***
Что же за тупой рисунок... Я всё ломал голову, откуда он, кто его нарисовал, и кто ещё видел...? Да за такое не только могли убить здесь, в Аушвице, да на её родине при всех казнь бы устроили! Суйгецу мялся около машины, заламывая пальцы. Его, кажется, смутило доставленное им. —Откуда это?! — рыкнул я, сжимая чертов клочок бумаги. Что она творит?! Что возомнила о себе?! —Я... кхм... Найдено у 27123, оберф... Оберштурмбаннфюрер! — его глаза расширились из-за сказанных слов, он судорожно поправил ворот рубашки, опуская глаза в землю. Суйгецу невероятно странный: в какие-то моменты, мне казалось, что он не может просто-напросто унижать всех заключённых, приравнивая их к мусору. Прекрасно зная их статус и сравнивая с теперешним положением — любой другой бы радовался и упивался своим статутом и властью. Но он отчего-то не такой. Он знал, что Хьюга — дочь генерала Хиаши, и не мог говорить о ней плохо. Он, в общем, относился к девушкам менее строго чем к мужчинам. —Какого чёрта не работают крематории? Совсем распоясались во время моего отсутствия?! — я метнул взгляд в совершенно чистое небо, в котором не клубился ядовитый дым. —Почему меня встречаешь только ты? Штандартенфюрер Узумаки где шляется? Харуно? —Х... Харуно Сакура снята с должности заведующей-главврача карантинного-медицинского корпуса и отправлена в школу невест. Орочимару взялся за две должности... — обершутце Хозуки закашлялся, пряча дрожащие руки за спину, неподобающе опуская плечи, будто сожалея о потерянном сотруднике. — Штандартенфюрер Узумаки понижена до шарфюрера... —Какого хуя?! — вскрикнул я, засовывая чёртову бумажку в карман. Давно сидящая во мне ненависть и агрессия плещется со всех краёв. Я за себя не ручаюсь. —Кто позволил? Разве я подписывал что-то о снятии с должности? Позволял этому змею повысить звание? — освободившаяся рука грубо схватила шиворот его рубашки, припечатывая к машине с глухим, очевидно болезненным ударом. —Я убью каждого, кто с этим связан. И ты, — я ткнул его в плечо, несвязно рыча, —будешь первым, обершутце Хозуки. Подняв взгляд на надпись над воротами «Труд освобождает», ухмыльнулся, рассматривая жалких, трудящихся заключённых. Нужно утолить ненависть, сосредоточится на происходящем. Что же, отдых окончен. На половине дороги меня нагнал Суйгецу, боязливо смотря по сторонам, кажется, опасаясь кого-то встретить. Я тяжело вздохнул, закрывая глаза, засовывая ключ в замочную скважину в дверь своего кабинета. Отверстие оказалось слишком узким, отчего я резко развернулся. Заколоть его ключом что ли? —От... Открыто. Откройте прос-сто... — только сейчас мне в глаза попался красно-синий след на шее подчинённого. То ли от удушья чьих-то рук, то ли от неудачной попытки повесится. Да что с этим придурком не так? Я чертыхнулся, пиная ногой дверь. Что здесь вообще происходит?! За моим столом... точнее нет, за каким-то столом НЕ моего кабинета вальяжно сидел Он. Потягивая МОЮ сигару и почитывая какие-то отчёты. —Фюрер Учиха?! Вы?! — глаза мгновенно расширились, и всё резко стало на свои места. —Дорогой внук... — он медленно поднял взгляд, растягивая тонкие губы в ухмылке, отодвинул стул, расправляя руки и ожидая объятий со своим родственником... —Что вы себе позволяете, фюрер?! — я вскинул брови, делая шаг назад. Обуздать мою накатившую ненависть по дороге сюда не удалось. Передо мной стоит — Учиха Мадара, Фюрер Третьего Рейха. Я не имею права делать лишних движений, произносить лишних слов. Насколько бы ни была высока и сильна моя ненависть даже к нему, я не хочу так глупо лишиться жизни. —Внук, я приехал с хорошими новостями. — он достал из выдвижной полочки в столе, которая с противным скрипом еле-еле открылась, кажется, погоны. — С повышением, Оберфюрер СС Учиха Саске. —Вы повысили меня, но расформировали моих подчиненных, проверенных на доверие не одним годом. Не работают крематории. Что. Вы. Себе. Позволяете? — я сделал ещё один шаг назад от него, чеканя последние слова в пределах дозволенного, желая отдалиться, не попасться в эти гадкие и наигранно-напыщенные объятия. Казалось, что