psalm 40:2

      Во время завтрака звонит Бобби, чтобы подкинуть Дину дело.       — Ты не против поохотиться? — спрашивает Дин с полным ртом яичницы, убирая телефон и бросая взгляд через стол. — Посолить и сжечь в Южной Дакоте.       Кас пьёт очередную чашку кофе с кучей сахара, одетый в ту же мятую одежду, что и всегда. На его тёмных волосах и широких плечах снег, который теперь стремительно тает в тепле закусочной.       — Конечно, — говорит он. Он так пристально наблюдает за тем, как Дин ест, как будто это самое захватывающее зрелище в мире, хотя Дину много раз говорили о том, что созерцать это крайне неприятно. — Доберёмся до туда к вечеру?       — К полудню, возможно.       Кас хмыкает в знак согласия. Ему действительно плевать на приличия, потому что он не сводит глаз с лица Дина, когда тот жуёт и сглатывает, и Дин старается не покраснеть.       По крайней мере, он согласился отправиться вместе с Дином на охоту. Будет приятно не быть совсем одному. Дело обещает быть очень лёгким, но всё же Дин не настолько глуп, чтобы отказываться от подстраховки, когда она сидит прямо перед ним в уродливом плаще и галстуке, завязанном задом наперёд.       Главное, чтобы Кас знал, как пользоваться ружьём.       Вполне логично, что Кас знает, как охотиться на монстров. В конце концов, он грёбаный ангел. Дин думает о том, как Кас никак не отреагировал на то, что Дин порезал его ладонь в первую ночь, что он обсыпал его солью и облил святой водой; это не те вещи, которые люди, не привыкшие иметь дело со сверхъестественным, восприняли бы вот так легко.       — Эй, Кас?       — Да, Дин?       Дин не уверен, почему этот следующий вопрос кажется ему таким важным — по сравнению со всем, что Кас сказал ему прошлой ночью, по сравнению со странным, внутренним и непреодолимым убеждением, с которым Дин проснулся, говорящим ему, что он не должен выпускать Каса из поля зрения, это ерунда, — но для него это правда важно. Он опускает глаза на вилку, которой соскребает остатки бекона с тарелки, и говорит:       — Мы с Сэмом… мы всё ещё, эм… Мы всё ещё охотимся в будущем?       Кас на мгновение замолкает, словно подбирая слова.       — Да, — наконец говорит он. — Вы охотились, когда я покинул вас. Вы двое всегда делаете правильный выбор… самоотверженный. До сих пор ни одному из вас не представилась возможность оставить этот мир, всегда есть что-то, что делает это невозможным.       Дин осмысляет это, делая глоток своего кофе, который на вкус как вода из-под грязной посуды, продолжая избегать взгляд Каса. В этом есть смысл. Они с Сэмом. Продолжают охотиться до конца своих дней, спасая людей, потому что это правильно… и это так. Дин знает это. Они были рождены охотниками, и охотники не могут выйти из этого дела. Они либо умирают, выполняя свою работу, либо рано или поздно их затягивает обратно.       Потому что, ну, Кас был прав. Половина этого липкого гнева, просыпающегося в нём от мысли о том, что Сэм сбежал в Стэнфорд, — это простая зависть, а другая — тоска по брату.       Было бы приятно знать, что в конце концов они смогли взять передышку.       — Мне нравится думать, что вы двое оставили охоту после того, как я ушёл, — продолжает Кас, и за его хриплым голосом скрывается очевидная тоска. — Спасли мир, как вы всегда делаете, а затем обрели покой, который вы заслужили. Передали эстафету кому-то другому.       Дин позволяет себе улыбнуться Касу через липкую столешницу, хотя, возможно, ему не следовало этого делать. Он уверен, что эта улыбка выглядит мрачно.       — Охотники не выходят из игры, — говорит он, вторя собственным мыслям. Повторяя слова, которые Джон Винчестер говорил ему и Сэму тысячу раз, всякий раз, когда они мечтали о том, как вырастут пожарными, докторами, адвокатами или ковбоями. Дин быстро научился не говорить ни о чём, кроме охоты, пока какой-нибудь монстр не сведёт его в могилу; Сэмми так и не научился. — Было глупо с моей стороны спрашивать об этом.       — Никогда не глупо надеяться, Дин, — говорит Кас в своей серьёзно-мягкой манере.       Прошлой ночью он исцелил Дина. Он прикоснулся к нему, и его руки были тёплыми и не несущими ничего, кроме добра, и свет, который коснулся кожи Дина, был его душой. Это было ошеломляюще, то, какой он хороший; от этих мыслей у Дина снова встаёт ком в горле.       — Тогда наивно, — говорит Дин. Он даже не знает, почему спорит. Что-то бурлит за его грудной клеткой, искра, которая ищет фитиль, чтобы разгореться. Иногда лучше, чтобы всё вспыхнуло ярким пламенем, хотя бы для того, чтобы уничтожить улики. Нет, он точно знает, почему спорит. — Я умру, охотясь, Кас. Я всегда знал это.       — Дин…       — В любом случае, — перебивает его Дин, обрывая все те прекрасные вещи, что Кас собирался сказать ему, — ты когда-нибудь охотился с нами? Знаешь, как грохнуть призрака?       Это резкая смена темы… и отчаянная. На лице Каса отражается что-то, не совсем похожее на жалость, но близкое к этому, от чего у Дина сводит челюсть.       — Охотился, — говорит Кас. Он позволяет Дину уйти от этого разговора всеми способами, кроме одного: его колени прижимаются к коленям Дина под столом, и Дин слишком крепко сжимает вилку в руке. — И знаю. Я не стану обузой на этой охоте.       Это совсем не то, о чём беспокоился Дин, и осознание этого снова вызывает у него жгучий ком в горле, потому что именно об этом он и должен был думать. «Глупый», — говорит Джон. «Глупый», — думает Дин.       — Хорошо, — говорит Дин, имея это в виду, потому что в таком случае это хорошая идея — взять Каса с собой, и ему не нужно вести себя как маленький ребёнок, придумывая глупые, отчаянные причины не остаться одному. — Точно. Хорошо. Поехали.       Когда они выходят, Кас идёт так близко к Дину, что полы его плаща касаются голени Дина.              Когда Дину Винчестеру было семь лет, Джон оставил его одного с пистолетом.       Вспоминать об этом сейчас — всё равно что наблюдать за какой-то другой семьёй через запотевшее окно, за каким-то другим отцом и маленьким мальчиком, за каким-то другим малышом, а не за Сэмми, спящим в кровати мотеля поверх мягкого одеяла. Джон уже тогда постоянно пах виски, но его руки ещё не дрожали; его лицо было небритым и суровым, но он всё ещё иногда улыбался Дину; позже этим вечером Джон ушёл, исчезнув в душном вечере Миссисипи, и оставил Дина с чёткими инструкциями о том, как заботиться о ребёнке и как разогревать замороженный ужин в микроволновой печи, но в тот момент он всё ещё был там.       — Вот так, — сказал Джон, опустившись на колени рядом с Дином на потёртый коричневый ковер. Его большие руки методично двигались, щёлкая предохранителем туда-сюда, туда-сюда, и для Дина переплетение его пальцев и металла было лишь размытым пятном. — Понял?       — Дассэр, — сказал Дин, что было неправдой. Но тогда он уже знал, что всегда нужно было отвечать то, что Джон хотел услышать, и не важно, было ли это правдой или нет.       — Отлично, — хрипло сказал Джон. Он хлопнул Дина по плечу, сильно, но как-то любяще. — Держи эту штуку при себе всё время, пока меня не будет, слышишь? Никто не вломится сюда, но если кто-то попытается, пристрели его. Не сомневайся. Так же, как я тебе показал, хорошо, сын? Ты должен уберечь Сэмми.       — Да, — сказал Дин. Папа иногда уже оставлял их одних на ночь, но он никогда раньше не давал Дину пистолет, и на какое-то мгновение это было волнующе, захватывающе, что ему доверили что-то такое важное.       Но восторг исчез в тот момент, когда рёв двигателя Импалы затих в ушах Дина, превратившись в твёрдый, холодный комок страха.       Что такого особенного было в этом месте, что Дину нужен был пистолет, чтобы защитить себя и Сэмми? Что было такого ужасного за тонкой дверью мотеля, что папа не хотел, чтобы Дин отложил пистолет в сторону, даже чтобы поесть?       В ту ночь Дин не спал. Он сидел на краю кровати, рядом с маленьким, мягким тельцем Сэмми, пока Джон не вернулся, одним глазом следя за тем, как поднимается и опускается грудь Сэма, а другим — за дверью.       Сердце бешено колотилось в груди, рука лежала на спусковом крючке.              Дин, блядь, ненавидит раскапывать могилы.       Эта, в частности, настоящая заноза в заднице. Грязь Южной Дакоты в январе твёрже алмазов — с таким же успехом они могли бы попытаться пробиться сквозь каменную стену, учитывая, как медленно идёт дело, — и холодный пот выступает у Дина на пояснице, на затылке и в области подмышек.       Это очередная безлунная ночь. Темно хоть глаз выколи. Из-за облачного покрова небо кажется таким низким и близким, как крышка горшка, толкающая Дина в могилу по мере того, как он раскапывает её, и он ни черта не видит даже с фонариком, свет которого Кас время от времени беспорядочно направляет в его сторону.       