BTS — Outro: House of Cards
Часть II. A.R.O.
Глава 8. Каждый [час] ранит, последний убивает
Если бы Лав могла, она бы хотела быть мегалодоном. Медленной большой и неповоротливой акулой. Питаться китами, плавать в мелководных тёплых морях и не бояться конкуренции зубастых китов. Быть старым хищником, которому ничего уже не нужно доказывать. Потому что она крупнейшая хищная рыба за всю историю Земли. Но эволюция не дремлет и вот рыбёшки помельче, побыстрее и попрожорливее закусывают её плавник. Они нападают стаей. У них один мозг на всех. И даже одна единственная касатка умнее мегалодонки Лав. Лав молода, на неё напасть — как плавником по песчаному дну. Но Лав знает, этот косяк подкрепится ей и в следующем поколении нападёт на взрослого мегалодона. Окружит и протянет свои зубы к нему, а единственным выходом окажется свет по ту сторону глади тёмной воды. У животных нет заблуждений о правильности и неправильности, о морали и этике. Но, нападая на одного группой, они всё равно делят его. Лав делиться не хочет ни с кем, оттого даже не пытается позвать на помощь. От стычки плыли бы подальше, никому не нужно проблем с млекопитающими. Потому что будь она даже в стае, подействовал бы эффект «странности». Лав мегалодон альбинос. Она не похожа на других особей. Она даже не знает, существовала ли. Не помнит, как родилась, и как её окружили. Но умирает. Выпрыгивает последний раз из воды, чтобы почувствовать солнце, но сразу же сгорает на нём. Боль — единственное, что разливается от головы до хвоста. Свет слепит, тепло сладко до тошноты. Она падает ровно на чей-то мягкий язык. Погружается до глотки. Со всех сторон её окутывает горячей морской водой. Голос по ту сторону ада чёткий и злой. — Caenum, — шипит хуже аспида, закручивается в уши саморезом с клыками прямо в мозг, режет болью. «Да, от меня всё, что осталось — грязь и гнилой кусок мяса. Я и правда скотина.» — Очухаешься, припомню всю эту блевотину. И как по щелчку в нос пробивается этот запах, будто Лав уже похоронили дня два назад. Что-то склизкое, тёплое и мокрое касается её руки, ведёт по предплечью и шее ко рту. Она надеется, что это сороконожка, но по фибрам понимает — сырая тряпка. Надежда на морг отпадает — там пахнет лучше. И там нельзя чувствовать, если на то пошло. — Хватит мёртвой притворяться. Я не еблан, ма. «А хотелось бы.» «Ма» может означать только одно — Квинт. Он даже не произносит полностью три жалкие буквы либо от «мам», либо от «мэм», ломая голос с «а» на «э», будто блевок, а не прозвище. «Маэ», — звучит устало, расслабленно, обволакивает слух, как одеяло тело. В комнате прохладно, или у Лав тело охладело. Телек тихо фонит, как прибой. От темноты не спасают даже открытые глаза. Нет, Лав их всё-таки не открыла. Уж очень сильно щиплет их сейчас от приглушённой лампы на стене. И чертовски сильно болит голова. Она пытается поднять руку, чтобы прикрыться от света — по ощущениям от ядерного гриба, — но ту не отпускают, держа за запястье. — Капельница, — поясняют, будто есть необходимость оправдаться, но своей ладонью всё равно делают тень. Квинт видел передозировок примерно столько же, сколько убийств. Медиум, как ни жаль, в том числе. Поэтому делать первую, вторую и третью (сколько бы их ни было) помощь Квинту научиться пришлось заранее. У Лав стопор прошёл гладко, если можно так говорить. Чуть хуже, чем в тот раз, и чуть лучше, чем кома. Но Квинт бы не сказал, что осадочка не осталось. — Ты в курсе какое дело завалила? Никто не учил, что дохнут тут только по разрешению? — Какое дело? — Заткнись. Stultus stultorum rex, — чертыхается себе под нос. Лав поднимает вторую руку и делает круг в области груди зажатым кулаком. За вопрос без разрешения. — Прощаю, пока ты прикидываешься больной и тупейшей из тупых, — читает он извинения на амслен и незаметно хмыкает, убирая руку от привыкших к свету глаз. — Хотел тебя отправить прикрыть Медиума незаметно, но учитывая твою тягу к суициду, вряд ли от тебя толк будет. Не сильно рассчитываю на опасность, но если она будет, ты, конечно, закроешь его, но только один раз. Это печально. «Ему всё равно меня не жалко, раз хотел отправить мясом, так какая разница», — закатывает глаза, но не понимает, что ей самой себя не жалко. Было бы жалко, она бы не мешала алкоголь с наркотиками каждый вечер до такого состояния, не лезла на рожон. Ведь так? Тогда почему она наоборот, чувствует, как он поглаживает вену на запястье большим пальцем. Слышится шелест упаковки чипсов и страницы книги, хруст и удар стекла бутылки пива о стекло столешницы. — Баллистикой увлекаешься? Из сто шестидесятой ARX стреляла? Лав выглядывает из-под руки и замечает в его руках свою записную книжку. Где-то на фоне мыслей ударяет колокол страха — она либо не убрала её в сейф, либо он её оттуда достал, а тогда нашёл спрятанный из подвала мет и компромат. Но Лав рационально успокаивается, кивая ему и себе — став она хотя бы уже перевезла обратно за все эти дни. Только вот сколько прошло, сказать она не в состоянии. Но в сейфе всё равно остаётся всегда хоть что-нибудь, что ни сжечь, ни уничтожить, но и оставлять нельзя. Поэтому Лав сразу вспоминает о Бесте, шарит рукой по дивану, а Квинт стукает стволом по столу, привлекая внимание. — Значит, работаешь не только на этой малявке? Но это даже лучше. Если успеешь прийти в себя пойдёшь с Медиумом. Доктору, говорят, нравятся милашки. Я прикрою с винтовкой АРКСой. Привлекает внимание, заставляет слушать, потому что ему нахуй не нужно, чтобы она снова отключилась или впала в очередную паранойю. Лав знает, потому что Квинт ещё ни разу не посмотрел в глаза. Потому что на столе в одной из пустых бутылок бычков