Шоколадный кофе

            — Сэр… Вы будете завтракать? Шлатт привык к чувству ошибки. Каждый его жест, каждое движение, каждый взгляд, и главное — решения, это было… неправильным. «Кто же так делает? Это просто позорно». «Ты не можешь хотя бы раз быть нормальным?» «Если бы ты был способен на что-то, эти ничтожные итоги хоть немного походили бы на результат». Фраза в духе «лучше бы я никогда не рожала тебя» — стала последним, что Шлатт-младший услышал от матери, перед тем, как ей было запрещено говорить с ним. Они готовили на Рождество пирог вместе — яблочный — и Шлатт не взбил тесто достаточно хорошо. Отец сказал об этом от порога, Шлатт уставился на него с ненавистью, а когда обернулся, увидел, что мать плачет. Через несколько секунд с её изящных губ сорвались слова, которые окончательно дали Шлатту понять, что словосочетание «счастливое Рождество» никогда не было для него. Он, конечно, был согласен с матерью, но раньше пытался верить, что хотя бы она не считает так… Джонатан Шлатт, вообще-то, всегда знал, что занимает чужое место. Ест чужой хлеб. Это можно было ощутить в любом состоянии. Чувство, что он не должен был существовать, никогда не проходило. В периоды, когда он снова старался считать себя взрослым и сильным, он заглушал его (вроде), в остальное время либо пил, либо страдал. Сейчас, после всей нервотрёпки, что пришлось перенести, как раз был второй случай, поэтому уставший Шлатт только мотнул головой в ответ на всё ещё висящий в воздухе вопрос. «Нет, позавтракаю в другой раз»? «Ты просто хуёво готовишь, вот и отказываюсь». «Вообще прекращаю есть с этого дня». «Я не могу физически, прошу тебя, просто уходи». Уилбур оставил ему кофе, этого было достаточно. Ещё на столе была записка, буквы прыгали по всей строке так, будто писал пьяный, но оставались довольно красивыми.       — Сэр, Уилбур попросил меня заставить Вас поесть. Это правда? Вы голодаете?.. У Вас всегда были проблемы с едой, Вам… нужно сходить к врачу. Уже давно было нужно. Шлатт даже в лице не изменился, взгляд не хотелось фокусировать. Болела голова, руки лежали на записке, закрывали её, будто текст слепил его или кусался. Когда Уилбур в первый раз сделал что-то подобное (исчез, оставив в напоминание о себе какую-то бумажку) произошло слишком много дерьма, чтобы сейчас можно было просто расслабиться. «Мне нужно закончить кое-что, Джон. Это важно, но не опасно. Отдохни пожалуйста. Я, вроде как, люблю тебя, и пусть это будет тем смыслом, который ты выберешь. Это совершенно не важно». Какая, к чёрту, разница? Всё, чего Шлатт хотел от Уилбура — его улыбку. Шлатт просто мечтал, чтобы всё закончилось, чтобы они возились с точкой, чтобы Уилбур делал кофе и смеялся по-нормальному.       — Сэр. Вы должны. Шлатт криво усмехнулся после паузы, поднял на него глаза и пожал плечами. Он чувствовал себя… больным.       — Просто смирись. Квакити, поймав его взгляд, оживился и помотал головой нагло.       — Я плевать хотел на всё, о чём меня просил Уилбур, я просто устал от того, что постоянно жду, пока Вам станет лучше. Просто съешьте чёртово варёное яйцо, и мы пойдём дальше. Шлатт посмотрел в сторону кухни, туда, где Томми гремел чем-то. Он размышлял (делал вид) обо всём, что мешало встать и пойти туда. Это «всё» тянуло его вниз чересчур сильно, было слишком тяжёлым, чтобы поднять и положить на весы напротив чашки с ничтожно-маленьким «это плохо для моего здоровья».       — Ты можешь отвалить, Кью? — выговорил он устало. — Я… Не. Не сейчас. Может, как-нибудь позже. Я вообще не ем по утрам, забыл?       — Ради бога, сэр! Выкрик увяз в молчании Шлатта, как в арахисовой пасте, которую Кью полчаса назад намазал на бутерброды для завтрака. Будто Шлатт не был уже достаточно разочарован в себе — Квакити пялился на него своими… почти детскими глазами, в которых с неприятным хрустом трескалась надежда. Шлатт не мог долго смотреть в эти глаза. Он понимал, что это становилось хуже, но… у него не было сил. Смелости. Желания. Он не думал о том, что болен, хотя знал это; он просто говорил себе «я не хочу», хотя голод не дал ему нормально выспаться этой ночью. Шлатт просто чувствовал к себе слишком сильную неприязнь, когда давился едой, он действительно не был тем человеком, который… имеет право на неё. В юности он думал, дела пойдут лучше с собственным заработком, но это почему-то практически не сработало, и в итоге Шлатт просто спустил всё на тормозах. Он сам не может с этим справиться, это просто стыд, нельзя ли отъебаться? Хотелось если и быть ничтожеством, то не на глазах.       — Кью… пожалуйста, перестань. Ты серьёзно ничего не добьёшься. Я знаю себя, всё нормально. Попус-       — Народ?! Ну вы идёте или нет?.. Челы? Томми был прост, как три копейки. Упрямые, энергичные и заботливые три копейки. Шлатт был рад, что хотя бы ребёнок из них всех чувствует себя нормально, способен с широкой улыбкой говорить «Да, пчёлкинс», отвечая на внезапный звонок, быстро бледнеть, и… Шлатт неосознанно встал со стула, предчувствуя неладное. Ну вот, началось. Томми сглотнул, его глаза стали, как два внезапно повлажневших блюдца.       — Ч-что? Он… я хз, он съебался куда-то! Я без понятия! Я у Большого С, мы, эм, он съебался пока я спал, только Большой Кью видел как он уходит, может он дома?.. Блять, мы, эм, мы ща разберёмся, спакуха, что он конкретно сказал?.. Томми какое-то время слушал, всё больше белея. Шлатт обошёл стол, посмотрел ему в глаза.       — Табс, — кое-как сказал Томми через минуту, — ты ток не волнуйся и не спеши с выводами, ок? Я всё скажу Большому С. Пока. Не волнуйся. Он повесил трубку, рука с телефоном безвольно потянулась вдоль тела.       — Уилбур… Шлатт взял его за плечи и чуть сжал, напряжённо хмурясь.       — Что? Что Уилбур? Они смотрели прямо друг другу в глаза, Томми не двигался.       — Он убил себя.

***

      Единственное, что не давало Шлатту нарушать пдд — понимание, что если он разобьётся, его не дождётся Уилбур. Не дождётся, а не остынет где-нибудь на асфальте парковки под многоэтажкой, с которой он шагнул, потому что Шлатт не будет верить в смерть Уилбура никогда, он будет давить на плачущего в отчаянии Томми и вытягивать из него как можно более точные формулировки, лишь бы получить хоть шанс, укрепить надежду. Шлатт поможет ему. Обязательно. Он совершенно точно не испытывает желания прыгнуть откуда-нибудь самому. Например с моста. Красивый, высокий мост… Шлатт заставил Томми написать адрес на стикере, так быстро и точно, как было возможно. Он даже не стал отвечать на вопрос «можно мне с тобой», потому как и за себя-то не отвечал, не то, что за импульсивного пацана. Уилбур дома? А если он у Дрима или вроде того? Вот что за блядские дела у него вдруг образовались? Ручка поддалась так легко, что Шлатта швырнуло в тёмную квартирную прихожую его собственной инерцией. Либо Уилбур был дома, либо подтвердил свой статус идиота, не запирая дверь.       — Хей?.. Уилл? — Шлатт тихо закрыл бедную дверь за собой, снял туфли и куртку (быстрая осенняя замена сгинувшему пальто), постоял немного на месте. — Уилбур? Ты здесь? Это я. Слова улетели куда-то вглубь коридора и зависли там, не получив даже намёка на ответ. Шлатт сделал шаг вперёд, потом другой и третий. Повернул в пустую комнату, бегло осмотрел оба яруса одной кровати, поднял пахнущее мятой одеяло на другой. Вернулся в коридор, заглянул в ванную — пусто. Через несколько шагов он оказался на кухне.       — Блять, Уилл! Почти против воли — два пальца на чужой шее, лихорадочный поиск пульса. Шлатт даже думать не мог уже. Когда вена не отозвалась, Шлатт просто сел на пол с каким-то коротким, отчаянным скулежом, и уложил тяжёлую и пушистую голову Уилбура на свои колени.       — Прошу тебя… Шлатт задел спиной ножку стола — оттуда свалилась какая-то чашка, со звоном стукнулась о кафель и разбилась. Шлатт всхлипнул ещё раз, беспомощно, и тогда Уилбур двинулся будто в каком-то беззвучном спазме, а потом закашлялся. Шлатт спохватился через три секунды, торопливо приподнял Сута, придерживая за спину, но тот как-то ухитрился поймать его руку в истерическом жесте и сжать так сильно, что та заболела.       — Уилл, — пробормотал Шлатт в чужое ухо, — это всего лишь я. Это я, слышишь? Как ты? Сут посмотрел на него через плечо, перед этим сплюнув кровь на собственные джинсы с дырками на коленях; его взгляд был не вполне осмысленным, тёмно-красные дорожки на чуть ли не прозрачном лице делали его похожим на вампира.       — Чертовски рад тебя видеть… — проговорил Уилбур с некоторым трудом. Шлатт кивнул, улыбнувшись.       — Я тоже, кудряшка. От объятия вопросов меньше не стало, но Шлатт ощутимо успокоился, потому что Уилбур был совершенно точно жив. Что удивительно, его тело было довольно тёплым, Шлатт даже подумал о каком-то чрезмерном жаре от него. В любом случае, Уилбур оглядывался — они как-никак сидели на плитке кафеля на кухне, обляпанной тут и там ещё не засохшими кровавыми каплями. Рядом валялся какой-то местный ящик, вилки и ложки из которого рассыпались вокруг.       — Что здесь… — протянул Сут растерянно. — Какого чёрта произошло?       — Эм… Это ты мне скажи. Уилбур посмотрел на свои руки. Они были окровавлены.       — …Я… — голос упал до шёпота, — убил кого-то ещё?.. Джон, я убил кого-то?       — П-понятия не имею, Уилл, честно, — Шлатт сглотнул. Мог ли Уилбур пристрелить ещё одного человека? Да нет, пистолет вроде как был конфискован Шлаттом. В квартире, кажется, не было никаких тел, но если Сут сюда притащился с места преступления? Что здесь тогда за бардак, как после драки?       — Я помню, как держал в руках нож, Джон…       — Ты не помнишь в целом, что здесь было? Ответа не последовало, Уилбур не отрывал взгляда от своих ладоней. Потом его тело как-то странно расслабилось, как у получившего удар по голове, Сут лёг на пол. Его будто разом покинули все силы.       — Уилл? — у Шлатта голос сорвался от напряжения.       — Я не помню… — бесцветный тон. — Мои воспоминания, они… горят?.. Это… это больно… Джон, кто-то был здесь, но кто? Шлатт положил на лоб Уилла ладонь. Чужая кожа и правда почти пылала.       — Джордж, — выдохнул он тихо. — Здесь был Джордж. Ты сказал об этом Таббо. Сконцентрируйся, пожалуйста, и подумай, ты направлял на Джорджа нож? Может ты просто хотел нарезать ему салат, типа того? Уилбур дышал шумно и неровно, беспокоя Шлатта болезненными кругами румянца на впалых щеках, и не моргая смотрел в потолок.       — Я не знаю, Джон… Таббо… Я ему звонил? Я… О, Боже, я думал, что звоню тебе! Таббо, он… — тёмно-карие, почти чёрные глаза Уилбура наполнились слезами, которые он, кажется, даже не осознавал. — Я думал, что звоню тебе, я клянусь, я не хотел, Господи, что я-       — Я верю, верю… Мой телефон остался у мелкого в палате, помнишь? Ты просто забыл. Всё хорошо, слышишь меня?       — Я не хотел пугать его, Джон, я наговорил такого, что- я- ему нельзя, что я- На этом месте его горло сдавило влажным кашлем. Шлатт поджал губы, растерянно приглаживая непослушные пряди друга. Он не решался успокоить его полноценно.       — …Не волнуйся, пожалуйста. Я сейчас вернусь, хорошо? Подожди одну минуту, ок? Всего минуту, и я вернусь сюда. Уилбур, вроде бы, его слышал, но не отвечал. Шлатт сделал глубокий вдох, подобрал с пола чужой мобильный и пошёл в другую комнату набирать собственный номер. В, по-видимому, спальне было довольно пусто. Две кровати, одна из которых двухъярусная, пара шкафов, стол. Ковровое покрытие выглядит неплохо, но старовато. Шлатт едва сел на один из двух стульев, как на том конце ответили. Не было времени даже настроиться на разговор (у Шлатта всегда были сложности с телефонными звонками), и от растерянности даже сказать ничего не вышло.       — Уилл? — спросил Таббо через несколько секунд. Он говорил с едва подавляемым страхом в слабом детском голосе.       — Это я, — сподобился ответить Шлатт. — Скажи, ты в порядке?       — М-мистер Шлатт? Я — в порядке.       — …Слава Богу. Тогда я дам Уилбуру телефон, и ты ему это повторишь, ок?       — Конечно, — после облегчённого выдоха. — А… как он сам? Он… ничего не сделал? Можно было соврать. Томми Шлатт бы соврал. Но Таббо? Плохие новости могут ему навредить вроде как, но… Шлатту казалось, что мальчик крепче, чем кажется. Взрослее. Правильно распорядится правдой.       — Физически — он нормально. Без ран, вроде ничего не принимал. Пара царапин. Возможно, кто-то ударил его в нос. А об остальном… Я никогда такого не видел раньше. Его память, похоже, всё хуже. Он практически ничего не помнит о случившемся здесь. Я не знаю, что это, и что с этим делать… Это… Блять, я просто надеюсь, что современная медицина как-нибудь поправит дело, и всё. Таббо, очевидно, надеялся тоже.