Говоря о Касе…       — Ты не можешь сделать это быстрее? — стонет Дин. Они уже раскопали где-то, возможно, фута три, и могильная грязь липнет к рукам Дина, как смола. — Использовать немного своего ангельского моджо?       Справедливости ради, Кас — главная причина, по которой им вообще удалось зайти так далеко: он правда чертовски силён — то ли из-за своей ангельской натуры, то ли из-за того, что, как начинает подозревать Дин, он на самом деле довольно мускулист под этим бесформенным плащом, — и твёрдая как камень земля доставляет ему ровно столько же проблем, сколько и песок. Кас даже не вспотел.       Он методично копает землю, на его лице спокойное, сосредоточенное выражение. Он действительно знает, как пользоваться этими плечами.       Дин отводит взгляд.       — И что именно ты имеешь в виду под этим? — спрашивает Кас, он даже ни капли не запыхался. Дин, который задыхается, как чёртова скаковая лошадь, пытается приглушить несколько особо тяжёлых вздохов воротником куртки. — Разве я недостаточно полезен?       — Не сучись, — бормочет Дин. — Не мог бы ты… Не знаю, пробить дыру в земле?       Кас не отвечает несколько секунд, и звук его лопаты, ритмично ударяющейся о землю, прекращается. Дин снова поднимает глаза, готовый возмутиться, но всё его возмущение исчезает под взглядом, который Кас бросает на него: лукавый и весёлый, с нежностью, смягчающей грани так, что Дин не чувствует себя так, словно над ним смеются.       Это… в каком-то смысле приятно. Кас смотрит на Дина так, словно он сделал что-то милое. Словно Дин — это то, на что он хочет смотреть.       — Что? — говорит он, стараясь придать своему лицу как можно более оскорблённое выражение. Отчего-то ему приходит в голову мысль, что они, должно быть, стоят очень близко, чтобы вот так видеть лица друг друга. Он надеется, что его лицо не испачкано грёбаной грязью.       — Это, конечно, совершенно не привлекло бы внимания к нашему нелегальному осквернению могилы, да? — криво усмехается Кас. — Вспышка света, ударяющая в землю? Но если ты устал, то можешь сделать перерыв, пока я тут закончу.       Дело в том, что Кас в каком-то смысле мудак, но также он, возможно, самый милый парень, которого Дин когда-либо встречал.       — Я в норме, — говорит Дин. — Нет, я в норме. Забей.       Он изо всех сил вонзает лопату в землю, игнорируя тихий смех Каса.       Они ещё некоторое время работают в относительной тишине, стоя спина к спине в яме.       Выяснить, где похоронено тело их призрака, было довольно легко. Они просмотрели записи о людях, похороненных на маленьком городском кладбище за последние двести лет, и причина сверхъестественной активности обнаружилась довольно быстро: Куинси Харрисон, 1913-1952, убит собственным братом и застрял в земле, неподалёку от своего дома, после того, как тот же брат женился на его жене. Дин понимает, почему парень злится, хотя было бы неплохо, если бы он не винил в этом внука своего брата, который недавно вернулся в город. В конце концов, это его внучатый племянник. И… вроде как его прапасынок?       Ну, ладно, Дин понимает.       И всё же они не могут позволить Харрисону разгуливать по земле, устраивая дорожно-транспортные происшествия.       Прошло какое-то время с тех пор, как Дин самостоятельно работал над делом — Сэм, явно более умный из них двоих, разбирался в подобных вещах с самого детства, а после того, как он ушёл, Джон в основном выбирал дела, не требующие особых исследований за пределами того, что уже было написано в его дневнике, — но сейчас у него нет невероятного мозга Сэмми, чтобы складывать все факты воедино, и у него нет дневника отца, чтобы найти в нём что-то полезное. Есть только он и Кас, и жалкая горстка очарования, которую они делят на двоих.       Дин притворился раздражённым там, в библиотеке, когда Кас просто сидел в стороне и наблюдал за его работой, но он смутно осознаёт, что на самом деле не злился. Трудно злиться, когда ты чувствуешь на себе всю мощь этих искренних голубых глаз, обращённых на тебя.       К тому же Кас сбегал на заправку через дорогу и купил Дину сэндвич и кофе. Он сидел рядом с Дином, повернувшись боком, и его широкие плечи закрывали Дина от взгляда библиотекаря. Он протянул Дину первую половину сэндвича, а затем, когда тот покончил с ней, вторую, как будто это была задача не менее важная, чем всё остальное, на что он мог потратить своё время.       