больше половины. Потому что на её запястье синяк, а грудина болит от массажа сердца. Потому что он сам теперь смотрит белый шум, чтобы заглушить прерывистое дыхание и свои мысли. Лучше бы сейчас кого-нибудь пристрелить, чем болеть за кого-то вроде неё. — У неё прицел неплохой и лазерный дальномер есть. Баллистический компьютер для подствольного гранатомёта GLX. Тоже сто шестидесятый. Новенький. Так что издалека увижу, если что не так пойдёт. Угрожает. Потому что даже про новую комплектацию записи добавлены, и Квинт знает, что Лав знает. Он не говорит: «я защищу вас с Медиумом». Он сообщает, что встреча должна пройти успешно. Не иначе. Потому что на полу тазик с блевотиной, рядом грязное покрывало и одежда. Это то самое тёплое море. Он та самая косатка, кусающая за плавник. И Лав больше подходит к стае зубастых китов, чем к акулам. Там белый цвет не выделяется. Но она всё равно не имеет таких же чёрных пятен. Так какая разница, что сожрёт? Квинт ненавидит наркоманов. Потому что если наркоман не имеет статус и денег, в их рядах ему нет места. Ненавидел, потому что так чаще усыпляют, чем возятся. Надо либо прорваться сквозь эту стену, либо смириться. Цитадель не станет ждать кражи своего мета, денег и людей. А наркоман украдёт. Им всегда мало. От них один проблемы. И Лав понимает, что сейчас Квинт делает ей одолжение. Доктор предложит товар, не Медиуму же его пробовать. И не проститутке Медиума защищать с Бестой. И уж точно не палиться знаменитым номерам. Новенькая Лав самый оптимальный вариант. Был. Пока Квинт не пересёкся с её стеклянным взглядом в потолок. «Может, это тоже плюс? Не отрубится, если маленькая доза будет слишком чистой?» — размышляет с отвращением. У Квинта был план. И Квинт не любит, когда план приходится зашивать белыми нитками, пока он расходится по швам. У Квинта было много планов на Лав. Только вот у неё нет вообще планов на свою жизнь, похоже. Ошибается. Есть один, но он ему не понравится даже больше, чем их отсутствие. — Если ма согласна на авантюру, она должна кивнуть раз. Он даже не даёт второго варианта. Он и сам знает, что можно было даже не спрашивать. Она согласится. Но ему хотелось, чтобы она хотя бы сделала вид, что думает, а не бездумно кивает, как сейчас. Ему хотелось, чтобы даже, если нет вариантов, она бы всё равно выбрала его. Потому что так поступают верные псы? Квинт знал с самого начала, что этот бракованный, сейчас думать об этом уже не было смысла.***
Beretta ARX-160 — любимый автомат Номера Пять. Наверное, в его названии он видит мощь всей Цитадели. Итальянцы знаю толк в оружии. И с итальянцами у Цитадели разговор всегда принимал приятный поворот. А вот с испанцами дела обстояли хуже. У всех этих домов была одна общая черта — кровное родство, но итальянцы всегда находили место для деловых отношений, а испанцы для вражды. Они чувствовали бурление в венах, напоминавшее о том, что Техас до сих пор их земля, как и вся Мексика. И даже вражда мексиканцев и испанцев не отодвигалась на задний план, когда дело доходило до бывшего штата Мексики. Они цапались друг с другом, но всё равно пускали слюни на Цитадель. Итальянцы бы не позволили себе упустить лакомый кусочек и не объединиться с врагом для достижения своей цели. И Квинт был рад, что они соседствуют не с ними. С другой стороны, итальянцы бы и не позарились на то, что построено не ими. У них есть черта похожая обёрткой на честь. Поэтому Номер Пять находил забавным подтрунивать над латиноамериканцем Диего. Это выходило непроизвольно иногда. Особенно, когда контрабанда удавалась на славу, он оставлял подарки и для убойного отдела. Люди из Мексики, в том числе и испанцы, часто решали, что перехватить контейнер или украсть из него немного вещичек будет заманчивой идейкой. Порт Хьюстона всегда был тем местом, где никто никто не подумает на какой-то определённый синдикат. Смешение людей, их национальностей давало возможность оправлять людей без страха. Там нет ни времени на пытки, ни места, поэтому всё, что можно было — оставить от трупа небольшой намёк полиции штата. Ведь синдикат, знает, куда отправляет человека. Его даже не ищут, если тот не возвращается с напарником и тем более без посылки. Тем более, никто не списывает со счетов простых карибских пиратов. Но многие списывают со счёта простого Квинта, сидящего в закрытом контейнере. Раз в неделю Номер Пять прибывает в порт, чтобы сопроводить грузы из Хьюстона до Далласа. День в грузовом поезде и часы тряски в грузовиках заканчиваются одной или двумя засадами в степях и равнинах, иногда парой пунктов проверки, которые очень легко преодолеть, если уметь перемещать груз из одной машины в другую или пломбировать контейнеры. Но рядом с мексиканской границей никогда нельзя быть спокойным. Нельзя отвлекаться на мысли о девчонке, дома у которой пакетов мета больше, чем у неё жизней осталось. Все псы попадают в рай. Так ли это? А если эти псы на службе ада? Церберы после того, как приклонят головы антихристу вернуться в ад или поднимутся выше земли в рай? Кажется, ма слишком любит летать. Квинт обнимает автомат, пока его тряс грузовик по кочкам трассы пустынной степи, которая местами обрастала кустами и спускалась в торфяники. В нос бил запах болот, петляющих между озёр и рек, идущих от Мексиканского залива, а в горле сушило от пыли и палящего солнца. Но всё это было недоступно в прохладном чистом контейнере. Квинт уже давно погрузился в свои мысли. Успеет ли Лав оправиться до встречи с Доктором или, когда Квинт вернётся, она снова будет лежать в свой блевотине на спине и уже не дышать? Его даже не волновала ситуация с Медиумом. Тот в самой гуще событий, но у него хотя бы есть