***
— Надеюсь, ваша мать поправиться очень скоро, — высокий мужчина сопровождал Маргарет до выхода из телебашни, изнутри больше напоминавшей гигантский термитник в котором от студии к студии перебегали актёры и ведущие, заряженные чашкой кофе и парой сигарет после короткого перерыва, взмыленные помощники с исправленным в последнюю минуту сценарием и техники с охапками проводов и кабелей, которые срочно требовалось заменить или протянуть. Странным казалось и то, что вся эта суета вроде бы была обыденным состоянием всех этих людей и продолжением нервного характера действующего генерального директора телекомпании. — Хотелось бы верить в этот исход, господин Заместитель, — ответила Маргарет шутливым тоном. Соблюдать формальный стиль общения постоянно было бы не совсем правильно. В конце концов большинство взрослых мужчин очевидно ждут от неё каких-либо более девичьих действий. И, в основном, она рада скармливать им эту утку. Милым девочкам доверяют больше того, чего не скажут кому-то, кого считают действительно равным себе. — Откуда столько пессимизма, юная леди? — вкрадчивый голос, сладкий, почти гипнотический баритон, казалось, можно ощущать вибрацией на кончиках пальцев. Чёрные волосы с седеющими висками щегольски зачёсаны назад. Серый костюм аккуратен и вычищен. Только излишне хищная из-за заострённых больше нужного клыков улыбка портила вид этого джентльмена в приятном для любого взрослого возрасте. Слегка за сорок — время когда люди уже лишаются юношеской дурости (если повезёт, конечно), смотрят на вещи трезво, но ещё далеки от того, чтобы шутить о собственной смерти. Всё ещё скучно, но интереснее общения со сверстниками в большинстве случаев. — Вера в лучший исход приближает его, — створки новенького автоматического лифта закрылись за пассажирами и кабина начала плавное движение вниз. Маргарет со сдержанной улыбкой окинула взглядом человека, с котором ей довелось непродолжительное время ехать в запертом тесном помещении, пару раз хрустнула суставами пальцев и перехватила папку с документами для матери в левую руку. — Это провальная схема для бизнеса, — сказала она, поправляя белое кружево высокого воротника и убрав за ухо прядь волос, завитую лёгким локоном. — Но мы же сейчас говорим не о бизнесе. Лифт слегка дёрнулся, остановившись на первом этаже. Створки открылись, выпуская пассажиров в свободный холл, на ресепшене которого стоял курьер с десятком больших посылок с реквизитом и характерной витиеватой символикой Зимнего театра. — Поверьте, я очень чётко разделяю личное и рабочее, — бросил мужчина, бегло расписываясь в журнале посещений за курьера. От искусственного освещения тени делали его скулы ещё более острыми, чем есть на самом деле. Вся его фигура в мягком жёлтом свете казалась угловатой и цепкой как и его деловая хватка. А в последнем сомневаться после их разговора уже не приходилось. Такой как он с лёгкостью заговорил бы зубы и сатане. — Буду иметь это в виду, — ответила Маргарет, шагнув за пределы башни. Центральная площадь встретила их гомоном играющих детей и лёгким джазом из ближайшего кафе. Сырой после утреннего тумана воздух приятно холодил лицо, обещая прекрасный день. Редкие лучи солнца окрасили седые виски мужчины золотом. — Кстати о личном, — вновь обратился к своей спутнице мужчина, — мой сын интересовался, что бы вам хотелось получить на день рождения в качестве подарка. — Не утруждайте себя такими глупостями, — отмахнулась Маргарет, взглядом ища свою машину, в которой остался задремавший кузен. — Это скорее формальный приём, чем мой личный праздник. — И всё же. Может у вас есть какие-то личные пожелания. Маргарет вздохнула, подавая рукой знак шофёру о том, что её уже можно забирать. Машина двигалась медленно старательно пропуская играющих детей на этой полу-пешеходной дороге. — С моей стороны было бы глупо давать личную информацию тому, кто зарабатывает продавая информацию. Мужчина вмиг стал серьёзным. С его острого лица лёгкий бриз словно сдул все признаки веселья, оставив лишь грустную улыбку. — Я понимаю почему у вас сложилось подобное впечатление после общения с нашим генеральным директором. Но лично я не поддерживаю подобного подхода. Вещание существует для просвещения масс, а не потакания их низменным потребностям, скармливания им же шлака и отходов чужой личной жизни, — впервые за всю их беседу тон мужчины