Кофе они разделили. Кас потягивал его с улыбкой, когда Дин предложил ему, даже несмотря на то, что в нём не было того чудовищного количество сахара, который он кладёт обычно, и тот факт, что Дин всё ещё думает об этой улыбке, стоя в свежевыкопанной могиле, говорит о многом.       — Сделай что-нибудь полезное, — пробормотал Дин.       — Обеспечение твоего организма питанием, чтобы ты оставался здоровым, — самое полезное, что я могу сделать в этот момент, — сказал Кас библиотечным шёпотом.       Он просто продолжает открывать рот и говорить всё это безумное дерьмо.       Полчаса спустя Дин слышит, как лопата Каса ударяется о дерево с глухим стуком. Он встречается взглядом с Дином и резко кивает один раз, прежде чем вылезти из ямы и протянуть руку Дину.       Дин принимает её. Ладонь Каса сухая, слегка шершавая и очень тёплая; он подтягивает Дина и вытаскивает из могилы, как будто ему это ничего не стоит, неописуемая сила содержится в линии его рук.       Боже. Он, вероятно, мог бы поднять Дина, если бы захотел. Что за идиотская мысль?       — Спасибо, — говорит Дин, очень тихо среди скопления надгробий. Ему требуется секунда, чтобы перевести дыхание, а затем он роется в карманах в поисках зажигалки, наблюдая за тем, как Кас медленно выливает керосин на раскопанный гроб. Наблюдая за его движениями в темноте.       У него есть доля секунды, чтобы заметить призрак Харрисона периферическим зрением, прежде чем сила поднимает его в воздух и швыряет в дерево.       — Вот чёрт, — стонет Дин. Его затылок безумно болит, и в ушах звучит какой-то глухой звон, что не означает ничего хорошего: перед его глазами мерцает Харрисон, низко рыча, и он выглядит ужасающе со своим раскуроченным черепом, Дин сгибается, когда его зрение затуманивается, и кажется, что призрак двоится в его глазах.       Зажигалка выпала из его руки, когда Харрисон отбросил его. Озираясь вокруг, он замечает её в нескольких футах от себя, мерцающую в темноте, и если он сможет дотянуться до неё, может быть, у него будет шанс бросить её в могилу, прежде чем этот парень успеет снова поднять его и размозжить его череп о другое дерево.       Он бросается в сторону зажигалки, и половина его тела проходит сквозь Харрисона: это ужасающий вид холода, тот, который осязаем, тот, который цепляется за него, когда он проползает последний фут или около того до зажигалки и, наконец, хватает её. «Чёртовы призраки», — думает он, с трудом поднимаясь на ноги, и перед глазами у него всё плывет. — «Всегда слишком сопротивляются…»       Харрисон снова поднимает его, сильно встряхивая, словно он кукловод, и Дин — марионетка, которую он терпеть не может, и Дин кричит: «Ты, мерзкий кусок говна», так зло, как только может, а потом его дыхательные пути перекрываются грёбаной призрачной энергией или чем-то в этом роде, а затем раздаётся хлопок, и Харрисон исчезает.       Дин тяжело падает на землю, прямо на задницу, больно ударяясь локтем о надгробие. Это выбивает воздух из его лёгких. Он поднимает глаза.       Кас стоит в нескольких футах от него, всё ещё держа ружьё поднятым и направленным в то место, где только что был Харрисон.       Дину кажется, что его разрывает на части от того, как Кас смотрит на него, широко раскрытыми, обеспокоенными глазами, его лоб нахмурен, и от того, как он почти бросается в сторону Дина, но не совсем. Просто немного покачивается.       Дин бросает ему зажигалку, чувствуя тяжесть во рту. Кас легко ловит её одной рукой и поджигает могилу, не глядя.       — Всё прошло довольно хорошо, — говорит Дин, когда Кас подходит к нему ближе. У него всё ещё немного кружится голова, но она уже начинает проходить; значит, вероятно, это не сотрясение, хотя шишка будет знатная. — Учитывая все обстоятельства.       — Ты в порядке?       — Просто замечательно.       Кас уже опустил ружьё, но всё ещё небрежно держит его в одной руке. Огонь за его спиной освещает его золотым светом, и, стоя над Дином, который всё ещё распростёрт на земле, он выглядит восхитительно и недосягаемо. Он приподнимает бровь, смотря на Дина, и Дин уже знает, что этот жест, означает, что Кас непреклонен в своих намерениях. От этого у Дина всегда пересыхает в горле.       