люди, которые готовы прикрыть его дохлую изящную спину с углублением позвоночника. Номера не принимают в свои ряды чужаков, но не бросают своих. Цепь есть цепь, чёткая последовательность и деление на связанные сегменты. Поэтому никто из них так не подставится с Медиумом, как Лав. Раньше на такие мероприятия его сопровождал Дейв. А сейчас кто готов будет зайти в охраняемое Nonemo, где охрана не готова к вооружённой перестрелке в переговорной, а не в сейфе? На груди болтается лента с гранами сорок на сорок шесть и магазинами от Калашникова АКМ на тридцать Russian Short патронов .30 калибра. Номер Пять уже не считает за сколько опустеет магазин, не ждёт момента холостого выстрела. Просто каждые пятнадцать секунд меняет магазин при стрельбе с прицелом. При бесперебойной это время уменьшается до трёх секунд. Всё зависит от ситуации, и у Номера Пять, как и у всех, кто отваживается брать с собой «солдата будущего», доведено это до автоматизма. Переключатель тумблера работает без замедлений на выяснения ситуации, а рука даже в такой спокойной обстановке лежит мягко на рукоятке. Номер Пять привык, что даже сидя в закрытом грузовике нельзя отвлечься и почитать книгу. Всё, что позволяется, — смотреть в одну точку, пока не будет сигнала отбоя через пару часов. И после они пересядут на относительно безопасный грузовой поезд железной дороги BNSF Railway в том месте, где пропускной путь будет совсем разряжен и спокоен. Но так думают не только они. Там подсаживаются и иммигранты, и парни с самодельными стволами без рода, но с огромной жаждой к наживе, и ребята определённо точно знающие, когда и где поедет груз Цитадели. И если первые всегда бегут от Номера Пять, то последние всегда знаю, где его нужно обойти. Благо, Номер Пять тоже знает, где его можно избежать. Оттого он в прострации и сидит, прислушиваясь. На часах таймер, на часах не было пока ни одного сообщения о опасности. Но он бы был не собой, если бы положился только на это. Экраны в углу показывают запись камер с разных углов на пяти грузовиках. В нескольких из них расфасовано оборудование под видом новых запчастей для медицинских сканеров и роботов. Всё новенькое для лабы Доктора. Ему понравится, если Номер Пять довезёт это в сохранности. Производство Китая порадовало Медиума, значит, и Доктор придёт в восторг. Доктор вначале связался с братом, что уже само по себя является странным стечением обстоятельств. На брата выйти практически невозможно. С фрилансером хакером Ужасом — пожалуйста. С Номером Шесть — нет. Доктор предложил став практически девяносто девяти процентный, без примесей и ошибок — идеальный. Медиум не мог проигнорировать это предложение или откровенное враньё Цитадели с насмешкой над Шестым. Необходимость проверки не обсуждалась, особенно, если маячила возможность упустить шанс, который через время предложат испанцам. Пока Доктор молчит о них, значит, соревнования нет, хотя никто из Цитадели в это не верит. Но Квинт не думает, что Доктор такой идиот, чтобы подставляться под два огня. Испанцы заберут его без рук и ног, если он только засветится. Поэтому Квинт надеется на его благоразумность, а Номер Пять рассматривает все варианты. Даже тот, когда Доктор уже связался с Мексикой и рассказал о всех планах, обещанных оборудовании, сырье и лабы Цитаделью и встрече в Nonemo через пару дней. Поэтому в этот раз нужно было быть пособранней, а не втыкать в мониторы бездумно. Возможно, это уберегло первый грузовик от гранаты под колёсами. Взрыв покачнул огромную махину, и та завалилась на бок с вырванными под корень колёсами. Водители начали резко тормозить и сдавать назад. Первый был потерян и часы отсчитывали секунды до взрыва мотора. Часы Номера Пять отсчитывали секунды до первого взрыва гранаты под колёсами. Назад. Он переместился к водителю первого целого фургона и приказал тормозить и вооружаться. Двое сидели за холмами с винтовками и контролировали гранату на дороге. Номер Пять оставил им свою гранату и подарил чеку. Пятеро выбежали сразу, продырявили несколько кузовов, но по баку с маслом не попали. Зато водители Цитадели попали по двоим из них. Номер Пять отбил ещё троих из их же укрытия. После проверки местности, начался отгон фургонов от растяжки на дороге до безопасного расстояния. Легче просто подорвать, чем пытаться осторожно её разоружить. Поэтому после пятнадцатиминутной остановки, Номер Пять дёрнул леску с чекой и нырнул в портал. Граната взрывается сразу за три секунды. Даже противопехотные мины после воздействия веса не ждут, пока человек найдёт выход или камень. Поэтому даже всемогущий Номер Пять может облажаться и попасть под осколки. Банальная нехватка сил — и он присоединится в лучшем случае к Шестому. Взрыв привлечёт других — пять водителей и Номер Пять об этом догадываются. Но ехать, пока дым не стихнет нельзя. С другой стороны — для них это сигнал успешной операции. Хотя автоматная дробь до взрыва совсем не подразумевает гладкость победы. Семь трупов поджигают, каждый докладывает о количестве потерянных гильз, их собирают, дырки в фургонах заклеивают скотчем — пока их не видно, никто не имеет права прикапываться о их происхождении. Действия отточены, в них нет эмоциональности. Никто не собирается блевать здесь. В этом и есть отличие полицейских от людей синдикатов. Мясо с поджаренной кожей оставляют тухнуть и ждать своего койота, волки и лисы доедят остатки непонравившиеся тем, кто придёт на свежатину. Это лучшее из подручных заметаний следов — разбросать мышцы вокруг и создать дорожку к угощению. А хищники и сами дальше растащат кости и зубы. Полчаса хватит, если в команде маячит Номер Пять, а водители обучены не обращать внимание