Куколка

      Из самого тёмного угла витрины антикварной лавки единственным стеклянным глазом смотрела на шумную улочку кукла искалеченного солдата в английской форме. На его лице были нарисованы пышные усы со щегольски подкрученными кончиками. Из-за этой маленькой детали казалось, что он всё время улыбается, смотря замутнённым стеклянным глазом на проходящих мимо суетливых прохожих. Тень от бархатной шторы почти полностью скрывала его, деликатно пряча от прямых солнечных лучей. Однако казалось странным, что такая старая вещь вообще оказалась в витрине.       — Ты чего застыл, Моно? — Пеппер положила прохладную ладонь на плечо друга, начав всматриваться в многочисленные вещи и репродукции афиш за стеклом в поисках того, что же привлекло внимание парня.       — Нашёл! — радостно воскликнул Моно, указав на одноногого солдата с подмышечным костылём. Фигурка ростом чуть выше современных фабричных кукол, намного шире в плечах. Одна её пустая штанина завязана узлом, словно бедолага ещё не получил свой протез. — Что думаешь? — В его серых глазах блестел азарт. Словно он только что нашёл решение сложного уравнения.       Пеппер задумчиво потёрла подбородок ладонью внимательно всматриваясь в поблекшую униформу на кукле, потускневшие латунные пуговицы и единственный мутный от пыли глаз, казавшийся почти слепым. Слишком странно он выглядел, особенно с этим улыбающимся лицом. Словно он покалечившись, достиг наивысшей точки нирваны. Познал свой личный дзен и теперь только улыбается, смотря на мир через сонное марево.       — Ну не знаю, он выглядит так, словно ему выписали слишком мощное обезболивающее, — протянула она неуверенно, присев на корточки и вытащив из кармана шорт футляр с очками в тонкой оправе. Узкие полоски стекла делали взгляд её близоруких глаз ещё менее дружелюбным, чем у строгой школьной учительницы. — Вариант экстремальный, честно говоря. Судя по его затасканному виду даже коллекционеры кукол не ценят этого парня. А ты сейчас имеешь на него виды в качестве подарка человека, с которым даже лично не знаком ещё.       Рене всматривалась в витрину из-за спин новых знакомых. После долгой прогулки по магазинам и более двух десятков отвергнутых потенциальных подарков для безымянной именинницы странным казалось само предположение дарить кому-то настолько специфичную и даже откровенно страшную куклу. Замутнённый глаз куклы показался Рене почти живым. Она сделала пару шагов вправо. Затем влево. Матовый зрачок провожал её движения долгим внимательным взглядом. Словно следил за ней. Ловкая оптическая иллюзия из стекла воплощённая в игрушке казалась неуместной. Как и сама кукла.       Инвалид без одной ноги и с пожелтевшими от времени бинтами, закрывавшими половину лица. Свидетельство человеческого безрассудства и жестокости, запечатлённое в тонком материале. Таких принято не замечать. Как и то, что привело их в подобное немощное состояние.       Над входной дверью антикварной лавки звякнул колокольчик. Двое друзей всё же решили взглянуть на странную куклу поближе и Рене пришлось плестись за ними в эту цитадель пыльных воспоминаний. А пыль она не сильно любила, как и воспоминания.       Изобилие старой мебели и специфический запах пожелтевших книжных страниц, чем-то отдалённо напоминавший миндаль и осень, заставили девочку слегка вздрогнуть. Дверь в лавку закрылась с тихим скрипом, ещё раз задев язычок слишком громкого колокольчика на последок. Звон затих слишком быстро, погрузив заполненное антиквариатом помещение в нервирующую тишину, похожую на плотные комочки ваты, засунутые в уши. С улицы всё ещё приглушённо доносились шумы проезжающих машин и гомон прохожих. Но они были где-то там, далеко, в другой реальности. Вне пределов досягаемости.       Пока Моно активным полушёпотом выспрашивал у торговца информацию о кукле, Рене неспешно осматривала витрины, дольше чем нужно задерживая взгляд на старых фото в витиеватых рамках из дерева, посеребрённого железа с ажурными витиеватыми прутиками имитирующими пожухлую зелень и слоновой кости       Белокурая красавица на одной из фотографий держала букет каких-то плохо узнаваемых белых цветов и совершенно не улыбалась. Бледное лицо на чёрно-белом снимке больше походило на идеальную фарфоровую маску с реалистично нарисованными глазами и тёмными губами, очевидно накрашенными алой помадой, чтобы быть более заметными на чёрно-белом фото. Острые черты лица прекрасной незнакомки в узком платье и тугом корсете казались Рене пугающе знакомыми.       Лицо бессмертной аристократки с туманных холмов за рекой.       