И сегодняшний день не является исключением.       — Идём, — говорит Кас. Он не ждёт, пока Дин подчинится, хотя Дин всё равно пытается; он слегка наклоняется и хватает Дина за предплечье одной из своих широких рук, поднимая его на ноги и ведя через кладбище туда, где припаркована Детка.       И Дин идёт. Его сердце колотится, Дин поддаётся прикосновению Каса, и Дин идёт.       — Я сяду за руль, — говорит Кас, открывая багажник Детки так, как будто он делал это уже тысячу раз, и быстро убирая туда ружьё. Дина он не отпускает. — Ты был довольно громким, а теперь что-то горит, и я не думаю, что нам стоит рисковать, потому что ты слишком оглушён, чтобы быстро вытащить нас отсюда.       Дин заставляет себя отдёрнуть руку.       — Я в норме, — говорит он, чуть более резко, чем собирался. С ним не нужно нянчиться, и один намёк на то, что Кас считает, что должен делать это, заставляет Дина снова чувствовать себя тупым, маленьким и нелепым. В то же время ему нравится чувствовать руки Каса на себе, и ему нравится то, как мягко, но непреклонно Кас берёт на себя всю ответственность. Слишком нравится.       Кас бросает на него ещё один взгляд, он взволнованный, но в нём нет жалости. Он не винит Дина в том, что тот был невнимателен, и, кажется, даже совсем не злится из-за этого. Как будто он просто беспокоится о благополучии Дина, и всё.       Что-то глубоко внутри Дина смягчается, как мороженое на солнце.       — Чёрт, Кас, — ворчит Дин, передавая ему ключи от Детки. Их пальцы соприкасаются. — Если ты разобьёшь её, я надеру тебе задницу так быстро, что ты даже не поймёшь, что произошло.       — Твоя вера в меня поразительна, — сухо говорит Кас, но уголок его рта дёргается, когда Дин плетётся к пассажирскому сиденью и скользит внутрь.       И Дин никогда в жизни никому в этом не признается — ни Касу, ни Сэмми, ни даже совершенному незнакомцу или самому себе — но, Боже, это такое облегчение — расслабиться после тяжёлой охоты и знать, что кто-то другой отвезёт их в безопасное место. Потому что он правда доверяет Касу. Дин понимает, что знает этого парня всего несколько дней, но Кас уже был добрее к Дину, чем почти кто-либо, кого он может вспомнить, и, вероятно, спас его грёбаную жизнь, по крайней мере, дважды. Он ни о чём не просил Дина, но взамен дал ему компанию, стал тем, кто слушает его нытьё, якорем, который помогает ему прийти в себя, когда кошмары становятся слишком плохими. Он помог Дину без всякой выгоды для себя, исцелил его и сказал самые замечательные, невероятные вещи, которые когда-либо были сказаны о Дине в его жизни.       Может быть, именно поэтому, вместо того, чтобы быть взвинченным, напряжённым и нервным, как случается всякий раз, когда он позволяет Сэму сесть за руль Детки, Дин позволяет себе расслабиться в объятии её кожаных сидений и спокойно наблюдает за Касом.       Он хорошо смотрится за рулём. Его руки в правильной позиции «10 часов и 2 часа», плечи расслаблены, глаза сосредоточены на дороге, он красив, даже с пятном грязи на волевом подбородке. Он выглядит как человек, который мог бы проехать с тобой много миль, только для того, чтобы ты был в безопасности.       Кас был прав. Вера Дина в него поразительна.              — Я собираюсь немного проветриться, — говорит Дин позже, после долгого, хорошего душа, который смыл грязь с его рук и запах бензина с его кожи. — Хочешь со мной?       Кас растянулся на своей кровати в очередной комнате мотеля, которую они делят сегодня ночью, скрестив лодыжки, и смотрит какое-то ночное ток-шоу с восхищённым и отчего-то слегка напуганным выражением лица. Он переводит взгляд на Дина, но головы не поворачивает.       — Проветриться, — повторяет Кас. — Ты имеешь в виду, в бар?       Дин пожимает плечами. Он чувствует себя беспокойным, нервным, кровь бурлит в его венах, как всегда бывает после охоты. Ему нужно… сделать что-то. Пофлиртовать, развести кого-нибудь на пару баксов, пить до тех пор, пока он не почувствует, как его нервы успокаиваются.       — Думаю, да, — говорит он.       — И я не буду, эм, — Кас колеблется. — «Стоять у тебя на пути»?       Боже, он изобразил кавычки в воздухе. Откуда, чёрт возьми, взялся этот парень?       — Нет, чувак, — говорит Дин и легко улыбается, натягивая куртку. И это правда. На самом деле у него нет планов подцепить какую-нибудь девчонку этим вечером; он хочет просто унять зуд, гудящий под кожей, желание быть оценённым кем-то, тёплым и желающим его. — Не беспокойся об этом.       — Хорошо, Дин, — говорит Кас, улыбаясь ему в ответ. Он плавно поднимается на ноги и выключает телевизор одним движением запястья.       — Выпендрёжник, — ворчит Дин. Кас смеётся, проходя мимо него, и совершенно бесстыдно проводит рукой по его локтю, видимо, потому, что просто хочет.       Бар находится прямо через дорогу от их мотеля, убогое местечко, где у входа всегда курят сомнительные личности, а на неоновой вывеске не хватает половины букв. Внутри пахнет пролитым пивом, жареной едой и непринуждённостью, и Дин легко входит туда бок о бок с Касом.       Они садятся за барную стойку в задней части бара, откуда хорошо видно вход и всех посетителей. Эта привычка, которая есть у Дина, вероятно, лет с четырёх, — не входить в помещение без тщательного осмотра. Что касается Каса, ну, кажется он просто доволен следовать за Дином куда угодно, пока тот не лезет в неприятности.       Он заказывает пиво им обоим, решая, что позаботится о пиве Каса, если окажется, что ангелы и алкоголь тоже не пьют. Кас наблюдает за этим, положив локти на стол и скрестив руки перед собой. После того, как бармен уходит, Дин смотрит на Каса, и тот улыбается ему.       — Спасибо тебе, Дин, — говорит он.       — Это просто пиво, чувак, — отвечает Дин. Колено Каса прижато к его колену между стульями, ненавязчиво, осязаемо и уверенно. И Дин не отстраняется.       Оказывается, ангелы могут пить, но Касу не нравится вкус, поэтому, когда Дин заканчивает со своей бутылкой, он меняет её на полную бутылку Каса, и Кас ничего не говорит об этом, просто обнимая ладонями пустую и продолжая спокойно сидеть рядом с ним.       Он довольно хороший собутыльник для того, кто на самом деле не пьёт. Он с неподдельным интересом следит за нитями разговора Дина, даже несмотря на то, что их становится всё труднее связать вместе, когда Дин переключается на виски и всё больше пьянеет. Кас говорит что-то, и это заставляет Дина смеяться, он приятно расслаблен, его щёки раскраснелись и внутри разливается тепло.       — Вы, парни, когда-нибудь делаете это? — спрашивает его Дин. — Тусуетесь?       Если в начале вечера он позволил ноге Каса прикасаться к своей, то сейчас он сам прислоняется ближе, и когда он поворачивается, чтобы поймать взгляд Каса, их бёдра плотно прижимаются друг к другу. Сердцебиение Дина учащается без всякой на то причины.       Касу не нужно уточнять, кого именно Дин имеет в виду. Он мягко барабанит пальцами по пустому стакану, который держит в руке, пристально смотря на Дина.       — Когда у нас есть время, — отвечает он. — Нам, безусловно, нравится общество друг друга, хотя в связи с разными обстоятельствами у нас редко бывает подобная возможность. Мы делаем всё, что можем.       Это не тот ответ, который Дин ждал, хотя он не уверен, что хотел услышать. Он делает большой глоток, тщательно обдумывая свой следующий вопрос.       — Мы… вы двое друзья, да? — он чувствует, что от этого вопроса краснеет ещё сильнее, и надеется, что сможет списать это на алкоголь. — Ты и твой Дин.       Взгляд Каса смягчается.       — Конечно, — бормочет он.       Дин кивает.       — Лучшие друзья?       Он мгновенно сожалеет о том, что задал этот вопрос, смущение покалывает на его коже. Как будто он снова в школе, передаёт записку девчонке, на которую запал: я тебе нравлюсь? обведи «да» или «нет».       Только… ну, очевидно, это не то же самое. Совсем нет.       Но Кас говорит:       — Да, Дин, — и он звучит чертовски уверенно. Как будто он хочет, чтобы и Дин поверил в это. — Ты самый лучший друг, который у меня когда-либо был.       Он говорил что-то подобное прошлой ночью. Ты самый лучший и любящий человек, которого я когда-либо знал.       Было бы легко поверить, что Кас просто говорит то, что Дин хочет услышать, но он так чертовски серьёзен и искренен. Если бы Дин произносил подобные слова, то это было бы признанием, но для Каса это просто факты. Небо голубое, трава зелёная, и Кас думает, что Дин Винчестер — самый лучший человек, которого он когда-либо встречал.       Дин не знает, что с этим делать. Все эти дифирамбы просто обрушились на него. Всё это словно создаёт стандарт, которому он должен соответствовать.       