***
Итак, они проебали ужин. — Тут написано в «комнатной температуре»! — Интернет говорит, в ледяной, мало ли, что тут написано! — Каждый рецепт индивидуален! — В этом нет смысла, у нас сливочный слой не застывает, а ещё апельсиновый ждать, каким образом этому поможет индивидуальность рецепта?! Может у автора в тот день было задорное настроение или неспособность определить температуру воды! — Всё у автора было в ебучем порядке! — Томми. У нас-то всё в порядке? Я даже ебучего уже не прошу, хоть какой-нибудь можно? Все рецепты были бумажными — на пожелтевших страницах какой-то тетради. Каждый пункт пресловутый автор расписал довольно подробно, но без картинок было тяжеловато понять, как вообще должно выглядеть блюдо. Откуда Томми достал эти рецепты? Почерк был похож на Уиллов, но в разы более адекватный — буквы так не прыгали и имели в два раза меньше всяких завитушек. У Томми такого быть не могло, так что Шлатт ставил на Таббо, пялясь в линованные листы уже пятидесятый за тот день раз. — Блять… — выдохнул он. — Мы, походу, облажались с количеством, а не температурой, Томми. Тут написано синим по жёлтому: восемь на сорок восемь. Томми возник рядом, стирая белые сливочные усы, и уставился в рецепт. — Так, — сказал он задумчиво, взвешивая в руке стакан, — но если здесь сто, то сорок восемь это чуть меньше половины, так ведь? Шлатт застонал. — Томми, блять, с чего ты взял, что в нём сто грамм? В гранёных всю жизнь было двести! — О… оу. Упс. — Кулинар! — с чувством воскликнул Шлатт, щёлкая малого по лбу. — Уилбуру небось говорил, что вкусно готовишь? Нам пиздец… — Отъебись, — огрызнулся Томми, с недовольным видом потирая ушибленное место, — нам надо исправлять это дерьмо. Если мы переборщили в прошлый раз с водой, увеличим количество желатина в пропорции, и разница уйдёт. — Ты уверен? — Есть идея получше? Идеи лучше не было, и пришлось работать с тем, что имелось. Время ожидания десерта превысило все ожидания. Они и до этого-то успели нарезать несколько салатов (уже на их этапе Шлатт понял, что Томми покривил душой — столько порезов объяснить «отсутствием сраной практики» было просто невозможно) и с грехом пополам запечь утку. Хоть салаты нормально вышли. Шлатт открыл холодильник, чтобы убедиться, что они ничего не забыли. И тут… в голову пришла мысль. — Томми, мы случайно не купили муку? Томми качнул головой. — Нет, но у нас где-то должно быть немного, а чё? Они просто обязаны были испечь шарлотку. Шлатт чувствовал себя пиздецки странно от того, что он помнил, как делать её. Ещё и Томми не возражал, хотя весь вечер принимался пререкаться, если они отступали от рецептов на бумажках, он... просто наблюдал за ним с каким-то тихим, уважительным любопытством, и чистил яблоки, срезая половину мякоти. Хотя может Шлатту только чудилось. Тесто… не поддавалось. Шлатт примерно представлял, как надо взбивать, но это… почему простое действие выходит так скверно? Почему он не способен даже на это? Такая злая ирония, чёртов пирог опять вызывает ком в горле. Родители... Когда-то у него был сон о Рождестве — он, уже взрослый, помогает им делать шарлотку, и они как семья снова. Они хотели пригласить его на Рождество. Что… что было бы, справься психолог? Но теперь этот вопрос больше не имеет смысла. Теперь... всё. Шлатт вздрогнул, когда Томми вдруг взял у него вилку, и рефлекторно отступил от миски. Даже ребёнок заметил, что у него проблемы с тестом- — Я разъебал яблоки, — сообщил Томми тихо. — Не моё это. Мне нужна помощь с ними, ок? Я пока сделаю эту хуйню. Шлатт кивнул после паузы и принялся исправлять яблоки, а слёзы застилали ему глаза, но он упорно не смаргивал влагу. Его мама и папа больше не вместе.***