Демон, которого я усердно прятал все эти года: вот-вот вырвется наружу, убьёт всех. Каждого. Разнесёт в щепки это здание, весь лагерь. —Я ведь фюрер Третьего Рейха, дорогой. Всё, принадлежит мне. Ты, — он указал пальцем на Хозуки за моей спиной, —и ты, — он перевёл руку левее и там, как оказалось, стоял его подчинённый, —ты тоже. — он ткнул в меня, поднимая подбородок выше. —Всё это — моё... — он вдохнул полной грудью, проводя рукой, как бы указывая на всё помещение и весь Аушвиц. От него исходила невероятная аура величественности, самолюбия и самовосхищения. Он гордился своим зверским характером, своей страной и поступками. О, как же я его ненавижу! —Тогда сами здесь работайте. Я не ваша собственность. — я сделал ещё один шаг, ровняясь с Хозуки. Тот нервно вздохнул прекрасно понимая, что сейчас плещется во мне и так желает вырваться. —Что ты, дорогой, боишься меня? — он вскинул брови, наигранно расстраиваясь. —Твоя подружка-предательница расстроится, если ты бросишь её. —О ком идёт речь? — Хината... Карман с её рисунком обжёг так сильно и так неожиданно, что, казалось, ногу свело судорогой. —О, так у тебя их много. — он развеселился, хлопая в ладоши, —Хью-га. Предательница... Как она только посмела рисовать такие убогие рисунки, грязнокровная тварь, — он выплюнул эти слова как что-то гадкое. Он видел этот рисунок. —Что ты с ней сделал? — я приблизился к фюреру, заглядывая в глаза. Ноги сами сделали эти шаги, глаза сами наполнились огнём. —Я — ничего. Хотя-я... — он на секунду задумался, а потом заговорил, как ни в чем не бывало, меняя тему, —хм, как тебе мой подарок?! Повышение и прекрасный кабинет, под стать тебе. Жаль, я не смогу с тобой отпраздновать твой прекрасный день рождения... Мне уже пора возвращаться. — он вдруг обнял меня, хлопая по спине. —Сакура твоя, понравилась мне, выучится, будет моей... — шепнул он, выпуская из своих лап и обжигая гадким дыханием моё лицо. Захотелось умыться. С мылом. Отмыть все эти слова. Я шагнул в право, пропуская фюрера и его подчиненного, закрывая глаза, вздыхая. Как же всё, сука, достало. —Оберфюрер Учиха... Я знаю в какую школу отправили Харуно... — Суйгецу неловко почесал затылок, желая спасти ситуацию. —Мадара убьёт меня если узнает, что я её забрал, — кулак с силой влетел в чёртов шкаф. Какие-то вазочки протестующе затрещали. — Позови сюда штандартенфюрера Узумаки. Быстро! — горло начало печь от непривычно громкого рыка и повышенного тона. Печь от невысказанной ненависти. —Нам следует провести фюрера... —Да. Точно! — я вытер со лба испарину, направляясь к выходу. —За мной, обершутце. —Меня, вроде как повысили... — Суйгецу почесал нос, кажется, прикрывая этим жестом лицо. —И до кого же? — я, ухмыляясь, вскинул голову. Если этот придурок расформировал всех капо, работы тут непочатый край. Ведь все капо, назначенные мной — не привилегированные заключённые, а переодетые коменданты СС. Ведь любой выбранный, вполне может устроить бунт или того хуже — побег. Коротко говоря — я не доверяю заключённым. —Шарфюрер СС, так же, как и Карин... —Имей уважение, придурок. Она дослужилась до штандартенфюрера и незаслуженно понижена. Она была выше меня по званию. —Простите... Вы вернёте мне звание обершутце? —Нет. Может, повышу. Ты хорошо мне служишь, — хмыкнул, выходя из кабинета, нужно ещё всё узнать. И по подробнее.***
—Будем ждать вас ещё, — я кивнул головой. За мной повторили все эсэсовцы, синхронно выкрикивая «Да!». —Думаю, времени на вас уже нету, — Фюрер Учиха хмыкнул, окидывая взглядом Аушвиц. —Но я был рад, что мне удалось навести тут порядки. Не забывай об отчётах. —Кхм... — Пришлось хорошо постараться, чтобы не скривится, — спасибо вам. Удачи и легкого пути к победе!***