не казался активным. Словно он за мгновение растерял всю свою энергию. Шофёр остановил машину перед беседующими, вышел и открыл перед Маргарет заднюю дверь, ожидая когда маленькая леди сядет в салон, аккуратно подобрав все юбки своего платья. — Шлак отлично продаётся, — ответила Маргарет, почти небрежно бросив документы на сидение рядом со спящим кузеном. — Возможно, это единственное, в чём прав ваш начальник. Но может быть, на приёме вам удастся убедить родителей в выгоде просвещения. Девочка опустилась на кожаное сидение, позволив водителю галантно и тихо прикрыть за собой дверь. В салоне автомобиля было душно в сравнении с улицей и мерзко разило одеколоном Августа, периодически раздражающе похрапывающего сквозь сон. Окончание разговора оставило где-то на подкорке мозга Маргарет неприятные ощущения, из-за которых хотелось почесать основание черепа. Тон голоса мужчины, выражение его лица, опустившиеся плечи, которые он держал ровно всю их встречу: всё это неприятно осело на сетчатке бесцветных глаз девочки. "Шлак отлично продаётся": думала она — "Это правда, из-за которой хочется вымыть рот с мылом". Грубо схватив папку с бумагами, она резко ударила в плечо кузена, заставив мальчишку подскочить на месте, ударившись темечком в потолок машины. — Нужно было оставаться дома, если ты так хочешь спать.Часть 11
4 января 2022 г. в 18:56
Их головы были пусты. Без единого намёка на мысль или хотя бы небольшой проблеск разума. Фарфоровые ученики пусты по всем параметрам, как и большинство людей в этом кошмаре. Всё что их ждёт в будущем — это превращение в костюмы, которые будут заняты простой однообразной работой, не требующей особого углубления в процесс. Перекладывание бумаг из стопки в стопку в каком-нибудь офисе и с важным званием супервайзера. Они всегда действуют по инерции, по наитию, по традиции — называть этот способ жить можно по разному, хоть и суть от этого не измениться. Они задирают других не потому что хотят отыграться за личные травмы, нет. Их единственная цель — тупое развлечение. Ведь когда кому-то больно — это весело.
—Плакса, ты где? — сквозь звонкий неестественный скрежещущий смех кричат ему хулиганы.
Ему никогда не нравилась прилипчивая кличка. Жалкое напоминание о том что поделать со своими слезами он ничего не может. Яркие эмоции находили в его теле единственный выход — через слёзы. Страх, стресс, боль, ненависть — всё едино. Всё вода.
Солёная вода тошнотворной горчинкой оседающая у основания языка, от которой опухают веки и краснеет лицо. От которой на белках глаз появляется паутинка красных капилляров. Которая превращает его отражение в щекастого урода, от вида которого хочется плакать ещё сильнее.
Это замкнутый круг из слёз и он пока не нашёл способа из него вырваться. Нет, варианты, конечно, были, да только вот для их исполнения требовалось избавиться от хулиганов. А этого он не хотел. Не в том виде, в котором от них действительно можно было бы избавиться раз и навсегда.
— Кис-кис-кис, толстячок. Выходи поиграть! — звонкий голос эхом отскакивал от полупустых школьных коридоров с отваливающейся от стен штукатуркой.
Мерзкие. Эти школьники выглядели так же отвратительно как и звучали. В нестираной и затасканной коричневой форме, со свалявшимися катышками шерсти. В пожелтевших от долгих многократных стирок в кипятке со стружкой зловонного хозяйственного мыла рубашках. С мятыми воротничками, покрытыми пятнами соуса и жира от еды в школьной столовой, которую они пожирали по-звериному жадно, немытыми руками запихивая в фарфоровые глотки содержимое тарелок. В стоптанных лоферах с комками грязи прилипшими к каблукам.
— Ну же, ты же хочешь вернуть свой дурацкий розовый велик!
— Он не розовый, — буркнул ребёнок, выходя из-за угла и покрепче сжимая в руках деревянную палочку леденца. — Он фиолетовый.
— Розовый! — воскликнула одна из хулиганов, коротко стриженная девочка, с дикой улыбкой, навечно застывшей в фарфоре. — Как ни называй, это розовый! Прямо как у девочки.
— То что ты дальтоник — только твоя проблема, — фыркнул ребёнок, вытирая дорожку слёз с пухлой щеки кулачком. Маленькие ранки на кончиках пальцев саднило от соли.
— Чё, самый умный? — девица встрепенулась, по птичьи вытянув тонкую шею. Она и до этого странного движения напоминала ощипанную курицу из-за щербатой части пустой головы, из которой выбили фрагмент с волосами.