Он постучался в собственную квартиру ногой. Руки были заняты. Сначала с той стороны спросили, кто пришёл, потом открыли. Таббо — стоящий на ногах, бодрый и улыбчивый — поздоровался. Шлатт улыбнулся ему тоже, а Томми налетел, даже не разуваясь, и тут же положил патлатую голову на шею брата. У него тоже были заняты руки, поэтому обнять он не мог, но ему и так, вроде бы, было нормально. И вдруг Шлатт заметил, что… свет не горел. Просто гирлянды. Много гирлянд. Ох. Шлатт не узнавал своё жилище, идя по коридорам; всё стало таким… странным? Кухня пахла пряностями, Шлатт прошёл мимо, пока за его спиной перешёптывались о чём-то своём дети, и повернул в главную комнату. С ёлкой. О, чёрт, это же Рождество, разумеется, они нарядили ёлку. Маленькую, по пояс где-то, но стоящая на тумбочке она казалась выше. Шлатт оглядел украшенную гостиную, едва справляясь с подкатывающим к груди восторгом, и заметил Уилбура на подоконнике с мишурой в руках. Шлатт подошёл к нему, задрал голову. Уилбур молча мял в руках мишуру, явно забыв, что хотел сделать с ней. Они стояли и смотрели друг на друга. Уилбур наклонился и надел мишуру Шлатту на шею, как шарф, потом сел на подоконник, и они стали почти на одном уровне. — Кхм… — Сут быстро взглянул в окно, отражавшее сияющую гирляндами комнату. — Вы очень долго. Если честно, я думал, что вы будете готовить здесь. Шлатт кивнул, потому что тоже так думал. — Увлеклись. Томми… импульсивен в помощи, спасибо, конечно, я понимаю, что он у вас капец кулинар походу, но с ним под рукой что-то делать — большое испытание. — Спасибо?.. — удивился Уилбур. — Ты же сам попросил его помочь. Так ведь? Шлатт промолчал. — Так ведь?.. — повторил Сут, и его лицо вдруг наполнилось беспокойством. — Он готовит максимум заварную лапшу. Ты подпустил его к плите?.. Я просто дал ему денег и попросил отдать их тебе на продукты. Шлатт едва сдержался, чтобы не застонать. — …Всё ок. Он просто немного помог. Всё было под контролем, мы готовили по списку, эм, по рецепту… Да уж, суматошный день. Совсем забыл, что попросил его помочь. Уилбура, кажется, это не очень убедило, и он соскочил с подоконника. — Не надо выгораживать его, раз уж он наврал тебе, — сказал он, и Шлатт кивнул, неосознанно втянув голову в плечи. Уилл-я-строгий-старший-брат немного пугал даже его. — Сегодня праздник, он как лучше хотел. Не ругай сильно?.. Сут вздохнул, покачал головой и вышел. И… это был отличный шанс разложить подарки под ёлкой. Прятать их в машине от Томми целый день было тем ещё квестом, но Шлатт, вроде бы, справился. Теперь нужно было занести в гостиную и не спалиться. Спринт туда, спринт обратно, и… Таббо шёл по коридору как раз в тот момент, когда Шлатт объявился на пороге с компроматом в руках. — Кхм, — сказал Шлатт, — как дела? Уилбур с Томми, судя по перепалке, тоже были где-то рядом. — Неплохо, — отозвался Таббо, и, завидев пакеты, торопливо свернул на звуки спора. Какой прекрасный ребёнок. Шлатт выдохнул и шмыгнул в гостиную. Как сделать так, чтобы на них не обратили внимания раньше времени? Под самой ёлкой было критическое палево. Шлатт открыл тумбочку. Там стояли его диски, пластинки, проигрыватель батин, ещё какая-то хрень. Слишком мало места. Подарки мелких вряд ли поместятся. А вот за тумбочкой?.. Они передвинули её к стене с окном, и за тумбой оказалась плотная штора. Шлатт запихал туда всё, торопясь, и вдруг наткнулся на чужую заначку. Несколько секунд до него доходило, что это тоже праздничные подарки. Капец, встреча подарков за тумбочкой. Шлатт убрался оттуда так скоро, как смог, и пошёл за едой, чтобы сделать вид, будто он чем-то был занят всё это время. Раскладыванием блюд на столе. Будто в этом шарит. Будто не отмечал каждый сочельник наедине с бутылкой, которая в симпатичном размещении на столе с праздничной скатертью не нуждалась. В какой-то момент к нему присоединился понурый Томми, и Шлатт минуты четыре не решался с ним заговорить, несмотря на то, что не сдавал малого. — Эм… Сильно досталось? Томми зыркнул на него злобным глазом, и Шлатт тут же пожалел, что заговорил, но подросток, оказывается, собирался ответить: — Он невероятная сука, когда строит из себя родителя. Шлатт понимающе кивнул, удивлённый, что на него не злятся. — Ну, эм… Ему приходится. — Разумеется, — фыркнул Томми, впихивая между салатницами тарелку с виноградом (тоже продуктом торга). — Никак же нельзя быть просто моим братом, обязательно заменять отца, маму, дядю, тётю, дедку