Сырое помещение, от которого исходила сильная энергия, завораживало и одновременно отталкивало. Здесь хранили надежды на спасение, здесь умирали. И умирают по сей день. Здесь молятся разным высшим существам, хранят свою веру и верят в неё всем сердцем. Здесь родилось не мало искалеченных детей, которые тут же были переданы в руки экспериментам или вовсе в удушающую печь. Здесь рождено немало людей, и не меньше погибло. Этот подвал, камера, подземелье, помещение, обладало аурой смертельной надежды. Отсюда выходили живыми лишь младенцы, но дальнейшая их судьба такая трудная, что спасением стала бы смерть. Здесь разные камеры: есть разные виды пыточных, газовые камеры, морги, пустые «коробки». —Открывай, — я кивнул на вход. Связка ключей загремела эхом — ключ глухо повернулся. Двери со скрипом открылись...тяжело открылись, с маленького отверстия, видимо подобия окна, ярко светило солнце, освещая тонну пыли. —Прошу, уходи... Я не хочу убивать... Не хочу умирать, — хриплый, осевший голос заполонял комнату словно холодной, ледяной водой. О чём она? —Останься снаружи, — я приподнял руку, останавливая Суйгецу. Она вжалась в угол, обнимая колени, закрывая глаза. —Прости-прости-прости... Я не такая, ты не можешь... — её пальцы крепко сжали исхудавшие ножки. Они были так расцарапаны, будто она сама наносила себе эти раны. Но зачем? —Что не смогу? Она распахнула глаза, удивляясь голосу, будто не слышала моего обращения к эсэсовцу. Её руки теперь задрожали, но плечи расслабились..., и она закрыла лицо, опуская ноги на пол. Закрываясь ото всего мира... от меня! —Ты же можешь меня убить? Убей! Сделай это, пожалуйста! Зачем мучать? Зачем вы все издеваетесь надо мной?! Я так больше не могу... Иначе он сам съест меня! Вырвет сердце! Душу! А я не могу отдать это ему! Это хранит столько тайн... Я обещала, что всё вынесу сама, всю боль, тайны, терзания, мысли! Всё должно уйти со мной! — 27123 всхлипнула, не открывая лица. Я совершенно не понимал её. —Я пришёл спросить, почему ты здесь? Не с Орочимару? Что ты сделала? — день сегодня такой трудный, полон непонятных действий и поступков. Какого чёрта я понёсся к ней, в эту камеру? Для чего? —Нет! — её голос вновь стал таким же нежным, но немного отдавал хрипотцой. Она крикнула это так громко, будто Орочимару главный её страх, несмотря на всё пройденное до него. —Он что-то с тобой сделал? — я ступил к ней ближе, садясь на колени, превозмогая отвращение от пыли и засохшей крови на полу. В коленки неприятно впились какие-то камушки. Она медленно убрала руки с лица. Ангельский вид, в прямом смысле стёрт. Некогда фарфоровая белая кожа сейчас покрыта чем-то ужасным. Язвы, царапины, отёки... И ожоги... Кажется, второй степени. На некоторых частях тела также не имелось верхнего слоя кожи — она только-только заживает. Шея покрыта синяками и красными пятнами, будто её держали на поводке, а на запястьях глубокие втёртые гематомы. Когда-то её фигуре можно было только завидовать: в меру пышные формы сейчас иссякли, осталась лишь кожа, прикрывающая кости, и бережно ею хранимое сердце. Что же с ней стало? С ангелом, который подарил мне жизнь? Тому, кто тогда должен был умереть?! —Почему ты так поступил?! Что я тебе сделала? Я предательница, да! Я попала в этот лагерь, в твой лагерь, — её рука коснулась моего плеча, следовательно указывая на меня, —но почему-то именно меня ты определил на опыты! Я ведь спасла тебя хоть, и я знаю, что не должна была! Я же не молила меня отпустить за этот поступок, не вверяла, что ты обязан мне жизнью! — её рука сжалась в небольшой кулачок, сжимая рубашку, опускаясь к сердцу. —Мы никому ничего не обязаны! Лишь должны дарить хоть малейшую каплю понимания каждому человеку этого мира! И ты мог оставить меня в том бараке, на изматывающих работах! Но что я сделала не так? Чем так насолила? Ты мог тогда убить меня, остановить, раз жалеешь о моём поступке... Ты был наполовину в сознании, я прекрасно помню о том, что ты говорил мне, чёрт тебя подери! Помню, как ты цеплялся за меня, за жизнь, но в итоге я осталась виновна! —Я тебя ни в чём не обвиняю. Я отдал тебя Орочимару, чтобы ты в безопасности провела время в моё отсутствие, — я брезгливо убрал её горячую ладонь со своего сердца, вытряхивая то место. —Ты... ты настоящий псих! Но я не поверю, не хочу верить в то, что ты монстр, такой монстр, как о тебе говорят...