***

Разговор успокоил Уилбура. Из истерически нервного он стал просто усталым, глаза прояснились, выровнялось дыхание. Он поднялся и умылся в кухонной раковине, поставил чайник.       — Джордж просил не ходить в полицию, — выдохнул Сут, наклоняясь над разбитой чашкой. Продолжения не последовало, и измотанный неведением Шлатт мысленно обругал его за то, что вынужден задавать вопрос.       — …И что было дальше? Откуда кровь и всё такое?       — Насколько я понимаю, это всё моя. Причём, кажется, она сама пошла, без участия Джорджа. Шлатт перевёл дух. Усталость придавила его.       — Ок… а причём тут нож? Реально салат что-ли?       — М… Не знаю. Не помню, чтобы я как-либо пускал его в дело, просто держал. Наверное, испугался чего-то… Ну ладно. Похоже, никакого второго убийства. Слава богу? Слава, блять, богу. Слава богу, ничего более пиздецового не случилось, ухудшая их и без того кошмарное положение. Уилбур дособирал осколки и выбросил их, достал из шкафа другую чашку, сделал кофе. Некоторое время они ничего не говорили, настолько заебавшиеся, насколько это было возможно. Шлатт старался думать о точке, а не о полиции и Дриме, а Уилбур, судя по его взгляду, вообще ни о чём не думал, опустошённый недавними тревогами. Голова Шлатта пульсировала тупой болью, хотелось спать. В какой-то момент тишину прервал Уилбур, который неожиданно начал икать. Шлатта это как-то сбило с толку своей нормальностью, физичностью, и Сута из его небытия вырвало, немного удивив. На третьем кругу икоты до Уилбура наконец дошло задержать дыхание, и Шлатт, чуть помедлив, зачем-то сделал то же самое. Они сидели молча снова, теперь уже смотря друг другу в глаза. Уилбур через секунд пять, похоже, начал воспринимать это, как брошенный ему вызов. Он улыбнулся по-детски, почти как Томми, поднял оцарапанную ладонь и изобразил ползущую по воздуху гусеницу указательным пальцем. Шлатт вскинул брови, как только осознал, что это такой способ его рассмешить. Если бы он мог говорить, одновременно не дыша, сказал бы Суту, что тот не тому человеку перешёл дорогу. Обе руки в воздух — сразу две воздушных гусеницы для Уилла. Пусть пожалеет о своём безрассудстве. Уилбура хватило на считанные мгновения, потом он отвернулся, резко выдыхая и давясь смехом. Было довольно странно понимать, что его острые плечи трясутся от настоящего смеха, а не слёз.       — Я победил, — с неожиданным для себя самого самодовольством сказал глотающий воздух Шлатт, и Уилбур посмотрел на него со смесью веселья и фейковой обиды.       — Ты хакнул игру!       — Ты первый начал жульничать. Развязал мне руки своей жаждой нечестной победы, ай-яй-яй.       — Два бегуна это уже слишком, мистер Джонатан Шлатт! Вы перешли черту!       — Я? — изумился Шлатт. — На войне хороши все средства, мистер Уилбур Сут. Уже поздно жалеть, Вы потерпели поражение, и находитесь в моей милости.       — Ах, вот как, — Уилл в этот момент выглядел таким живым, каким было его непривычно видеть. — И что же меня теперь ждёт? Неожиданно напряжённый Шлатт поставил локти на стол, сцепил пальцы и устроил на них голову.       — Значит ли это… — он запнулся. — Значит ли это, что я имею право на желание? Одно. Когда атмосфера успела так измениться? Уилбур провёл языком по губам в небольшой паузе, его глаза скрылись под тёмными ресницами.       — Всё, что Вы захотите, господин триумфатор. И растворимый кофе показался пряным из Колыбели, и кухня — уютным рестораном. У Шлатта перехватило дыхание, он бездумно посмотрел в окно, расстёгивая верхнюю пуговицу рубашки — было жарко. Что он мог попросить у Сута? Беречь себя? Разве это та вещь, которая сейчас подойдёт?       — Поцелуй меня, — выдал Шлатт едва слышно. Он мог бы добавить что-то вроде «если хочешь», но Сут сам привёл всё к той точке, в которой они сейчас находились. От неуверенности у Шлатта кружилась голова, кипела кровь, а Уилбур тихо и мучительно медленно вдохнул. Через секунду перегнулся через стол, и у Шлатта мир остановился. В голове пронеслась мысль, будто чужая, будет ли с ним так всегда. Первые пару мгновений не получалось двинуться, а потом Шлатт упёрся в стол обеими руками, закрыл глаза и ответил Уиллу, вспомнив наконец, что тоже умеет целоваться. Всё это до сих пор ощущалось невероятно неправильным, просто сюрреалистичным, особенно в контексте его собственного желания. Он этого захотел. Попросил об этом. Вслух. Поцелуй вышел медленным, долгим, Шлатту многого стоило не прервать всё здесь и сейчас. Одновременно с этим он думал, какой Уилбур прямо сейчас охуенно горячий, в обоих смыслах. Настолько, что отстранился Шлатт как раз из-за этого — перегрелся.       — …Ох… — обронил он, хватая ртом прохладный воздух. Лицо Уилла напротив пылало румянцем, какая-то точка на обоях позади Шлатта, почему-то, вдруг всецело завладела вниманием Сута.       — Д… Джон?       — ...Что?       — У тебя температура? Ну вот, приехали.       — Это у тебя температура, придурок. Градусник есть? В этой квартире росли трое двое маленьких детей, так что градусник был. Когда Уилбур увидел свои сотню с небольшим по Фаренгейту, страшно удивился. Потом запихал градусник под одежду Шлатту, аргументируя это тем, что поцелуй с больным обязательно его заразил. Шлатт на это согласился, чтобы не спорить, а в итоге получил девяносто девять с половиной.        — Тебя продуло, — Сут взял его лицо в ладони. — Вчера днём. Зря ты снял пальто. Шлатт фыркнул, всё ещё не верящий в случившееся.       — Это мне говорит человек, рассекающий по снегу в пижаме. Сквозь дыры в твоих кедах можно протащить цыганский табор. Дурак…       — Сам такой, — с каким-то колким сожалением отозвался Уилбур. — Я хотя бы не жгу свои руки сигаретами, Джон. И пропускаю приёмы пищи не потому, что я долбоёб, а потому что просто нет денег. Парировать было нечем, и Шлатт злился молча. Сут с его правильностью внезапно начал бесить до крайности.       — Джон, — после паузы чужой тон стал более ласковым. — Как ты себя чувствуешь? Кроме температуры, какие у тебя симптомы?       — Бля, курица-наседка. Не веди себя, как Квакити.       — Симптомы, — упрямо повторил Уилл. Шлатт сглотнул.       — …Тело ломит. И… голова. С самого утра… Не знаю, блять, какая к херам разница?!       — Сильно болит? Уилбур сказал это так, что Шлатт неожиданно почувствовал себя маленьким ребёнком.       — Д… Да?.. Сут кивнул, встал со стула и взял в руки рюкзак. Шлатт не сразу понял, что вещь, которую он получил, была начатой пластинкой таблеток.       — Тебе не нужно терпеть боль, Джон. Если плохо — говори, придумаем что-то. Шлатт смотрел, как Уилбур наливает в стакан воду из фильтра чуть смазанным движением, протягивает ему, и с трудом держал себя в руках. Обезболивающее было мелкой таблеткой, проглотить его должно по идее выходило легко, но Шлатт чуть не налажал с этим — помешал нежданный ком в горле. На него так сильно это подействовало? Было больно душевно, очень, но как-то приятно одновременно. Будто ему вскрыли гнойную рану, о которой он даже не знал, и не мог раньше определить источник собственных страданий. Всё это время было так плохо, а он даже как-то не раздумывал над этим… Только сейчас, когда он вдруг начал вытаскивать изо рта колючую проволоку, это вскрылось. Уилбур взглянул ему в лицо, а потом крепко обнял.       — Всё будет хорошо. Всё нормально. Скоро всё пройдёт. С этих пор, если тебе будет больно — не молчи, ладно? Это было уже слишком. Шлатт задрожал, совсем как шестилетний мальчик в руках матери, которая никогда не была рядом с ним, и разрыдался в чужое плечо. С каждой новой слезой легчало кровоточащее сердце.