и бабку. Вот кто его об этом просил? Я или Туббо? — У детей должны быть родители, — осторожно заметил Шлатт. — Те самые, которым нужно иногда быть суками. Так положено. — Положено? Кем? Нахуя? На это у Шлатта ответа не было. Он просто знал, что детям нужны мать и отец. Знал, что у Уилбура вряд ли хватало нервов быть родителем-сказкой, добрым и понимающим. Томми нельзя было винить за то, что он видит несправедливость в действиях брата, который во всё остальное время ведёт себя, как один из них. — Ну и хуйня… — задумчиво и грустно выдал Шлатт вслух, и Томми активно закивал. — Вот именно. Уилбур вернулся с посудой. Каким-то чудом он удерживал четыре тарелки с вилками на них в одной руке и два стакана в другой. Таббо сзади него нёс остальные стаканы, термос и пакет сока. Он выглядел беспокойным и расстроенным. Как всегда, когда ругал Томми. Шлатт незаметно сжал его руку, когда они вместе пошли за чем-то на кухню, и Сут молча уткнулся в его плечо посреди коридора. — Они стали такими сильными, Джон. И… я хотел бы сказать, что это благодаря мне, но похоже, что скорее вопреки, как было с Башем из Энн. И если я остановлюсь, мир их убьёт. Что бы я не делал, это больно. Шлатт вспомнил эту серию. Как Уилбур плакал над ней. Как сам Шлатт не примерял эту ситуацию на свою — не выходило, и упиралось это в то, что мать Баша любила его настолько, чтобы дать ему себя возненавидеть, а своего собственного отца Шлатт ненавидел, потому что Эрнест Шлатт обожал сам себя. Поэтому у Лакруа случился счастливый конец, а у Шлаттов не будет. Любовь готова меняться. — То, что тебя это волнует, — прошептал Шлатт, — говорит о том, что ты отличный старший брат. Они замечательные мальчишки. Они счастливы. Благодаря тебе. Но… их мир будет другим. У них есть ты и я, понимаешь? Они оба выучатся в школе, поступят в колледж, получат свои профессии, и всё у них будет хорошо, потому что мы им поможем. Они никогда не столкнутся с тем, что случилось с тобой, когда у тебя никого не было. Но для них ты можешь быть мягче, потому что их мир включает тебя в себя. А о таком брате любой мальчишка мечтает, серьёзно. Я лично мечтал. Уилбур сделал глубокий вдох, словно стараясь надышаться словами Шлатта, и отстранился. — Твой мир тоже будет более мягким теперь. Договорились? Они давно забыли, за чем шли, поэтому просто забили и вернулись к столу. Уилбур разлил напитки по стаканам (горячее пряное вино для них двоих и сок малым). — С Рождеством? — сказал Таббо, когда за столом повисло небольшое молчание. От стеклянной посуды отражались огоньки гирлянд. — Со сраным Рождеством, — веско подтвердил Томми, и показательно столкнул свой стакан со стаканом Уилбура. Того это обрадовало. Чёртовы немые переговоры сиблингов… — С Рождеством, народ, — Сут сдул со лба чёлку. — Тоста не будет, а то я заплачу. Три стакана соединились над столом, и Шлатт понял, что это его ждут, только после псевдотактичного покашливания Томми. — А, э, с Рождеством, — торопливо произнёс Шлатт, и поднял свой вино-имбирный пряник. Сказать было нечего. Шлатт совсем не придумал тост. К тому же он тоже боялся, что заплачет.***
Пряное вино было глинтвейном — и это оказался самый прикольный способ пить алкоголь, который пока что знал Шлатт. Особенно замечательно напиток сочетался с шарлоткой, чем Шлатт с Уилбуром и поделился. Томми тут же придумал занятие, на которое они потратили следующий неопределённый отрезок времени — коллективным разумом все пытались описать несчастному Суту, каковы на вкус те или иные блюда, используя слова, которые он мог примерно представить. Игра замкнулась в себе, когда Таббо оспорил правильность определения «американские горки» касательно салата с курицей и ананасами, потому что, по его мнению, это сочетание тем и прекрасно, что сливается в единую и стройную композицию. Шлатт вспомнил про рецепты и спросил, Таббо ли их писал. Выяснилось, что это аж семейная реликвия и чуть ли не единственная вещь, которую им удалось сохранить от таинственной матери. Уилбур поделился парой воспоминаний о ней — в основном это были очень смутные