на синие вспышки, в которых мелькает абсолютно чёрная тень в маске и каске с очками. Их работа — следовать приказам, а ошибки сгладит эта убийственная машина. Даже свои. Номер Пять ненавидит себя также сильно, как и свою ма, из-за того что, просмотрел нить на дороге. Хотя вряд ли он бы смог уберечь в несостоявшемся прошлом один из грузовиков. Но сейчас казалось, будто убил он недостаточно, чтобы выплеснуть агрессию. В следующий раз он обещает себе, что возьмёт в плен какого-нибудь парня в пустом вагоне поезда. Расстелет свою собственную лабораторию и попрактикуется отучать ма от наркоты. Ударопрочный полимер стукается глухо, в коробках дрожит сталь, пока грузовые шины центральной машины поочерёдно попадают в яму от взрыва. Они пока успевают на вечерний поезд. Скоро они подъедут к центральному городу Хьюстон всего порта и там можно будет сбавить осмотрительность. А пока можно только смотреть на виды одного алого заката. В Техасе всегда было много пыли от степей на юго-западе. Ночью оседает туман от влажности на северо-востоке. Поэтому Квинт всегда за проезд днём, но его не слушают — простой товара всю ночь забирает тысячи долларов. Это же важнее, чем человеко-потери от хуёвой дальности видимости при свете луны. Номер Пять реально устал спорить с этими логистами. Ему иногда даже хочется потерять груз разочек. Маленькая вредность и желание пожать плечами «я же говорил». Квинт любит, когда его слушают, но его не слушают, ведь он всего лишь перевозчик и охранник. Всего лишь чистильщик и киллер. Только вот Цитадель уже не помнит того времени, когда за ними никто не подтирал. Они привыкли творить хуйню поочередно. Поэтому у Шестого и Номера Пять никогда не будет пенсии. Только вот, они тоже смертны и уж лучше Номер Пять найдёт себе замену, чем оставит всё, как есть. И уж лучше это будет верный пёс, чем кто-то похожий на Кингсбери или Джон Крейга. Дейва можно даже не рассматривать, тот стрелял криво, если приходилось целиться не в упор. Квинта даже грела мысль, что это работа эволюции. Дэйв не был приспособлен к жизни дилера, его место ограничивалось коленками Медиума. Квинту не хотелось бы, чтобы среда обитания Лав ограничивалась чьими-то коленками. Она способна на большее, например, стать щитом Цитадели, как он. Хотя Квинт умом понимал, что это не безопаснейшая должность в мире, зато одна из самых независимых в Цитадели. А свобода в Цитадели стоит многого. На жизнь Квинта не влияют, как на жизнь Эллисон, на деньги не покушаются, как на капитал Медиума, на время никто бы и так не смог посягнуть, как на время Шестого. И его мозги тоже не забивают их проблемами. Ему не дают ничего решать, но он и не желает влезать в эти разборки. Если что-то поплывёт, его личность Квинта будет самой неприкосновенной. Только вот, Квинт против своей воли видел, как ма хочет чуть больше, чем необходимо для счастья. И не хотел в это верить. Власть портит людей. Он в зеркале видел. Потому что он сейчас обвешан порохом как новогодняя ёлка. Шарики с осколками. Выбрала бы она его сейчас? Квинт представляет, как они едут вдвоём в этом пломбированном контейнере. Их поднимает машина, ставит практически аккуратно на вагонетку, закрепляют и теперь груз в сохранности. Они в сохранности, с Номером Пять кто угодно будет в сохранности и опасности одновременно. Потому что у Номера Пять всё ещё под мышкой АРКС-160. Странная вещь, но людям с оружием часто угрожает опасность. Например, сейчас, когда с поездом ровняется газель. Стук колёс тихо перебивается перезаряженным магазином. В темноте только свет от мониторов с синяя вспышка. Один из экранов показывает, как на крышу газели из воздуха ложиться человек в чёрном и стреляет через кузов в трёх человек на задних сидениях. Не то чтобы Номер Пять не верит в совпадения. Но у совпадений не имеются АК-47. Насколько он знает, такие можно найти на Кубе, а, следовательно, в США такие достать легально сложно. В США только клоны и контрафактные копии. Поэтому, Номер Пять берёт на себя смелость утверждать, что убил не хороших парней. Тем более открывших на него ответный огонь. Были бы они чуть дальше от поезда, можно было просто выстрелить из гранатомёта, но взрыв услышат и увидят, заодно и почувствуют. А вот съехавшую с обочины машинку — нет. Поэтому Номер Пять отстреливает последнего пассажира и перемещается на окровавленное сидение. Щёлкает кнопкой на штанах, а чужой лазерный указатель проходится по стали ножа, выстрел в небо, когда рукой поднимают АК. В локоть отдаёт выстрел до боли, но Номер Пять обещал оставить себе одного на память. Перчатка пачкается в крови, вместе со штанами, окрашиваясь в грязно тёмный на чёрной ткани. У водителя подрезана одна рука, державшая винтовку. И пока газель не переворачивается в кювете, они вдвоём перемещаются в контейнер. Их было только пятеро в одной газели. Номер Пять вырубает мужчину, кричащего «no diré nada», и подходит к камерам. Кнопка перемотки назад не показывает на видео ничего, кроме «тихого» убийства. — Ничего не говори, я сам увижу. Номер Пять снимает очки и присматривается к ночной записи, пока не видит отсвет искр явно не от своего перемещения. Он перематывает время снова назад до своего появления с кричащим «no diré nada» испанцем, связывает его скотчем, заклеивает рот и перемещается на крайний вагон. Звуки сварки вкупе со стуком колёс немного укачивают. Квинт вздыхает, расслабляясь, лёжа на крыше, натягивает очки и переворачивается на живот, сжимает рукоять АРКС и мягко нажимает спусковой механизм, прицеливается. В линзе отражается освещённая искрами каска, второй стоит на стрёме, поддерживая компаньона. Как эти двое прицепились на лестнице автосцепки