Он хочет, чтобы Кас видел, его таким, какой он есть, просто чтобы в будущем он не разочаровывался так сильно. Но также он хочет, чтобы Кас думал, что он замечательный до конца дней.       Внезапно в баре становится душно, и приятный гул разговоров, который окружал их весь вечер, становится таким громким, что Дин просто не может думать. Кас поймёт. Чёрт, это просто чудо, что он не понял этого до сих пор, зная Дина в любой из временных линий. Что-то сорвёт с него эту оболочку, которую Дин натягивает на себя, и Кас увидит, всю гниль внутри Дина, мерзость, поселившуюся у него под кожей, и он узнает, кто Дин на самом деле. Что он на самом деле. Как недостоин он до глубины души.       — Дин? — Кас снова выглядит обеспокоенным, уже в тысячный раз за эти несколько дней, что Дин его знает, и, конечно же, всё это вина Дина. Он касается бедра Дина чуть выше колена, это лёгкое прикосновение, но оно пронзает Дина насквозь.       «Эгоист», — говорит Джон.       — Уборная, — говорит Дин, соскальзывая со стула. Кас отпускает его, но Дин неуверенно пошатывается, и рука Каса поднимается снова, и вот она, тёплая, большая и нежная на талии Дина, и сердце Дина, кажется, прямо сейчас выскочит из груди. — Мне нужно…       Кас так близко. Если бы Дин захотел (Дин хочет), он мог бы сесть обратно и снова позволить Касу прикоснуться к себе, и если бы Дин захотел (Боже, он такой эгоист, он тянет руки к тому, что ему не принадлежит, потому что хочет завладеть этим), он мог бы податься навстречу теплу Каса, откуда бы оно не шло, его руки могли бы оказаться на талии Дина, и Дин бы мог уткнуться лицом в его шею.       — Сейчас вернусь, — говорит Дин, отстраняясь от успокаивающего прикосновения Каса. Он вслепую направляется в уборную, запирается в первой попавшейся открытой кабинке и закрывает лицо руками.       Здесь больше никого нет. Дверь захлопывается, заглушая голоса с другой стороны, и всё, что теперь слышит Дин, — это медленное капанье крана, собственное тяжёлое дыхание и кровь, стучащую в ушах.       Это всегда было проблемой. Он всегда… чего-то хочет. Хочет вещи, которых не должен хотеть, которые ему просто не разрешено хотеть. Спать по ночам в тёплой постели и знать, что его младший братишка счастлив и защищён от всех тварей, которых они убивают, и от отца, который научил их этому; не быть для Сэмми лишь постоянным напоминанием о жизни, от которой тот сбежал; будущее, в котором его не ждёт кровавая смерть; губы мальчика на его губах, ласковые глаза и уверенные руки.       Он пинает ногой стену, и боль пронзает его насквозь. Недостаточно боли, чтобы полностью успокоить его, но теперь он хотя бы может сделать глубокий вдох. Боль — это хорошо. Боль — это то, на чём можно сосредоточиться, то, что является настолько повседневным, что он может использовать это как жизненные ориентиры.       Эгоист, эгоист, эгоист. Если бы отец мог видеть его сейчас, он бы снова вышвырнул Дина вон.       Но отец не может видеть его, потому что Дин слишком большое разочарование, чтобы быть рядом с ним.       — Дерьмо, — бормочет Дин в свои ладони. Ему тяжело дышать из-за кома, появившегося в горле, и он уже немного пьян, что только усугубляет ситуацию. Делает её более драматичной. Он… слишком, блядь, драматичен. Кого волнует, чего он хочет? Какая, чёрт возьми, разница, если он хочет чего-то настолько сильно, что чувствует это как физическую боль в своём сердце? Он охотник. Он мужчина. Он должен просто запихнуть все свои желания поглубже и не вспоминать о них.       Это он и делает.       Прислонившись к грязной стене кабинки, Дин вдыхает и выдыхает, и он сминает это желание, которое дрожит в нём, в комок, как можно туже. Он запихивает его глубже. Глубже. Прочь.       Он не знает, сколько времени провёл в кабинке, когда наконец выходит. Он смотрит на своё отражение в разбитом зеркале, брызгая водой на лицо — он бледен, как призрак, челюсти крепко сжаты, выражение лица настолько мрачное, что он отводит взгляд, — затем он вытирает руки о свою рубашку и выходит из уборной, готовясь к… к Касу.       Дин сразу видит его, сидящего всё там же. Он выглядит взволнованным, и он больше ничего не заказывал, даже с такого расстояния Дин видит, как он напряжён. Его плечи и линия шеи настолько тверды, что видно, как ему некомфортно, и всё это тоже вина Дина. Дин не должен был сбегать вот так…       Он врезается в кого-то, резко выдыхая.       — Блядь, — выругивается Дин, на автомате поднимая руки, чтобы удержать своё неожиданное препятствие. — Чёрт, простите…       Она маленькая, мягкая в его руках. Она хмурится, когда их глаза встречаются, но выражение её лица смягчается, становясь удивлённым, а затем на её губах расцветая озорная улыбка.       — Смотри куда идёшь, красавчик, — тихо говорит она.       Зуд всё ещё гудит в его крови. Жажда. И она тёплая, и она улыбается ему, и кончики её волос кажутся мягкими, когда касаются тыльной стороны его рук.       — Лучше посмотрю на тебя, — говорит Дин глубоким, медовым голосом.              Его голос немного грубый для кого-то, кто только что столкнулся с симпатичной незнакомкой, обращённый к чему-то, что определённо не связано с ней, но, кажется, она не обращает на это внимания. Она смеётся так, как смеются люди, когда они готовы вести себя так, словно ты правда забавный, чтобы хорошо провести время, и Дин чувствует облегчение.       Гораздо проще, когда никто не ожидает от него ничего, кроме того, что он сделает им хорошо.       — Этот подкат обычно работает? — спрашивает она. У неё большие, круглые глаза и хриплый голос, как будто она выкурила пачку сигарет, прежде чем войти в бар. Её маленькие руки лежат у него на груди.       — Разве это важно? — улыбается Дин, и она своими маленькими, но сильными руками, толкает его в угол у музыкального автомата.       Они ещё немного болтают, но не особо много. Каждый из них знает, чего хочет, и Дину нравится, что она не старается ничего приукрасить. Её зовут Кэндэс, и ей нравится прикасаться к его груди, плечам и рукам, и он совсем не против, когда она его целует.       И это действительно приятно, когда к тебе прикасаются вот так. Мягко и близко, немного грубее, когда она направляет его, положив руку ему на затылок. Приятно, когда она издаёт тихий, сладкий стон у его рта, когда он приоткрывает губы, приятно, что ей явно нравится, как его руки обхватывают её бедра и легко поглаживают спину. Приятно чувствовать себя желанным. Приятно заставить кого-то чувствовать себя хорошо.       В его животе нет зудящего жара. Нет всепоглощающего желания, которое делает его горячим, задыхающимся и дрожащим.       Он не собирался этого делать, но всё равно делает. Она отстраняется, чтобы глотнуть воздуха, и Дин открывает глаза, и они остаются открытыми, когда она целует его снова, а потом…       Он встречается взглядом с Касом.       Кас смотрит. Беззастенчиво. Пристально. Кэндэс сжимает шею Дина и слегка прикусывает его губу, и рука Каса крепко сжимается на колене, глаза Каса такие чертовски тёмные, его губы слегка приоткрыты, и он просто наблюдает, наблюдает, как Дин целует её, наблюдает, как она целует его в ответ, и внезапно это болезненное желание пронзает Дина так интенсивно, что он всхлипывает.       Кас сглатывает. Дин видит, как дёргается его кадык даже в этом тусклом свете.       У Дина дрожат руки. Она проводит губами по его челюсти, и Кас ёрзает на своем стуле, и она шепчет, целуя его шею:       — Хочешь убраться отсюда, детка?       Он возбуждён. Он никогда… у него никогда не вставало только от того, что он целует девушку, но сейчас у него на уме совсем другое. Он чувствует себя новорождённым котёнком, ещё не умеющим управлять своими конечностями, прижатым к стене одним только взглядом Каса.       — Прости, Кэндэс, — говорит Дин. Он вырывается из её объятий и знает, что она обижена и возмущена, но он всё ещё не может смотреть на неё. Не может отвести взгляд от Каса. — Я кусок дерьма, боже, прости.       Она резко смеётся.       — Ещё какой, — говорит она. — Блядь, целуешься хорошо… но, по-видимому, это ни хрена не показатель.       — Ты тоже, — отвечает Дин. — Хорошо целуешься. Прости. Прости.       Он пятится обратно в уборную, отрывая взгляд от Каса в последнюю возможную секунду.       Кас облизал нижнюю губу, наблюдая, его глаза были такими чертовски яркими, лихорадочно-голубыми, и он обхватил своё бедро так, как будто это было бедро Дина, которое он мог бы так хорошо сжать в своей большой, тёплой руке…       Дин бурно кончает, закрывшись в той же кабинке, тихие стоны заглушены рукавом куртки, когда он изливается в свой кулак.       После этого он чувствует себя таким же грязным, как и стены вокруг него.