отрывки семейной жизни. Что-то про Рождество тоже было — Уилбур вспомнил, как мать вложила ему в руки коробку с бантиком. А потом сказал, что раз уж об этом заговорили, настало время подарков, и уже через какое-то мгновение Шлатт обнаружил себя с крупным свёртком в руках. Он как-то не ожидал, что это ему, когда случайно увидел свёрток за тумбочкой, и даже не мог понять, что с ним делать. — Открой, тупица, — подсказал Томми, и Шлатт понял, что глинтвейн не прошёл бесследно для его мыслительных способностей. Он потянул за ленту и развернул бумагу. В ней было ещё несколько таких свёртков, но теперь Шлатт знал, как действовать, и начал с самого маленького. Брелок-барашек. Шлатт завис на нём на непозволительно много времени. Потом спохватился и начал открывать всё остальное, несмотря на то, что такие симпатичные обёртки было жаль трогать. Итак, в его подарке были: термокружка («хватит жаловаться на остывший кофе»), нелинованный блокнот с наивной надписью «вне рамок», набор угарных носков, подогревающийся ланчбокс и… свитер. Свитер из потрясающе мягкой синей шерсти. Шлатт чуть не поперхнулся. Потом он поднял голову и понял, что Уилбур тоже вскрыл свой подарок, и смотрит на него слегка подвисшим взглядом. «Что у тебя с ним ассоциируется?» — сказал тогда Техноблейд. Это оказалось неожиданно полезным вопросом. Шлатт сначала спутал ассоциацию с первым впечатлением и подумал о субтильном бомже. Потом они застряли в лифте между этажами, и Блейд прочитал лекцию о разнице. К тому времени, как лифт подняли на ближайший этаж и открыли, Шлатт успел побеситься и успокоиться, снова побеситься и снова успокоиться, а ещё вникнуть, наконец, в слово ассоциация. «Если бы тебя попросили составить его личность с нуля, о чём первом ты бы задумался?» «О кудрях». «А ещё?» И этим «ещё» был свитер. К нему гитара, но чтобы её выбрать, нужен сам будущий владелец, а вот свитер? Уилбур носил жёлтый обычно. И любил всякие глупые рисунки на одежде. Глупые, но на нём всё равно выглядящие вершиной дизайнерской мысли. Шлатт собрал те, которые, по его мнению, сохраняли нужную пропорцию комфорта и хаоса, и заставил Техноблейда мерить их. Нужно было, чтобы вещь сидела на их типе фигуры определённым образом. Шлатт не разбирался в одежде, только в Уилбуре. Техноблейд не жаловался, и этот факт ложился бальзамом на несчастные нервы. В итоге совместными усилиями удалось выбрать три. Самыми подходящими стали тёмно-бордовый, светло-голубой и горчичный, с котом под наковальней, угловатой птицей и мопсом в праздничном колпаке соответственно. — Мы теперь типа… — протянул Шлатт. — мы типа свитердуо. Уилбур кивнул, его чёлка подлетела и упала. — Что за сопливое дерьмо, — тут же прокомментировал Томми, впрочем, не слишком озабоченный их сопливым дерьмом; он был занят, разрывая упаковку одного из своих подарков. Тоже свёрток. От Уилбура, значит. Любитель сотни упаковок… Вскрытие каждой распаляет любопытство всё сильнее. Внутри оказался голубой шарф, кроссовки и комплект светящихся шнурков к ним, а ещё плеер с вакуумными наушниками. Потом Томми добрался до скейтборда, который оставил Шлатт. Криков ожидаемо было на весь дом. Попытки прокатиться начались тут же, на месте, малой мгновенно запутался в ближайшей гирлянде и сбросил с полки какие-то фигурки, за которые Таббо додумался зацепить её парой часов ранее. Шлатт огляделся в поисках второго мелкого и обнаружил его, завороженно пялящегося в сверкающий шарик. Кроме того, Таббо держал в руках какую-то одежду — полосатую кофту и ещё что-то. — А круглый нашёл? — спросил Шлатт, устраиваясь в той же позе, что и ребёнок — положив подбородок на ладони. — Круглый? — Подарок. Таббо откопал нужный пакет с круглым предметом. «Пчёлы», — подсказывал Техноблейд. — «Он ещё любит пчёл?» По засиявшим глазам ребёнка Шлатт понял, что всё ещё любил, и довольно сильно. Чёрт, дарить что-то детям — одно удовольствие. Шлатт погладил обнимающего игрушку Таббо по голове, встал, пересёк гостиную и подсел к занявшему подоконник Уилбуру. — Техноблейд помог мне выбрать подарки, спиралька. Уилбур поперхнулся