— Тише, мы с этим ещё разберёмся, — остановил её жестом второй фарфоровый хулиган с точно такой же мерзкой улыбкой, карикатурно растянутой от уха до уха. — А теперь пошли с нами на крышу, толстячок. Дело есть.
— И вы отдадите мне велосипед? — уточнил ребёнок, шмыгнув носом.
— Если соплями нас не измажешь по дороге, — ответил третий школьник, которому досталось самое равнодушное лицо, без тени эмоций, словно маска у покойника. Самый странный в этой улыбчивой компании, но, парадоксально, не выбивающийся из неё. — Пошли! — толкнул он ребёнка с леденцом в плечо. — И хватит реветь как девочка. Бесишь.
Если задуматься, то фраза "как девочка" должна быть оскорблением для девочек в первую очередь. Ведь их сравнили с кем-то вроде ревущего толстяка с розовой конфетой. Ребёнок во время этой фразы в первую очередь вспомнил свою кузину. Настоящую Хозяйку, маленькую королеву. С ней бы эти пустоголовые никогда бы не посмели обращаться так же как с ним, ведь она бы превратила их в пыль, развеяла по ветру останки, а скальпы сохранила ради париков для своих любимых антикварных кукол. А может быть и нет. Может быть ей было бы больше по душе сохранить этот фарфор для новых кукол, которых она могла усадить на полку под хрустальный клош. Стёрла бы их мерзкие улыбки фрезой Умельца, слепила бы уродливым лицам новые прелестные по форме губы и выкрасила бы их в нежно-розовый цвет. Подстригла бы, причесала и выбросила бы в печь их мерзкую заношенную одежду.
"Она бы сделала вас совершенными и послушными куклами" — думал мальчик, облизывая леденец и глотая всё новые и новые слёзы, лившиеся из крошечных глаз без остановки.
Путь на крышу был долог и запутан. Хорошо было уже то что он проделывал его на своих двоих, а не считал затылком ступеньки, будучи грубо запиханным в вонючий холщовый мешок уборщика. Он шёл, глядя себе под ноги и хлюпая носом. Рассматривая мыски лакированных и начищенных ботиночек. Сравнивая свою обувь с поношенными туфлями школьных хулиганов.
Леденец хрустнул под зубами. Он порезал кончик языка об острый скол конфеты и это заставило его плакать ещё сильнее. Тонкая струйка крови скатилась с уголка рта к подбородку и вместе с солёной слезой упала на обшарпанную ступеньку. Одну из многих по пути на крышу. Никто этого не заметил кроме него. Всем плевать. А если бы и заметили, то только бы посмеялись.
"Гляньте, свинка так жадно конфету жрёт, что сама себе язык откусила!"
Ребёнок плотнее сжал губы, с отвращением сглатывая собственную кровавую слюну. От этого железного вкуса, смешанного с пережжённой клубничной карамелькой его подташнивало. Хотелось выплюнуть и острую конфету, порезавшую язык, и сгусток крови. Но воспитание не позволяло ещё сильнее загаживать и без того грязную лестницу. Пусть всем и плевать на чистоту этого богом забытого места, но не ему.
Слёзы всё сильнее лились из глаз и он размазывал их свободной рукой чувствуя как под пальцами хрустит солёная корочка на тех местах, где они уже успели однажды высохнуть.
Боль. Отвращение. Злоба. Страх.
Слёзы затекали по шее за воротник и плотная ткань начала мерзко прилипать к шее. Натирать кожу и сильнее пачкаться, превращая опрятный воротничок под голубым галстуком-бабочкой в такую же грязную тряпку, как и рубашки хулиганов.
Раздражение. Злоба. Отвращение.
Он запутался в собственных чувствах. Их слишком много и от постоянных слёз он почти не видел, куда ставить ногу, чтобы не споткнуться на крутой лестнице. Шёл скорее на ощупь, цепляясь короткими дрожащими пальцами за перила лестницы, что по высоте в этой школе единственные подходили детям. Как будто путь на "опасную" крышу был нарочно построен специально для детей. Чтобы они могли зайти туда без особых сложностей для своего последнего прыжка.
— Хи-хи-хи, — засмеялась девица позади, после того как неулыбчивый хулиган что-то прошептал ей на ухо, задрав щербатой рукой без пары пальцев край её юбки и выставляя на показ серые трусы с остатками потрёпанного кружева, торчащего из-под белья вокруг её кривых ног с кучей трещин, идущих от паха.