говорили. Ты тоже заслуживаешь понимание и поддержку, но черт, я же хочу подарить тебе это... Даже после того, что ты сделал. Я в жизни не поверю в то, что ты не знал, что Орочимару делает с подопытными. Почему после всего, мне удаётся сохранять эту чёртову любовь к миру?! — каждую речь она говорила на одном вздохе, а потом кашляла, долго и протяжно, чуть ли не задыхаясь. Будто каждое слово рвало глотку, дарило такую нестерпимую боль... —Он это с тобой сделал? — то, что я так усердно закапывал глубже по дороге сюда, до этого дня, вырывалось, словно первые щупальца. Они касались чего-то, сразу разрушая. Как и в жизни: то, что я хочу защитить, взять под опеку, помочь — страдает больше остальных. Эти щупальца коснулись её шеи, потом поползли наружу. Я пропустил все её слова, не услышал ничего, из-за чего она снова начала протяжно кашлять, задыхаясь, хватаясь за стену. Но кое-что всё же дошло до моего, покрытого призмой ненависти сознания. —Ты... Оставишь меня одну? — её голос вновь осел, вновь стал таким страшно-хриплым, что хотелось напоить её чаем, закутать в шарф... —он убьет меня... он уже здесь... Я чувствую его приближение, то как его костлявые руки царапают стены... —Отведи её ко мне, шарфюрер Хозуки, — дверка влетела в стену с грохотом, да с таким, что с потолка посыпались строительные материалы. —Узумаки прибыла и ожидает вас у входа, — Суйгецу кивнул, выпуская меня.***
—За мной! — Карин приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, может, спросить, поздороваться, но я её перебил, грубовато рыкнув. Сейчас ненависть разливалась по венам, горело всё тело, что ознаменовало неминуемый крах стальному самообладанию. Если я не убью кого-то — это уже станет победой. Эти щупальца просачивались сквозь тела, охватывали каждого, отчего они удивлённо оборачивались, тихо здороваясь. Дверь с силой открылась от пинка. Из-за сквозняка окно с треском захлопнулось, вылетело стекло. —Оберфюрер Учиха, с приездом. — Орочимару хищно улыбнулся. Его зрачки сузились, пытаясь считать всю неустойчивость своего положения. Моё поведения не предвещало абсолютно ничего хорошего. —Проклятый змей... — я метнулся к нему, огибая очередного подопытного, хватая его за ворот белого халата, припечатывая к стене. —Я разве собственноручно отдал на смерть 27123?! Кто позволил тебе такое с ней вытворять?! —Саске, она не первая, она не последняя, — тонкие губы растянулись в ухмылке. Теперь с каждой его клеточки сочилась откровенная насмешка надо мной, его забавляла моя никем необузданная ненависть. —Я убью тебя. Убью твоего подчиненного. Убью каждого, кто позволил себе такую дерзость. Его затылок радушно встретился со стеной, потрескавшаяся краска с хрустом посыпалась. Тело Орочимару стало ватным, глаза завернулись, ноги подкосившись перестали держать. Напоследок он что-то посмеявшись рыкнул. —Какого чёрта тут творится? — схватив Карин за кисть, мы пошли на выход. —Саске... Прости, но мне больно... — я удивлённо отпустил её руку, внимательно осматривая, что ей причинило боль? Я ведь не сильно сжал руку? —Почему? Что не так? Она аккуратно приподняла рукава рубашки, где показались ссадины, очевидно от наручников. Её пытали? Фаланги безымянного и среднего пальца соединились, грациозно поправив очки, слетевшие на нос, она кивнула, скорее всего, считав мои мысли. —Что здесь творится? Какого хуя тебя понизили? Куда делась Харуно? Кто позволил? Ты мой первый заместитель, правая рука, и позволила всему произойти?! — мы медленно, но уверенно оказались у стены какого-то, до сих пор не известного мне здания. Карин смешно вжалась в стену, пытаясь не смущаться, ибо ситуация к этому не располагает. Моя рука привычно припечатана к стене, правее от неё, так удобнее. —Саске, он фюрер, а я была лишь штандартенфюрером. Какие полномочия я имела, чтобы перечить ему? Хотя, как видишь, пыталась, — она также аккуратно отодвинула ворот рубашки. Всё тот же сине-красный след руки, такой же как у Хозуки. —Была? Ты им остаёшься, — сквозь зубы сказал я. Мы синхронно повернули голову налево: к нам, тяжело дыша, бежал Суйгецу. Плохие новости на сегодня ещё не закончились.