда она склонялась над ним, чтобы поправить одежду, отряхнуть соринку или взглянуть на его израненное лицо… — Ой, мам… — протянул он и прижался к ней, прикусывая дрожащие губы. Она погладила Чимина по волосам, касаясь губами его уха, и крепче обхватила руками. Её нежность дотронулась до его сердца, он почувствовал в горле комок. Трудно сглотнув, он, как ему показалось, незаметно стёр со щеки слезу. — Пак Чимин, — окликнул его хорошо поставленный женский голос. — Прошу прощения, что отвлекаю, но мне поручено вам кое-что передать. Чон Союн протянула ему бумажный конверт, он не был подписан как положено, только в строчке кому — «Пак Чимин», а чуть ниже в графе от кого — «Ким Ринсок». Чимин молча взял конверт и, сложив его вдвое, сунул в карман. Может быть, он прочтёт то, что там, когда будет один, а, может, и нет… — И ещё кое-что, — она подозвала его пальцем поближе. Пак сделал робкие полшага к ней навстречу. — Глянь-ка на досуге «Ангелов Чарли», дружок, — шепнула Чон Союн ему на ухо и, отстранившись, подмигнула. Он посмотрел на неё непонимающе, но женщина лишь пожала плечами, качнув головой. — Поздравляю, Мин. С возвращением. — Сказала она, посмотрев на Юнги, и, развернувшись на каблуках, направилась к выходу. Юнги тихо хмыкнул, проводив её взглядом, и на ощупь взял Чимина за руку.