Им было плевать на пленника, обернувшегося на них через плечо. Плевать на приличия. Плевать на последствия. Они просто играли, не думая ни о чём. Да и не было ничего в их пустых головах чем бы можно было бы думать.
— Чё пялишься, хряк, — фыркнула девчонка, — завидно, что лапаешь меня не ты.
"Было бы чему завидовать" — подумал ребёнок, но вслух ничего не сказал. Просто тихо отвернулся, продолжая подъём по бесконечной лестнице, под мерзкие смешки воркующей парочки. Стараясь не вслушиваться в обидные слова. Сдерживая рвотные позывы от грязи, что они говорили друг другу, считая её по взрослому страстной.
"Игра во взрослую любовь, о которой сами взрослые не имеют никакого представления" — думал ребёнок, перехватывая тяжёлый леденец в потной ладони поудобнее.
На крыше прохладный резкий ветер быстро осушал слёзы на его щеках. Пробиралась под взмокший воротничок рубашки, холодя кожу. Низенький бордюрчик у самого края крыши играл роль чисто формальную. Поставлен был здесь скорее для того, чтобы дождём с плоской крыши не смыло дренажную гальку из красных, быстро крошащихся под подошвой камушков. Красной словно кровь всех тех, кто не выдержав издевательства хулиганов сделали шаг с этой крыши. Почти как взрослые, которые перестали видеть в серой жизни смысл. Наверное, это единственное что можно было бы назвать по настоящему взрослым поступком в прогнившей насквозь альма-матер.
Это место не для него.
"Уже давно нужно было попросить родителей перевести меня на домашнее обучение."
У края крыши стоял трёхколёсный велосипед с цветными шуршащими лентами на руле. Красивый и блестящий, но совершенно недорогой, как заверяла его мама. Он был куплен для того чтобы быть разбитым, пока ребёнок учился кататься, что было нормально с точки зрения его родителей. Трёхколёсный — чтобы сложнее было упасть и пораниться с его координацией. Не велосипед, а повод для насмешек по мнению хулиганов.
"А ведь это моя любимая игрушка".
— Итак, маленькая свинья-копилка, хочешь вернуть свой велик? — спросил улыбчивый хулиган, сложив руки на груди.
По обе стороны от него встали подручные, наконец оторвавшись друг от друга. Мерзкие улыбки и пустые глаза. Пустые головы и взъерошенные волосы. Им нужно ответить то, что они хотят услышать.
— Да, — пробормотал ребёнок стараясь держать во рту острый осколок конфеты так, чтобы не порезать язык ещё раз. Кровь во рту собралась в неприятный склизкий ком, покрытый слюной. От этого его тошнило.
— Не слышу, свинота! — крикнула девица, выхватывая у него из рук конфету и резко отбегая на приличное расстояние, размахивая леденцом как метатель молота. — А эта штука тяжёлая, — хохотала она.
— Повтори, а то мы не услышали, — подошёл поближе улыбчивый хулиган. — Ты хочешь вернуть свой велик или мы можем забрать его себе, а тебя сбросить с крыши.
Он совершенно заблудился в собственных чувствах. От кома свернувшейся крови и слюны во рту хотелось блевать. От близости хулигана и его зловонного тела с разлагающимся школьным обедом внутри слёзы текли из глаз ещё сильнее, словно в лицо попали мамины едкие духи.
"Мне тут не место" — думал ребёнок: "Я не остановлюсь если начну."
— Отвечай, плакса! — крикнул хулиган, дёрнув ребёнка за галстук-бабочку. Узел чистой шёлковой ткань развязалась под грубыми фарфоровыми пальцами.
Осколок клубничкой конфеты полетел прямо в пустую глазницу, зазвенев в пустой голове. Кровавая слюна стекала по лицу хулигана тугими блестящими каплями, отдавая в воздух запах сахара и железа.
— А-а-а! — воскликнул хулиган, отступая на шаг назад и стирая из пустых глазниц густую слюну и стараясь извлечь осколок конфеты. — Ты плюнул в меня! Ты плюнул!
Резким движением ребёнок развернул обидчика спиной к себе и накинул петлю из своего галстука-бабочки на фарфоровую шею. На глазах у своих подопечных хулигана душили толстые сильные руки ребёнка. Вырываться бесполезно из хватки соперника на пару весовых категорий выше. Ребёнок ударил хулигана под колено, заставив упасть на колени и резким ударом кулака разбил его пустую голову. Бледные осколки фарфора быстро затерялись среди дренажной гальки.
— Это не по правилам, — заревела девочка, выронив розовый леденец из рук.
