шорохи

Соня — растрепанная и недокормленная, в невзрачной футболке и домашних штанах, которые держатся на одном честном слове; Птица — в смокинге, пернатом, плотном, щекочущем ключицы, если прижаться покрепче. Он укладывает ее ладонь в свою, как в лодочку, чудом нащупывает талию под одеждой-мешком — сплошь серой, для танцев явно непригодной, — и Соня слабо дергается: ощущение, будто не до конца остывшим угольком обожгли. Внутри назойливо гремит пульс. Птица посмеивается, делая первые шаги. Он ведет и ведет всегда. С самого ее (их) детства. Волнение берет за горло и щиплет изнанку век? Соберись, тряпка, мы сделаем так, как я скажу, и выступление в актовом зале пройдет идеально. Мальчишки поколотили, обзывая уродиной? О, деточка, утри слезки, у одного из них есть зажигалка — осталось только отобрать, а твои сомнения никому даром не сдались. Как это ты не умеешь танцевать? Что значит «не хочу»? Не умеешь — научим, а не хочешь — заставим. Соня неловко переступает с ноги на ногу, чувствует себя еще более костлявой и нескладной, чем обычно. Забавно. Птица, ее личная астральная капля, выглядит другим, пусть и нос такой же по-дурацки крючковатый, и ребра торчат дугами. Наверное, не просто так наглость вторым счастьем окрестили — Птица вот вполне счастлив сейчас, когда прижимает ее к себе, кружит в танце, колет дыханием и взглядами. Соня невольно замечает, что и у него на щеках есть россыпь веснушек — а она-то полжизни потратила в попытках от них избавиться. Птица с любопытством склоняет голову набок: — Ну что? — Ч-что? — вылетает нервное, заикающееся. — Недурно выходит. И стоило так сопротивляться? Зачем всякий раз выставлять себя жертвой, милая моя? Соня хмурит темные брови, отсекает мысли о смущении от близости и ее же руке, что так отчаянно цепляется за подставленное плечо. — Жертвой? Твоей, что ли? Один единственный смелый выпад — и Птица, запрокинув голову, посылает в потолок жуткий гогот. Комната бурлит, как перегретый чан с дьявольским зельем. Обои стекают на пол пестрыми лужами. Соня пугливо вздрагивает: Птица уплотняет объятия, тычется лицом в ее волосы и с наслаждением глубоко вдыхает. — Уже интересно. Сколько неожиданной храбрости, этого презрения и нарочитого вызова в голосе! Делай так почаще. Вокруг творится адское месиво, и Соня не соображает абсолютно, только лежит на спине и изучает пустым взглядом свое же тело — от небольшой груди до живота, едва ли не прилипшего к позвоночнику. Между ног — чужая рыжая голова. Птица чередует ухмылки и активную работу языком, держа ее колени бесстыдно расставленными. Соня кричит от удовольствия, когда в нее проталкивают палец на две фаланги, а Птица опять ведет.