вагонов — загадка, которую Номер Пять решать не хочет. Если он просто попадёт по одному так, что они сваляться оба, это будет просто прекрасный боулинг. На скорости сорок пять километров в час можно надеться на неловкую смерть. От пули, конечно. Другого не дано, не даё бог выживут, Номер Пять себе такого не простит. Поэтому придётся попасть во второго, пока тот катиться мешком по путям. Потому что Номер Пять не надеется на авось. Он стреляет в упор. Сварщик падает и утягивает за собой второго. Номер Пять целится снова и не попадает. Расстояние увеличивается слишком быстро для ночной стрельбы в десятку. Поэтому ему ничего не остаётся, кроме перемещения к этим двоим. Сварщик неудобно изогнулся в спине и явно сломал шею. Его друг вывихнул руку и пытался на коленках с кровоточащим открытым переломом голени сползти с путей. Кровь от выстрела брызгает на заляпанные штаны, а два трупа по очереди выбрасываются в кювет. Они катятся и тёплые тела сминаются о камни и ломаются от ударов. Номер Пять смотрит через очки ночного виденья, снимая шлем с шапкой, и думает лишь о том, что это всё как-то не заслуживает его. Квинт просто хочет в душ отмыться от этой пыли дороги и обволакивающей липкости. Но в душном контейнере его ждёт только такое же уродливое липкое существо, как… Только не как он. Да? Да. Пожалуйста — да. Чёрт, да, да, да. «Как же заебло.» Квинт опускается на колени и прикладывает ладони к рельсам. Перчатки прилипают будто намертво, но он не боится приложить ухо к масленой стали. Эхо поезда отдаётся выстрелами и взрывами в голове, вытесняя все мысли. Зелёные очки отражают пустоту. Теперь он один посреди этого мира. Вдалеке уезжает последний вагон. Луна отражается на его крыше, болота вокруг сверкают пепельно-серебристым на черноте. Хорошо, что у Квинта сейчас в голове ничего, и он не думает о блонде. Хорошо, что Квинт пока не слышит второй поезд, иначе он, наверное, захотел бы остаться так лежать дальше. Запах земли напомнил бы о комнате Медиума и сигаретах, без которых дышится слишком легко. Квинт сейчас просто мальчик, который выбежал из домика в степи. Но рядом с ним всегда трупы. Степь часто огорожена жёлтыми лентами. По степи часто гуляют и лают дикие или полицейские собаки. Только не доберманы, ведь так? Он лежал на дорожных путях раз сто. Но его не сбили. Только поезд удалялся и терялся из вида. Номер Пять снова в контейнере, уныло толкает стволом тело. — No me toques, — кряхтит мужчина и сплёвывает кровь на ботинок, сразу же в ответ получая носком по челюсти. — Вы первые тронули чужое, — мягко отвечает, зная, что его всё равно не поймут. Просто ответить было необходимо. С кем-то поговорить. Скука сжирала тлением. Ответить — это же по-человечески. Квинт ухмыляется, скалится, впечатывая дуло в ладонь и прижимая её к стальному полу. Шипение срывом на вопль растворяет тишину, и воцаряется рай для ушей. Сталь скользит по плечу и шее, цепляя оторванный липкий скотч, давит на кадык, сонную артерию, заставляет задыхаться и извиваться. Ад разгорается в мужчине, обжигает лёгкие, затопляет языками черепушку. Квинт немного качает головой, будто в наушниках заиграл ритмичный реп. Квинту нравится реп и ритм. Особенно басовые удары черепа о металл. Потому что ему не нравится, когда совершают отвлекающий манёвр. А газель явно выполняла именно эту функцию, пока на хвосте поезда двое прятались на платформе. И, возможно, этот даун даже не подозревал о том, что они всего лишь приманка. Тупых Квинт ненавидел ещё больше. Ступня катает колбаску руки по полу, пока Квинт без интереса изучает мониторы, курит прямо в контейнере. Остановок не было, поэтому кто-то ещё вряд ли бы забрался на грузовой поезд. Но прятаться в ночи всё же кто-то ещё мог. Дым заполняет лёгкие даже у лежачего попутчика, дышать будто бы и нечем. Пара часов путешествия в душном контейнере впитываются в кожу смрадом крови и вонью из грязного рта. Слишком много кариеса. Номер Пять решает, что услужит, так и быть, поиграет в сапёра. Рукояткой ножа выбьет каждый зуб. — Тост. Слушай внимательно. Из-за тебя я мог задержаться и потерять кое-что. Первое, primero, придурок, это мá, — произносит от с повышающемся тоном, — шмаль на китайском, необразованный подонок. Только представь, как я нашёл бы тебя после этого, — резец выбивают точным ударом. — Второе, segundo… — Solo éramos siete… — Думаешь, я поверю? Только семеро? Как ты посмел меня перебивать и врать в лицо? Вас тучи, вы вши и тараканы, вылазите и никак не запомните, что еду я. — Uno. — Да, ты сдохнешь один, мразь. В одиночестве и аду. — Dos. Номер Пять не тупой. Руки загораются светом. — Tres, — он расплывается в улыбке, а граната разбрасывает тело на глазах у Номера Пять, пока тот перемещается от небольшого взрыва. — Вот сука, — Номер Пять лежит в соседнем контейнере. Не остаётся ничего, кроме новой перемотки времени и обыска на наличие взрывчатки. — Тост. Слушай внимательно, ма, — кажется, в этот раз он потратил не часы. Проверял живучесть, довезёт тело и органы. Он не умрёт, он запомнит каждую свою квантовую смерть, которую Квинт не допустит в этой вселенной. Квинт решит, какой час станет последним.***