— Так не честно! — воскликнул хулиган. — Нельзя бить тех кто тоньше тебя!
"Не по правилам, говоришь?"
Изо рта вновь вытекла тонкая струйка крови, которую ребёнок поспешил сплюнуть на гальку крыши. Красную, цвета крови. Слёзы лились по его пухлым щекам без остановки.
В этой школе всё было не по правилам, если не нравилось хулиганам, которых было большинство. Сопротивляешься толпе — не уважаешь мнение большинства и будешь наказан. Носишь слишком опрятную форму — хочешь выделиться и будешь наказан. Доносишь учителю на поведение хулиганов — ябеда, будешь наказан.
А взрослой старой карге учительнице плевать. Ей не интересны проблемы меньшинства. Никому они не интересны.
"Как убьют, так и приходи", — говорила обычно старуха, с издевательской улыбкой разводя руками, — "Они просто играют с тобой. Неужели у тебя совсем нет чувства юмора".
— Я же так шучу, ты что не понимаешь шуток?
Голова второго хулигана лопнула под пальцами как пустая яичная скорлупа. На крыше осталось двое. Ребёнок и хулиганка. Девица издавала звуки рыдания, при этом не проронив ни одной слезинки из своих пустых глазниц. Притворялась, пытаясь сохранить свою голову чуть более целой с помощью жалости и бесила своим неумелым притворством ещё сильнее. Она как будто пародировала Притворщицу: величественную актрису, целиком и полностью владевшую своими эмоциями, державшую в узде каждую мышцу своего лица и умевшую с улыбкой сказать "доброе утро" так, что он начинал бояться за свою жизнь.
Его бесила эта дрянная кукла, недостойная прекрасной коллекции кузины.
По собственной глупости девица попятилась в глубь крыши. Дальше от выхода и ближе к краю.
Медленно приближаясь к пустоголовой кукле ребёнок подобрал свой леденец и поудобнее перехватил деревянную палочку в руке. Он не стал отряхивать прилипшие к карамельке мелкие камушки. Пусть останутся. Так будет больнее.
Удар пришёлся на плечо увёртливой хулиганке. Осколки фарфорового тела осыпались внутрь пустого тела. Звенели в той части, на которую были натянуты застиранные старые трусы, когда она попыталась убежать и получила новый удар в живот, откатившись к самому краю крыши.
Рука на сломанном плече безвольно повисла вдоль тела, а уцелевшей хулиганка почти комично гребла красную гальку, пытаясь то ли подняться, то ли отползти подальше от ребёнка с леденцом.
— Псих! — ревела она сквозь улыбку. — Ты псих! Я нажалуюсь на тебя учительнице! Она вытрясет из тебя всю эту дурь!
Удар мыском ботинка отправил девицу в полёт через низкий бордюрчик, за который она успела отчаянно зацепиться пальцами целой руки.
— Как же ты стараешься сохранить свою шкуру, — выплюнул ребёнок, глядя на хулиганку сверху вниз и глотая слёзы, нескончаемым потоком лившиеся по щекам. — А я ведь не хотел так.
Слёзы крупными каплями срывались с его круглого короткого подбородка, падая на лицо хулиганки. Девица притихла, пустыми глазницами всматриваясь в лицо своего палача. Обдумывала какую-то очередную бессмысленную глупость в своей пустой голове.
— Чего ревёшь тогда, придурок! Вытащи меня, раз не хотел этого!
Глупость. Ничего неожиданного.
Учительница всегда говорила, что он сам виноват в том, что над ним издеваются. Придумывала хулиганам миллион оправданий, лишь бы не разбираться в детских проблемах: "Ну, вообще-то нужно было сразу давать им отпор, а не бежать ко мне и ныть как маленькая девочка".
— Ты сама виновата, — ответил ребёнок, стирая со щеки слёзы. — Ты виновата, что захотела быть моим врагом.
Фарфоровые пальцы хрустнули под подошвой лакированного, до блеска начищенного ботиночка.
Тело хулиганки распласталось по земле. Голова уцелела лишь чудом, но двигаться она уже не могла, превратившись в лёгкую мишень для всех остальных учеников и бесполезным мусором, который уборщик сгребёт в свой бак метлой, несмотря на протестующие крики. Трёхколёсный велосипед полетел с крыши под крик ребёнка с леденцом:
— Забирай себе, раз так хотела!
Большое переднее колесо приземлилось на её пустую голову и осколки фарфора вместе с волосами растрёпанного парика разлетелись по детской площадке у школы.