Рене закрыла глаза и посильнее надавила пальцами на переносицу. «Это не может быть правдой» — сказала она самой себе, но девушка с фото лишь стала более узнаваемой. Словно черты её лица менялись на фото сами собой. Складывались из пыли.       — …Мемориальные куклы лорда Робертса выпускались по инициативе фонда помощи бывших военных Англии после первой мировой. — хриплый голос продавца и его чётко поставленная речь, чем-то напоминавшая монолог хорошего университетского профессора, вернули Рене в реальность, заставив оторвать взгляд от пугающего фото. — Большая часть вырученных средств шла в фонд помощи семьям погибших. А сами куклы, как говорил Лорд, были созданы такими, чтобы привить детям понимание и терпеливость к искалеченным людям. Чтобы они испытывали к ним сострадание, а не испуг.       Слегка полноватый продавец был почти на две головы ниже тонко сложенного высокого Моно. Юноша вместе с близорукой подругой, которой очевидно давно пора было поменять очки, склонились поближе к старой кукле, в пухлых руках торговца, облачённых в белые хлопковые перчатки, в каких обычно работают библиотекари, прикасающиеся к старинными книгам. Моно о чём- то крепко задумался, нахмурив широкие брови. Анализировал сказанное мужчиной, всматриваясь в единственный глаз куклы, в её потрёпанный китель и взъерошенный парик под приплюснутой фуражкой.       — То, что нужно, — заключил он, выпрямляясь во весь рост и едва не задевая макушкой низко висящую. Под высоким потолком хрустальную люстру.       — Лично я всё ещё считаю это слишком рискованным, — произнесла Пеппер с тихим хрустом разгибая спину вслед за Моно и снимая с кончика носа тонкие очки. — Да, ты говорил, что видел пандусы и лифты в её доме, но не думаю, что давить на совесть или жалость хорошая идея, — произнесла она, пряча очки в футляр, прикрепленный к поясу шорт на тонкой потёртой цепочке.       — Я и не собирался, — произнёс Моно с улыбкой. — Как ты вообще могла подумать, что я способен пойти на такую пошлую манипуляцию? Это скорее подспорье для выгодного делового предложения, к принятию которого человека нужно слегка подтолкнуть, — он вытащил из заднего кармана брюк портмоне и принялся отсчитывать хрустящие новенькие купюры для оплаты покупки.       Что-то в его словах зацепило Рене. Мысль засела в мозгу но никак не желала приобретать внятные черты.       Продавец долго и тщательно упаковывал куклу в коричневую коробку, засыпал стружкой кротовой бумаги и закреплял на поролоновой подложке зелёными лентами, прежде чем закрыть крышкой и упаковать в бумажный пакет и ручками из пеньковой верёвки.       Убраться подальше от старых вещей и фотографии миловидного монстра было так же приятно, как и подставить загорелое лицо под тёплые лучи солнца. Наслаждаться погодой северного города Рене долго не позволил раздражающий гудок автомобиля. Отполированный до блеска форд с откидной крышей пристроился к самому краю тротуара, заехав на невысокий бордюр колесом. Мешая и прохожим, и автомобилям на дороге. Водитель, миловидный юноша с широкими плечами и парочкой друзей в качестве пассажиров, вёл машину медленно, подстраиваясь под темп ходьбы Рене.       — Эй, симпатяга, — окликнул её водитель. — Как на счёт избавиться от этих уродцев и провести время в нормальной компании? С кем-то достойным тебя.       Девочка почти кожей ощущала на себе сальные взгляды пассажиров. Голодные до красивых тел подростки из любой страны, в которой она была обладали неприятной особенностью: они словно бы умели прикасаться к её телу взглядом. Раздевали в мыслях до нижнего белья и это можно было физически ощутить неприятным покалыванием в основании черепа.       Едва заметный алый свет с вершины Башни окрашивал контуры их фигур, словно вырезая их из этой реальности.       — Приятно, что меня считают «симпатягой», но ты, к сожалению, не в моём вкусе.       Рука Моно прохладная и казалась серой на фоне её тонкого ярко-жёлтого пальто. Вместе с Пеппер они прибавляют шагу, скрываясь в ближайшем проулке.       «Пеидик!» — слышится позади, отражаясь от узких стен длинного коридора между домами, по которому маленькая компания почти бежала.       — Тебе эта шутка аукнется, — воскликнула Пеппер, давясь смехом.       — Я привык, — Моно покрепче прижал к груди подарок для придирчивой незнакомки. Тёплая ладонь Рене быстро согрела его холодные пальцы.       Сердце девочки билось слишком часто, словно у только что проснувшейся птички, а щёки раскраснелись как никогда раньше. Ей хотелось верить, что безобидная шутка забудется местными мажорами спустя пять минут и один стаканчик колы со льдом. Но разум говорил, что Моно вряд ли так повезёт.