Грузовик въезжает аккуратно на фабрику. Люди в защитных костюмах расступаются, пока водитель снимает при них пломбирование. Запах тухлятины ударяет в нос ему, но не им, поэтому он опускает глаза сразу, осознавая, что видео откроется не для слабонервных. Человек в штурмовой экипировке спрыгивает и проходит мимо, пока в луже на полу за ним остаётся лежать тёплое тело, с булькающей кровью изо рта и живота. — Монстр, — слышит Номер Пять и перемещается. Он не находит лучшего места, как квартира другого такого же монстра. — Сходи за едой, — телепортируется он на её кухне, пока она пьёт кофе, будто сидит на каком-то заседании. И Квинт улавливает этот её чёрный халатик, прямую осанку, засаживает образ в голову, но шлем не снимает всё равно. — Иди в ванную, — она смотрит долю секунды, встаёт и проходит мимо. Квинт знает как выглядит, но не понимает, почему она так реагирует. Не испугалась, не отмахнулась с презрением. Оставила недопитый кофе, будто он не подмешает ничего, а допьёт. Квинт очень хочет пить. Слышится, как щёлкает включатель света, шуршание в шкафу. И Квинт хватает кружку, как вор, перемещаясь в ванну, закрывается там, смотрит на ручку, снимает наконец шлем с шапкой и очки. В зеркале парень в поту, пыли, грязи и крови. И не имеет значения, сколько одежды снято, открываются только новые пятна. В них спрятаны синяки, и Квинт не винит других за то, что под одеждой они их не увидели. Квинт тоже их не видит. Одежду пихает в стиралку, хочет залезть туда сам, но снимает берцы и залезает в ванну, не наполняющуюся водой, включает душ. Он не закрывает слив, просто лежит под каплями, ожидая волшебства. И волшебство приходит. С запахом пиццы, ветром, качнувшим занавеску, стуком ножек табуретки о кафель, шумом воды в тазик. — Кофе остыл, я принесла новый. Квинт просто закрывает глаза и планирует утопиться под разбросом струи. — Ты не запустил стиралку, я включаю? Не деликатное же, да? Квинт даже не проверил карманы, если честно, но стыдно будто только из-за того, что там за занавеской кто-то думает о нём. — Мне уйти? Как будто, Квинт имел что-то против. Он же даже не просил заходить, он, чёрт возьми, дверь от этого дерьма и закрывал. Уже поздно что-то менять. Поэтому он устало отдёргивает занавеску, наваливается плечами на стенку ванной и смотрит, как Лав сидит на кафеле и пытается тряпкой чистить шлем. На табуретке вместо неё — пицца и кофе. — Когда успела заказать? — тянется за куском, но видит грязные руки. — Салфетки за крышкой, — игнорирует будто вопрос, хотя никогда так не дела. — Я под душем, если не заметила. — Душ не спиртованный. Глупо было не замечать это спокойствие от неё. Она не боится сейчас ни его, ни его поступков, ни возможного наезда. Она будто понимает. И Квинт поддаётся, рвёт упаковку, роняя её прямо на пол, видит, какую слякоть развёл на кафеле, поднимает глаза на сидящую прямо у двери, пока вытирает руки. — Да... я вещи не разобрал. — Без проблем, возьмёшь чистые на стиралке, я принесла. Она даже не подумала о том, чтобы сообщить, что проверит карманы. Это было в её голове что-то настолько разумеющееся, что переживала она только о том, в чём будет ходить. Квинта же не заботит ничего, кроме него самого. Он может побрезговать принимать её вещи. Лав слишком хорошо знала себя, чтобы знать других. В обоих смыслах. И Квинта это раздражало своей истиной. Квинт любит правила, особенно обходить их, переигрывать. Квинту нравятся препятствия. Но, если честно, не сейчас. — Дай руки. Лав наконец-то поднимает на него глаза, подходит и протягивает руки тыльной стороной вверх. Квинт их переворачивает, а на ладони выдавливает гель. Боялась его брезгливости? — Я не возьму твои мочалки. «Мало ли, где они были, ведь так, ма? Ты этого хотела?» — Квинт поднимает взгляд, бровь и ждёт, пока она заглянет за штору и намылит его. Воды до сих пор не набралось. Грязь не смылась. Злость из глаз не выветрилась. Наоборот, кажется, пустота из зелёных очков перетекла ядом в зрачки. Лав усмехается, трёт руки, вспенивает мыло и кладёт их на плечи, совсем рядом с шей. Молчание прерывается надрывом контакта глаз. Большие пальцы проходятся по жилам, надавливают на ярёмные вены. Пачкается в чужой крови, надеется, что она его. Но галстука нет. Того самого, она помнит о нём и не забудет урок. Поэтому очень сложно сдержаться и не сдавить шею сильнее. Только вот топить будет негде, а вот Номер Пять найдёт где утопить маленькую девочку. Но сзади, на полу, рядом со шлемом лежит АРКС. Ещё с тёплой рукояткой, с парой полупустых магазинов. Лав может убить его в любой момент, и она упивается этим. Но это будет не тихо, не бесследно и не соответственно её планам. — Носишь линзы? — Квинт кивает на контейнер на полочке у зеркала. — Иногда приходилось. Квинт понимает когда и зачем, но ему всё ещё не нравятся расплывчатые ответы, которые всегда даёт Лав, не пуская в свою жизнь. В его жизнь. Она давно принадлежит Цитадели, а значит, и ему. — Ниже. Направляет, а её рукава и так уже промокли под душем. Она всё ещё не смотрит никуда кроме глаз. Но чувствует. Шершавую кожу. Шрамы. Пыль, забивающуюся под ногти. Запах ежевики и дизеля. Его волосы зализаны водой назад, тёмные подтёки огибают скулы. Лав бы возможно заметила насколько он сексуален, но она думает лишь о том, насколько он был бы мёртв, дёрнись она сейчас за винтовкой, придуши она её его о керамику, по которой стекают капли, переходят на плечи и вычерчивают ровные дорожки через пену. По мышцам груди, щекотят рёбра и косые мышцы, скрываются между пальцами. Но не отмывают тату. Взгляд цепляется за чернила, и Лав слишком хмурится. И Квинт расплывается в ухмылке от того, что всё-таки заинтересовал её. А ведь даже мышцами играть не пришлось. Он скользит по руке от запястья до локтя, тянет на себя и цепляется зубами за язык. Зубы сводит, когда проходится вибрация от её стона. Потому что Квинт не целует — выдирает с корнем, раздирает до крови, опустошает. Сжимает предплечье до синяков. Оставляет на коже алые мокрые отпечатки. Ухмыляется в губы, прокусывая, и отпускает, залезая языком на свою территорию. Потому что Лав его ма. Рука расстёгивает пуговицы на её чёрной, как всегда, рубашке. Потому