psalm 40:2

      Оборотень вырезает молодых людей, как свиней, в маленьком городке в Оклахоме.       Мёртвое тело падает к ногам Дина, согнувшись на животе так, что его выступающие позвонки торчат сквозь рубашку, как горные вершины. Убить его было легко, даже несмотря на то, что тела его жертв в этом гниющем сарае со вскрытыми грудными клетками — явный признак того, что он хорошо питался.       Однако у него не было стаи. Похоже, его бросили, оставили одного, вынудив предпринять отчаянную попытку найти себе хоть какую-то компанию, чтобы просто не сойти с ума.       Дин толкает тело ногой. Бледная кожа, грязная одежда и немытые волосы.       Очень тревожно видеть, что даже монстры не могут выдержать одиночества.       Дин убирает пистолет.       Краем глаза он замечает движение с другой стороны амбара, и, повернувшись, видит Каса, который наклоняется и поднимает на руки одно из человеческих тел, не обращая внимания на кровь, уже свернувшуюся и ставшую тёмной и густой, покрывающую всё тело мальчика. Кас позволяет голове упасть на его плечо, прижимает согнутые колени к сгибу локтя и встречается взглядом с Дином.       — Нужно сжечь их, — говорит он.       Дин кивает. Всего их пятеро, все они примерно одного возраста с Сэмми, — чёрт, да и сам монстр был едва ли старше Дина, — и они пробыли здесь недолго. Тот, кого поднимает Дин, всё ещё тёплый, умер всего около часа назад. Они могли бы спасти его, если бы Дин просто ехал быстрее. Просто был немного умнее.       Снаружи снега Дину по щиколотки. Они оставляют на нём кровавые следы, и он тает, когда догорает огонь.              Уже поздно, когда они возвращаются в мотель, и Дин устал, в его желудке скручивается чувство вины, и он говорит себе, что именно поэтому не замечает машину, припаркованную рядом с Деткой.       Дин вылезает из Импалы, как только они подъезжают, просто желая поскорее смыть кровь, глубоко въевшуюся в его ладони. Прошло какое-то время с тех пор, как он был недостаточно хорош, чтобы уберечь людей от гибели, и что-то в том, что Кас был рядом, чтобы засвидетельствовать его несостоятельность, как охотника, всё только усложняет — когда он был с отцом, он точно знал, в чём ошибся, и что его за это ждёт.       С Касом… блядь. Он не думает, что Кас вообще упомянет об этом. Не думает, что Кас вообще считает, что Дин сделал что-то не так.       Дин закрывает глаза и запрокидывает голову к небу, концентрируясь на твёрдой земле под ногами.       Он достаёт ключ от мотеля из кармана куртки и прислушивается к звуку, с которым Кас закрывает дверь Детки, к его шагам, немного хрустящими из-за грязи, льда и окурков, покрывающих тротуар. Кас не пытался говорить с ним по дороге сюда или даже прикоснуться к нему; Дин не уверен, чувствует ли он облегчение от этого или хочет позволить Касу утешить себя…       — Дин, — резко произносит Кас шипящим шёпотом, и Дин мгновенно замирает, наполовину поднеся руку к двери.       Волосы на затылке Дина встают дыбом. Он поворачивается лицом к Касу и чувствует, как его плечи напрягаются.       — Что, чувак?       Кас поднимает руку, и Дин замолкает. Ангел пристально смотрит на дверь тем взглядом, какой Дин видел у него только во время сражений: глаза слегка прищурены, сфокусированы так, словно он может видеть сквозь то, что находится перед ним.       — Там кто-то есть, — тихо шепчет ему Кас. Дин стискивает челюсти, бросает взгляд на единственное окно, всё ещё занавешенное. Он не может различить никаких признаков движения внутри.       Дин достаёт пистолет и снимает его с предохранителя, его сердце бешено колотится. Он всецело и полностью доверяет Касу. Если этот парень говорит, что там кто-то есть, значит, там кто-то есть.       — Встань позади меня, — говорит Дин, и Кас делает это, твёрдо, тепло и уверенно. У него в руках нет оружия, но оно ему и не нужно. Дин защитит его… ну, или благодать Каса защитит их обоих. — Раз, два, три.       Дин выбивает дверь ногой.       Джон Винчестер сидит в изножье кровати.       