***

      В комнате было душно.       Запертое тёмное помещение с заклеенными окном прогревалось слишком быстро. Кровавое пятно на ковре подсохло, но не потеряло своего тухлого запаха, заразив этой вонью весь воздух. Душа крысы слишком быстро растворялась среди остальных мелких зверьков, птиц и насекомых. Тихий писк почти заглушался монотонным пением Первого и всхлипами Третьей, не переносившей вида крови.       «Она всегда была плаксой» — шептала Тень, смотря на происходящее со шкафа. Её полупрозрачная фигура терялась между ветхими коробками со всевозможным хламом и ворохом старых одеял, которые жалко было выбрасывать.       У крысы были воспоминания. Короткая жизнь проносилась перед глазами как ускоренный чёрно-белый фильм. Дёрганные отрывки сменяли друг друга, периодически прыгая и прерываясь, словно в киноленте на бабине не хватало кадров. Сильно расходились со звуком из-за того, что бездонный желудок маленького тощего монстра переваривал звук быстрее картинки.       Она любила смотреть такие фильмы. В них можно было найти много интересного. Любила есть тех, кто боролся за жизнь до последнего. Кто выживал, а не плыл по течению, оправдывая себя убогим миролюбием. Именно поэтому она так ненавидела того хипаря в бинтах. Его дружелюбие и забота выбешивали так же сильно как и то, что его душа упорно не переваривалась. Не растворялась в глубинах ненасытного Чрева.       Она перемотала воспоминания крысы к началу, когда звука уже почти не осталось. Смотрела вновь и вновь, наслаждаясь тусклой картинкой. Стараясь запомнить каждый важный сюжетный поворот.       Крыса родилась на дне мусорного бака, между подгнившими яблоками и чьим-то дырявым ботинком. Подохнуть должна была там же от зубов своей матери, решившей полакомиться новорожденным потомством. Но ей повезло. Она сумела скрыться, заползти на слабых тощих лапках в драную обувь, а потом в какой-то чемодан, от вещей в котором разило тухлой кровью и испражнениями. Она питалась там обрывками ткани и бумагой. Жила внутри пока не окрепла и вышла в мир уже новым существом. Прогрызла чемодан, словно бабочка кокон и начала жить в этой гигантской помойке, которую люди называют Бледным Городом.       Ей нравилось пожирать маленьких и слабых так же как и монстру, убившему её. А Тени нравилось смотреть как трепыхаются в болоте жизни маленькие существа. Как борются каждый день, чтобы выживать. Дерутся за кусок пищи, чтобы прожить ещё немного дольше.       Ей нравится думать, что именно она стала причиной их смерти. Что именно она стала той последней преградой, через которое сильная душа переступать не смогла.       Маленькая крыса рано разродилась потомством, но в отличие от собственной матери не дала уйти ни одному лысому комку нервов, писка и боли. Пожирала одного за другим, стоило им только вывалились из неё в лужу на асфальте за горой полуразвалившегося под дождём хлама. Грызла их маленькие глотки, наслаждаясь вкусом крови и хрустом тонких костей.       Но в жизни крысы интересное было в конце. Тень смотрела этот отрывок вновь и вновь, стараясь как можно более тщательно запомнить путь от собственной берлоги, до самой лакомой добычи во всём этом кошмаре.       За пару часов до смерти крыса смотрела на ресторан, полный жирных клиентов и ароматов свежей пищи. Рыбы и мяса. Специй и жира. Место в котором можно было жрать до потери сознания. До разрыва желудка. В котором всегда было полно еды и напитков. Алкоголя, соков, соусов и даже мерзкие подливки с овощами не вызывали отвращения. Но крысе не было места в этом ресторане. Все паразиты, попадавшие внутрь выносились мёртвыми с заднего хода и сжигались вместе со всей той заразой, которую носили с собой с самого рождения.       