что Квинт хочет удостовериться, что Лав всё ещё ма. Он тянет её на себя, и она послушно перекидывает ногу в ванну. Встаёт на коленки, и они моментально краснеют, Лав чувствует только стягивающую кожу боль, пытается не причинять дискомфорт Квинту. Потому что всё ещё в генах плавает послушание. И Лав никогда не отличалась желанием подохнуть от сотрясения об керамику. Хотя, зная Номера Пять, этим не закончится то, что она случайно ущипнёт или навалится на него. Поэтому Лав максимально аккуратна. Но руки Квинта всё ещё не аккуратны. Он царапается, специально проводит сильнее по засохшей кожице ран на спине. Сдирает их, расстёгивая лифчик и обнажая свою цифру, его ма. Отстраняется, ловя взгляд, снимает рубашку и лифчик через голову, смотрит, как поднимается её грудь и падает, видит, как выпирают рёбра через мышцы от поднятых рук, облизывает глазами ямочки ключиц, в которых копится вода. На фоне падает пицца, заляпывая брошенную одежду, а пепельные волосы облепливают лицо, обтекая худые плечи. Квинт смотрит и мотает время в голове, заставляет его замереть. Только в мыслях. Наяву ему не нужно останавливать момент. Лав — для него, она просидит так на нём голая, сколько потребуется, чтобы он увидел всё. Но на глаза попадаются два болота, в тени занавески. Они зовут, и Квинт не увиливает, проезжает руками от бёдер, по талии к шее и щекам, притягивая. — Смотри мне в глаза, — звучит не угрожающе — повелительно, и Лав глотает эти слова, но они застревают в горле. Как язык во рту лижет по спинке, забираясь глубже. И Лав хватает этого с лишком, чтобы захотеть прикрыть глаза. Но закрывающиеся веки, спотыкаются о малахитовую радужку. Так ощутимо, что плечи дёргаются назад, но рука надавливает на шею, не отпускает. Сжимает загривок, что ничего не остаётся, как подставить щитовидку. — Знаешь, почему A.R.X.? — неожиданно усмехается в влажную кожу, а потом проходится по соли с привкусом мыла по вене. — Руководить, — Квинт, приподнимает бёдра, — управлять, — залезает под юбку, и через трусы давит, входит на фалангу внутрь, — как мечом, — она стонет безбожно пошло, выгибается в пояснице на нём, заставляя руку тянуться к ней неосознанно — Лав не хотела, чтобы он выходил. — Но этот термин, xiphoideus, обозначает совсем не меч, — Квинт смотрит в глаза со слезами, в ней наконец-то страх, сухой, разбодяженный страстью. И эта скованные в цепь, заплетённые травинки взгляда не дают, не разрешают отсраниться. — Мечевидная кость, — Квинт скользит по грудине и надавливает пальцами на солнечное сплетение, где кончается острый отросток хрящевой кости и крепятся рёбра. У Лав выбивает воздух из лёгких. Она съёживается, а Квинт наконец видит её слабость, её мимолётный страх. Её непослушание в закрывшихся глазах. И он самостоятельно поддерживает её в этом, залезая пальцами за сетку. Квинт почему-то уверен, что чёрную, как и вся её одежда. Ловит её лоб плечом. Чувствует щетиной её нежную кожу щеки, ведёт носом по плечу в его укусах, чувствует каждый. Сжимает талию, сминает её под пальцами, как рисовое тесто. Внутри давит на клитор, ведёт по ребристым стенкам подущечками. Чувствует влагу под ладонями, за ухом, как она языком пытается отмыть в ответ. И Квинт расплывается в улыбке будто бы настоящей. Будто бы живой и счастливой. — И именно до него я достану, — выдыхает ей свой план. Потому что он уже достал слишком быстро. Нитка с бьющимся сердцем у неё внутри, стенки, сжимающиеся в ритм. Она, которая дышит прерывисто. Квинт держит тело на себе и забывает о крови. Квинт охрень как рад её ягодицам на своих бёдрах. То, как она размазывает поцелуй по скуле, будто он ей нужен. Она хотя бы умеет врать. Умеет обласкать, потому что руки наконец отрываются от массирования лопаток, смывают гель под душем и неспешно ложатся на член. Отмывают будто тоже. Двигаются не хуже языка. Мажут смазкой по головке, одной рукой держат оба яйца. В одной руке — Квинт подцепляет мочку уха клыком. — Я бы хотел обойтись без угроз, — намекает. Ведь для него — это не угроза, а вот он мастер в этом, толкается средним пальцем в матку до боли и протяжного вскрика. — Любовь первая буква в A.R.X. — amor. Лав принадлежит Цитадели. Согласна? — Да, — холодят выдохом влажную кожу на трапеции, а Квинт сжимает ягодицы сильнее, впиваясь ногтями. — Неправильно. Ма принадлежит Номеру Пять, — шипят, оттягивая, что Лав кажется, будто она сидеть не сможет от порванного ануса. — Ма Номера Пять, — повторяет, поднимая глаза со слёзами, как было наказано. И у Квинта слетает что-то, что сдерживало, оказывается руки, лопается напряжение, появившееся за мгновение, и он приподнимает бёдра только, чтобы она села на него. Чтобы он вошёл в неё, как обещал, она вытянулась под струи душа, показывая синяки на себе. Его грязь скопированную грудью, сворованную с него, открывшую его синяки. И ему нравится, что он держит её, насаживает глубже, не даёт дёрнуться, как она поднимается, вслед за руками, а сиськи прыгают, когда он заходит в неё снова он начала до конца. И ей больно, но он полностью в ней. Чувствует её конец. Как он упирается в ней. И Квинт всё ещё не умеет трахать нежно. Не даёт права двигаться самой, не доверяет от слова совсем, зная, что ебётся, она наверняка охуенно, учитывая количество партнёров. Особенно тряпок, которыми она затёрла дыры в себе и каблуков, по которым поднялась. Тех, кто взял её силой. Квинту не жалко её. В этом мир. В ней — чёрная дыра из пустоты. Но только Квинту это напоминает чистый лист. Будто это он сейчас её белилами размазывает, а не кровью по ней узоры из пальцев рисует. Будто она не плавится на нём, а загорается. Начинает жить, а он верит, что тоже. Будто она видит в