глинтвейном, и, откашлявшись, поднял на Шлатта широко открытые глаза, в которых отражались гирлянды. — Что? — Он навязался со мной за покупками. Сут поморгал, посмотрел в комнату и повернулся к окну, потёр плечо через свитер с котом. — Эм… Здорово, наверное? Что я должен ответить?.. Шлатт ничего не сказал, и какое-то время они сидели молча. Потом Шлатт взял чужую кружку и глотнул глинтвейна для храбрости. — Ты уверен, что хочешь разорвать все контакты с ним? Ответный взгляд оказался довольно жгучим: — Почему ты решил сейчас об этом поговорить? — Просто так. Я понимаю, что ваша встреча не особо удалась, но он не такой плохой. Язвительный и нервирующий пиздец, но он о тебе беспокоится. О тебе и парнях. — Мне насрать, — ответил Уилбур, но из его голоса ушла злоба, уступив место какой-то беспокойной печали. Шлатт ожидал чего-то подобного. — Ты был на эмоциях тогда, — аккуратно подтолкнул он. — Я его тоже терпеть не мог, когда только встретил. Он бесил меня весь день, а как выяснилось потом, это было от того, что он переживал о вас троих, и хотел узнать меня. Он помнит, что за вещи вы любите. Какие вы были. И… ему жаль. Кроме того, что скажет малышня, когда узнает, что у них был шанс встретить брата? И, может, даже отца? Они будут невероятно злы. Теперь они замолчали надолго, наблюдая за гарцующими малыми, потому что Уилбур думал. Шлатт думал тоже, зависнув на шарике Таббо. Шарик стоил того, чтобы на него посмотреть — непрозрачное стекло переливалось разными цветами, напоминая разводы бензина в луже, которые всегда притягивали взгляд Шлатта. Под впечатлением от такого он аж оформил в подобном стиле первого из заграничных титанов, точку Скотта, и назвал её Биврёст. Скотт с момента наречения всегда настаивал, чтобы никто не использовал предлог «в» в отношении кафе. Биврёст — это ведь мост, правильно? «На», и никак иначе!.. С момента начала своего личностного кризиса на тему однополой любви Шлатт на мосту не был. Боялся. Боялся говорить со Скоттом, который всегда являлся совершенно нормальным человеком, и мог демонстрацией этого факта порушить хрупкую ненависть к себе, которую Шлатт старательно взращивал, дабы самому себе же казаться чуть более нормальным в привычном понимании. В данный момент он не был уверен в том, на черта нужно это привычное понимание. «Положено? Кем? Нахуя?..» Родителями. А вот нахуя… — Уилл, Квакити меня любит. Уже очень давно. Уилбур поднял голову от телефона, его слегка мутноватый взгляд отражал голубоватое свечение экрана. — М… Ну да. Это… бросается в глаза. — Такой любовью, на которую я никогда не смогу ответить. Сут помолчал, не двигаясь, потом погасил экран и вдруг погрузился в тень. Через пару секунд стало понятно, что в идеальный тайминг погасли мерцающие гирлянды. Бесящиеся в глубине квартиры малые, судя по крикам, тоже лишились света. Пробки выбило, наверное. Ну и похуй. Прибежал Таббо и забрал шарик. Как только он скрылся за дверью, Уилл завозился. — Ты имеешь в виду… Он влюблён в тебя, — выдохнул он тихо. Шлатт сокрушённо кивнул. Темнота располагала к эмоциям. — И дело тут не в том, какого он пола. Я просто… Это не то. Он моя правая рука, он всегда был рядом, мы вместе создали ДжейКомпани, а теперь он… теперь он уходит. И мы не можем быть друзьями, потому что это так не работает. Голос дрожал. Уилбур вдруг взял пальцы Шлатта в холодные ладони и коснулся его лба своим. — Мне жаль, Джон. Шлатт заплакал. В этот раз тихо, стараясь нормально выпустить грусть, и Рождество оставалось на языке терпким привкусом смеха и горечи. Что-то рождалось, что-то оставалось позади. — Мои родители разводятся, — выдавил он сквозь слёзы, чувствуя, как ноет сердце от всего, что должно было оборваться, что было так больно отпускать и провожать, но… Людям нужно было продолжать жить. Жить чем-то своим. Не им больше, не Джонатаном, неправильно сросшиеся кости ломались с треском и дурной кровью. За спиной у Шлатта оставались родители и Квакити, у Уилбура — Дрим и всё, что с ним связано. Шлатт плакал и думал о том, что ничего больше не будет, как прежде. . . .