Она видела над входом небольшой балкон, на котором стояла изящная леди, в потоке красного цвета, отражавшегося от блестящих нитей её тонкой дорогой одежды. Жадно смотрела как бьётся на шее Леди артерия и вспоминала вкус крови своих детёнышей, который казался полнейшей мерзостью на фоне запахов ресторана. Которые витали вокруг женщины на крохотном балконе. Исходили из самой глубины её души. Исходившая от неё сила и стать даже рядом не стояла с самым сильным из съеденных ею животных. Самые крупные были недостаточно грациозны, а самые мелкие недостаточно сильны.       «Как же должно быть прекрасна её душа на вкус» — протянула Тень, облизывая острые зубы.       — Рей, — плаксивый голос мяса за дверью отвлёк от копания в душе и Тень это взбесило. Она едва слышно по кошачьи зашипела, смотря на то, как девочка крепче сжимает в тощих пальцах ржавый ключ. — Я знаю, ты не хочешь выходить, поэтому оставлю обед у двери.       От мяса всё ещё разило йодом, горькой мазью и тухлой косметикой. Только сейчас к какофонии этой вони примешался запах жареной курицы и пюре с сырым яйцом, обильно политым подливкой, оставшейся после приготовления курицы. И посыпанной переваренными брокколи.       Тень ненавидела овощи и картофельное пюре не было исключением, пусть его и смешали с сырым яйцом.       — Рей, я буду очень рада, если ты хоть что-нибудь съешь, пока я на работе, — мясо шепелявило из-за выбитого зуба и опухшей щеки, но её нечёткую речь ещё можно было понять.       Шаги тихие и шаркающие.       Небольшая возня в прихожей.       Щелчок замка входной двери.       — Хорошо, — сказала Рей сама себе, покрепче сжимая ключ от комнаты в руке. Нужно было ещё немного выждать время на случай, если мама вдруг вернётся за какой-нибудь забытой вещью или за тем чтобы проверить, не утащила ли она обед в свою комнату. Она хотела убедиться наверняка в том, что это не какой-нибудь её сентиментальный трюк, для того, чтобы выманить её из тёмной комнаты.       Тень нельзя выпускать, пока мама дома.       Дёсны Рей неприятно саднило из-за ранок оставленных деревянными занозами. Тень постоянно облизывала их шершавым сухим языком, не давая зажить как следует. Желудок Шестой громко урчал, требуя мяса, оставленного за дверью.       Ночью она накормит Шестую как следует.       От пятна крови на полу разило тухлятиной и испражнениями. Маленькая крыса успела опустошить кишечник перед смертью и эта дрянь в отличие от крови точно въелась в ковёр навсегда.

***

      Вещатель уже давно перестал понимать когда он спит, а когда видит сон. Поток событий сливался воедино в бесконечном абсурдном кошмаре, который всегда начинался одинаково. Он видел маленького мальчика в тёмном лесу за стеклом чёрно-белого экрана, бегущего к нему сквозь помехи, похожие на хлопья снега.       Он перепробовал всё: иллюзорный рай, хрупкий как тонкий китайский фарфор, жестокую реальность под покрывалом кошмара, угрозы и уговоры. Ничего не останавливало этого упрямого чумазого ребёнка, продолжающего просыпаться снова и снова шлёпать босыми пятками по лужам Бледного города на встречу ему.       Он ловил мальчишку, пугал, позволял жестокой Плоти окрасить серую реальность всеми оттенками крови, чтобы наивное дитя поняло — бороться с действительностью бесполезно. Что иллюзию придумали не для праздного развлечения и не от скуки. Что падение в тёплую бездну не жестокое наказание, а проявление искренней заботы. Попытка спрятать хрупкое дитя в надёжном бункере из иллюзий всемогущего Эфира от Трансляции, которую уже давно вёл другой, более бессердечный монстр. Тот кто не станет жалеть наивного мальчика.       Он даже был готов отобрать названную подругу. Но с удивлением для себя обнаружил, что ребёнку оказалось всё равно.       «Мы никогда не были друзьями», — равнодушно шептал он в экран смотря на то, как девочка-иллюзия из помех бьёт своими полупрозрачными кулачками по экрану телевизора с обратной стороны. Он клал ладошки на экран, принимая колючее статическое электричество кончиками пальцев. Его хотелось взять за руку через экран, согреть дрожащие крохотные плечи, но он не давался, то ли из страха, то ли из вредности каждый раз убегая в очередную расщелину стены в старых домах. Прятался под половицами.       