глазах что-то кроме трясины, а не ищет позволения разорвать взгляд. И единственное, что не вливается в это воображение — отсутствие его имени, как всегда. Квинт выдалбливает его в ней, ведёт по его очертаниям на спине, но она только стонет развязно, ласкает мёдом уши, но молчит — ей всё равно кто. Она всё ещё не ма Номера Пять, хоть и тонет в торфяниках. Поэтому пуская он станет тихой, приглушённо безмолвной и обезличенной — Квинт сжимает шею так, как желала она сжать его. Поддевает сосок пальцами и оттягивает, до хрипов, дрожания горла под рукой. Лав напрягается, пока он входит в неё, в ритме стрельбы АРКС. У него сбивается дыхание. У неё оно теряется. Он до отвращения чувствует желание приложить её виском о плитку, почувствовать её тёплую кровь, слизать её по скуле, но он лишь прижимает её к груди в цепких объятиях — не дурить. Квинт знает, что такие желания лучше пресекать. Он убил сегодня достаточно, но удар крови в голову возбудил кончики пальцев. Которыми он держит задницу и впивается. Перед глазами только спина с розовыми отметинами, под ладонью её худая лопатка в движении, в лицо бьёт тёплый душ. Железом и солью обмывает открывшиеся раны. Его пресс чувствует член внутри неё, резкие толчки, напряжение в её теле. И Квинту нравится каждый из них. И Квинт у Лав будет последним. Потому что Номер Пять убийца, мгновения могут причинить боль, но убьёт только конец. Только Номер Пять. Он сжимает её, поднимает и выходит, мажа семенем бедро. Лав ничего не говорит, ждёт пока её отпустят, чтобы она вылезла, но Квинт слишком разнежен, чтобы делать лишние телодвижения. Он хочет помыться, но хочет продолжать лежать так, гладить её по спине. И не думать о том, что последний час для неё может наступить через несколько дней в казино Nonemo. Квинт должен, как всегда, предрешить её последний час. И он отпускает, следит взглядом, как она отстраняется, встаёт и вместо того, чтобы уйти, как и все, начинает снимать юбку. Квинт лежит под ней, между её ног и впитывает этот час, который ранит, защёлкивает у себя в голове, что это нужно повторить. Лав подхватывает душ и смывает с себя прилипшие разводы. Ведёт рукой по телу, а Квинт только сейчас понимает — мочалки не было изначально, и его план с самого начала не принадлежал ему — судьбе. Она переводит на него струю и наклоняется, чтобы домыть его. Помощи не ждёт, но получает, когда он поднимается к ней вровень, подставляет спину, расслабляет мышцы. Лав скользит взглядом в ответ по ним и находит хвостик тату, неосознанно ведёт по ней пальцами. И их перехватывают, разворачивают спиной к нему и откидывают волосы на плечи, чтобы намыль и смыть проступившую кровь на его пятёрке. Омывают практически нежно. Ведут по бёдрам вниз, кладут ладонь на клитор, а подбородок на плечо. — Ещё раз. Её ручка обхватывает член без вопросов и возмущений, смывает остатки смазки и спермы. А Квинт оставляет засосы по плечу, пока она не заканчивает, и он без зазрений совести может впечатать её ладони в кафельную бирюзовую стену, переплести пальцы и зацепиться зубами за загривок. Её жопа выпячивается и трётся о его ноги, и член так ровно ложится в ложбинку, будто это подставка именно для него. И входит он свободно до конца, как по маслу от прошлого раза. Сразу набирает темп, понимая, что она всё равно не кончила, но сознание щекотит мысль, что ему хотелось бы. И он близок к этому — её ноги дрожат, она выстанывает влажно. Квинт сдаётся, поднимается, дёргает её за волосы до прогиба в спине, ловит её взгляд из-под слипшихся светлых ресниц. Дерёт её и понимает, заглядывая внутрь глаз — на ней линзы, сука. Настоящего цвета не видно, но нарисованные круги чётко очерчивают вблизи зрачок. Толчки выбивают воздух со хрипом, скользящий по глотке лезвием. Он не может потерять контакт глаз, ей кажется, что он проникает прямо в голову, идёт по позвоночнику болью и закручивается в животе. И Лав сжимается внутри, что Квинт щуриться и выходит, боясь кончить внутрь от неё. Додрачивает на спину, всё ещё держа её за волосы, смотря в глаза. Шторка дёргается, и Квинт без слов выходит, пока Лав смывает сперму и пытается отдышаться, опираясь о плитку. Шорох одежды, дверка стиралки щёлкает, звон мелочи и бляшки ремня о пол. Квинт справляет быстро, шуршит по карманам, складывает вещи в тазик, как на досмотре в аэропорту. И будто ждёт свою ма. Она вытирается и подхватывает с крючка свой халат, который в первый раз открыл Квинту больше нужного. — Балкон есть? — Только общий коридор у входа. — Тогда одевайся и пошли покурим. Квинт поднимается с корточек, держа в руке пачку Лаки Страйк. Ему немного мал свитшот в плечах, а штаны велики и держатся только на косточках бёдер. Лав не видела вроде его в чём-то светлом, если серый можно считать таковы, кроме дня похорон. Она кивает и выходя, накидывает объёмную куртку на плечи. — Насколько я знаю, никто ещё не знает о встречи Медиума, — начинает он, пока дверь не открывается. — Но надо всё равно подготовиться, и ты должна запомнить каждый шаг от машины до машины Медиума. Он закуривает сразу две, протягивая одну ей. Локтями упирается на перила и наблюдает со второго этажа маленького комплекса, как девушка в короткой юбке и колготках в сетку на каблуках вышагивает круги около телефонной будки. Подъезжает машина, она залезает головой в окно, выставляя ягодицы, а после садится в салон. Квинт стряхивает пепел и переводит взгляд на ма. Она смотрит куда-то на лес вдалеке. По мокрым прядкам скользят капли. — Нужно заказать ещё пиццу. — Я беру её на первом этаже в закусочной, — кивает она в сторону, где звенит дверной колокольчик и за грязным стеклом виднеются пара столиков. — Там есть наггетсы?