шорохи

Птица вклинивается между ног своим костлявым телом, поднимается к лицу с прогибами, словно кошка. Его движения текучие и неспешные, но Сережа все равно вздрагивает, когда щеку жжет чужое дыхание; напарывается взглядом на улыбку. Улыбка Птицы — смола, неестественный черный росчерк его, Сережиных, губ. Она жестокая и колкая, непохожая на мягкую гримасу смущения или медово-светлую — радости. Она жадная — и вот это почему-то Сереже ужасно идет. Сережа и сам жадный. Дело не в чипсах и коле, с трудом умещающихся в высоченных автоматах; не в миллиардах рублей на банковском счету. Он жадный, когда льнет к Птице всем собой, загнанно дышит в грудь и обнимает за шею, почесывая ногтями границу волос и перьев. Фактурный контраст дарит иррациональный кайф. Жадность в нем — Сережа это чувствует всей сутью — так и сквозит, когда в комнате опять слышится: «Я не понимаю, почему?..». Вопрос в пустоту. Но нет. Птица внимает, иногда осуждающе качает головой, а иногда усмехается, будто отчаяние в лице напротив его ужасно забавляет. На деле — обещает разобраться с проблемами, наказать обидчиков и расслабить вдоволь, помочь на время выкинуть из памяти боль, комплексы, метания воробья, угодившего в клетку. — В жизни всегда будет случаться дерьмо вне зависимости от твоих стараний, — непоколебимым авторитетом шепчет Птица на ухо и заталкивает за его край тонкую рыжую прядь. — И все же у нас есть возможность исправить последствия, — продолжает он между поцелуями — ровным рядом вниз по животу. — Или избавиться от причины, чтобы подобное больше не повторялось, — подмигивает, широко разводит чужие колени и накрывает губами промежность. — Я могу избавиться. Специально для тебя. Сердце в груди Сережи грохочет. Он громко стонет, вминает себя в Птицу, а тот с удовольствием позволяет, крепко прижимает сам. Завтра Сережу снова окружат недоброжелатели со своими каверзными вопросами, насмешливыми взглядами, кивками головы свысока, и Сережа должен будет им приветливо улыбаться, чтобы не запятнать репутацию едва начавшего восходить на Олимп гения. — Еще… Еще, пожалуйста! — кусая кулак, беспорядочно бормочет Сережа на особенно глубоком толчке. — Это все так трудно, — всхлипывает он, когда после оргазма укладывается сверху, трется носом о подставленное плечо. — Не бросай меня со всем этим, — умоляет, смотря в ядовито-желтые глаза, и чувствует, как широкие ладони накрывают голую талию. Удерживают от того, чтобы рассыпаться прахом при первом же порыве ветра.