А Вещатель подыгрывал ему, делая вид, что не замечает потрёпанные полы его грязного пальто в тени. Позволял бежать дальше, как будто это что-то изменит.       Трансляция велась без его прямого вмешательства уже очень давно. Все её сообщения похожи на заразный вирус, прочно укореняющийся в умах людей и нуждающийся лишь в одном — ежедневном повторении того, что и так уже все зрители выучили наизусть. В весёлой подаче, в драматичной, в любой. Главное, чтобы они не успели задуматься в перерыве между выходами Трансляции в Эфир. Не успели ничего проанализировать.       Зрители бросались на ребёнка, стоит только ему по глупости выключить чужой телевизор. Кричали своими искажёнными ртами: — Да как ты посмел!?       Дождь всё лил и лил мелкой паршивой моросью. Холодные капли забирались под воротник белой рубашки и стекали по позвоночнику, очерчивая каждую выпирающую из-под тонкой серой кожи косточку. Собирались на полах шляпы и блестели в слабом свете фонарей вагона наземного метро.       Ребёнок остался на той стороне, уезжая всё дальше и дальше, скрываясь в пелене вечного сизого тумана, а ему оставалось только печально смотреть ему в след и пытаться вспомнить, когда же он успел стать таким несговорчивым и своенравным.       Эфир услужливо подсказывал, что таким он был всегда.       Трансляция гнетёт его. Слушать её стало невыносимо с тех самых пор, когда необходимость вечной лжи столкнулась с личным.       Мужчина прикрыл глаза, аккуратно касаясь пальцами промокших полей шляпы. Он знал, что будет дальше. Куда идёт ребёнок, где он с ним встретиться и чем это закончиться. Это знал и сам мальчишка, и Эфир, и возможно даже сама Трансляция.       В его личной комнате всегда было тепло и безопасно как в прочной скорлупе гигантского яйца. Он уже видел мир с самых неприглядных его сторон. Видел жестокость, алчность и голод в самых разнообразных и извращённых его проявлениях, о которых предпочитал не вспоминать без надобности. Просто чтобы избегать ещё немного дольше тупой боли в однажды сломанной ключице, испортившей когда-то давно его осанку, перекосив тощую фигуру на один бок.       Непослушное дитя хотелось оградить от мира точно так же с того самого момента как только его душа из хаотичных помех обрела очертания. Жаль, что он сам того же не желал.       Ему нужен был мир. Искренность — опасная для такого хрупкого создания. И всё же он хотел именно её, пробегая через тёмный лес на встречу Городу, а не новому безопасному гнезду на далёком холме, где единственной опасностью может быть слишком горячий чай, из-за которого он обожжёт кончик языка.       Ребёнок упал на колени в холодную лужу, держась за бок и тяжело дыша.       — Ты устал, — произнёс Вещатель и с губ посыпались искры статических помех. — Отдохни.       — Я устал отдыхать, — мальчик стянул с головы бумажный пакет. Остатки крафтовой бумаги расползлись под его пальцами и ошмётками падали на асфальт, позволяя дождевой воде унести их в ливневую канализацию. В уголке его рта успела запечься капелька крови, а под глазом вспух свежий алый синяк.       Возможно ещё есть шанс его затормозить. Защитить чуть дольше.       Наивная мысль.       Вещатель снял со своей лысеющей головы шляпу. Внимательно наблюдал за тем как шелковую подкладку головного убора быстро пропитывали капли дождя. Его руки слишком большие и на фоне длинных пальцев и ладоней шляпа казалась комично маленькой.       Ребёнок смотрел на него так, словно увидел впервые.       — Ты же мёртв, — протянул он, слизывая с губ размокшую под дождём корочку крови. — Ты проекция Трансляции, её вечный раб. Ты не можешь делать ничего нового.       Вещатель смотрел на свою шляпу, медленно наполняющуюся дождевой водой. Ребёнок действительно думал, что прав. Что наконец-то разгадал этот мир и может теперь сделать всё так, как считает правильным.       Он подошёл слишком быстро или опустился на одно колено рядом с ним слишком резко. Сложно было сказать наверняка. Анализировать свои действия чужими глазами ещё сложнее. Мальчик дёрнулся и едва не завалился на спину, отшатнувшись от рослой рябящей фигуры. Его можно понять. Маленькому ребёнку стоит бояться любых взрослых. Даже родственников.       Особенно родственников.       — Это всё не так важно, — ответил Вещатель, протягивая ребёнку свою шляпу. — Мёртвый или живой, я не хочу быть врагом.       На детской руке набухла кожа от свежего ожога. Если прислушаться, то сквозь ароматы дождя можно было уловить тонкий смрад палёных волос. Это нужно покрыть мазью, кровь с губ вытереть салфеткой и отвести наконец непослушное дитя к врачу на рентген. Он слишком болезненно ссутулился, придерживая рукой побитый бок.       Обязательно. Но чуть позже.       — Ты слишком мал, — шептал мужчина осторожно поглаживая мальчишку по мокрым волосам. — Слишком одинок.       — У меня есть друзья! — выкрикивает он, обиженно поджимая губы. Его глаза раскраснелись. Я их освободил и Шестую освобожу! Они мне помогут. Они…       — Почему ты здесь один если у тебя есть друзья? — перебил ребёнка Вещатель, осторожно убирая с его высокого лба мокрые пряди чёлки. Ему давно пора было подстричься. Поменять одежду и принять горячую ванну. Да и много чего ещё. Жаль толь он искренне считает, что геройство заключается в лишении самого себя комфорта.       — Они, — мальчик запнулся, глотая слёзы. Он слишком устал. — Они рядом. Совсем недалеко.       На макушку легла шляпа. Мокрая насквозь и слишком большая для его крошечной головы. Он смотрел блестящими от слёз и дождя глазами на высокого человека. Большие полупрозрачные руки, сотканные из помех оказались на удивление тёплыми и живыми. Мужчина осторожно придерживал его за тощие плечи, на которых болталась мокрое пальто и грязная рубашка, провонявшая гнилью болот за рекой.       Он устал.

***

      На город опустился сумрак. За морем догорали последние лучи заката, окрашивая рабочий кабинет на верхних этажах Башни в алые цвета. Эфир шипел на фоне постоянно. Трансляция не прерывалась.       После короткого тихого стука мужчина открыл глаза и лениво потянувшись осмотрел помещение. Жена — изящная актриса, сидела на краю стола напротив него и постукивала коготками по картонной папке прямо перед его носом.       — Опять заработался? — спросила она полушёпотом, склоняясь как можно ближе к его лицу. Мелкие морщинки собирались в уголках её глаз от мягкой улыбки и напоминали ему полупрозрачные хвосты призрачных рыбок.       — Если это так можно назвать, — ответил он, поднимая тяжёлую голову и сонно потягиваясь.       — Мы с мамой хотели предложить тебе сегодня вместе прогуляться по набережной после работы, но если ты устал…       — На это силы точно найдутся, Моно, — ответил он, перебивая долговязого, по подростковому нескладного юношу, скромно вышагивающему вдоль видового окна и поглядывавшего на него из-за спины своей матери. Он неловко водил пальцем по подоконнику, нервно поглядывая то на дверь, то на погасшие экраны телевизоров у дальней стены.       — Уверен? — уточнила женщина, запуская пальцы в его седеющее и очевидно растрёпанные после дрёмы полосы, приглаживая пряди на макушке. Пожалуй одна из самых приятных вещей после пробуждения и хорошо, что она об этом знает.       В ответ он только кивнул, стараясь сдержать зевоту. Они слишком давно никуда не выбирались вместе.       — Ох! — Воскликнул Моно, привлекая к себе внимание. — Ты достал пульт от телевизора из целлофана? — с фальшивым удивлением произнёс подросток, рассматривая чистенький прибор, лежащий на одном из телевизоров рядом с пожелтевшей упаковкой. — В подвалах Башни источник вечной молодости нашли или что?       Скомкав первую попавшуюся бумажку, мужчина почти не целясь кинул комок в излишне острого на язык сына, случайно угодив ему по носу. Дурная привычка отпускать неуместные Коментарии по поводу и без иногда слишком сильно раздражала.