Некоторое время никто ничего не говорит. Кас застыл на месте, озоновый запах вокруг него на мгновение усиливается, словно посылая электрический заряд в атмосферу комнаты, и брови Джона хмурятся, его рот сжат, уголки губ опущены вниз, образуя глубокие морщины на его лице, в его руке бутылка, и Дин… Дин…       Дин, блядь, не может дышать. Не может двигаться. Джон здесь, в месте, куда Дин хотел вернуться, чтобы почувствовать себя в безопасности, сидит на кровати, на которой должен был сидеть Кас и присматривать за Дином, пока тот спит. И Джон пьян. И два часа назад Дин позволил мальчику умереть.       — Кто это, чёрт побери, такой, сын? — спрашивает Джон.       Его голос хриплый, и слова звучат невнятно. Его лицо не брито. Его глаза покраснели. Дин должен был быть рядом, должен был позаботиться о нём, убедиться, что он снова не доведёт себя до такого состояния. Дин должен был быть лучше.       Дин чувствует, как его язык словно прилипает к нёбу, но Кас отвечает за него:       — Меня зовут Кастиэль, — говорит он. Его голос резче, чем Дин когда-либо слышал, и непреклонная сталь звучит под той добротой, с которой Кас обращается ко всем. Дин бы вздрогнул, если бы эти слова были предназначены для него. — Ты Джон Винчестер?       Джон не отвечает ему. Его взгляд твёрд. На его коленях небрежно лежит ружьё, но Дин знает, на что способны эти руки, держащие оружие. Дин знает.       — Пап, — говорит Дин, а затем пробует снова, потому что его голос немного срывается. — Пап. Как ты… Почему ты здесь?       Дин всё ещё не опустил пистолет. Дин должен опустить пистолет. Дин застыл, каждый его мускул напряжён от того, как Джон Винчестер смотрит на Кастиэля с одним лишь презрением в глазах.       — Разве это, блядь, преступление — хотеть увидеть своего собственного сына? — рявкает Джон. — Скажи мне, кто это, Дин.       — Кастиэль, — говорит Дин. — Кас, он… Кас мой друг.       Они с Касом так и не вошли в номер, и ночь обдувает их спины холодом.       — Вот как? — отвечает Джон. — Что за друг заставляет тебя направлять пистолет на собственного грёбаного отца?       — Простите, сэр, — говорит Дин, ставя курок на предохранитель, и он ненавидит себя. Он делает шаг вперёд. Кас следует за ним, закрывая дверь. — Сила привычки. Учился у лучшего, да?       Джон хмыкает. Пьёт. Не откладывает своё ружьё.       — Бобби сказал, что ты путешествуешь один.       — Так и было, — Дин заставляет себя выпрямить плечи, которые сгорбились в неосознанной попытке защитить мягкие части его тела. Ботинки Джона запачкали весь ковёр грязью и растаявшим снегом, и по какой-то причине от этого зрелища Дин резко выдыхает. — Я встретил Каса…       Джон прерывает слова Дина, указывая на Каса бутылкой.       — Хочу услышать это от него.       Позади него — подальше от глаз Джона — Кас проводит кончиками пальцев по спине Дина.       Дин ненавидит это, ненавидит, ненавидит. Он хочет прикоснуться к Касу.       — Меня зовут Кастиэль, — повторяет Кас также спокойно, как и раньше. Но если знать его, то можно услышать едва сдерживаемую силу, бушующую за этими словами. Дин знает его. — Я ангел Господень.       Джон усмехается, и это так громко. Дин понимает, что уже несколько недель в его жизни не было ничего громкого. Им с Касом ни разу не приходилось кричать.       — Чушь собачья, — говорит Джон. Дин может чувствовать запах, исходящий от него, даже с расстояния — виски в его дыхании, пот на воротнике. Прошло много времени с тех пор, как он доводил себя до такого, чуть больше шести месяцев, и та неделя после ухода Сэма. Тогда Дин думал, что он мог умереть. Дин наблюдает за тем, как рука Джона сжимается на ружье, наблюдает, как он поднимает его, когда сам нетвёрдо поднимается на ноги, смотря на Каса, и желание Дина ужасно и горячо, и, наверное, он просто худший человек в мире. — Отошёл нахуй от моего сына.       — Пап, пап, остановись, — говорит Дин, кладя руку на плечо Джона. Джон скидывает её, и Дин отступает назад. — Пап. Он говорит правду.       — Чушь собачья, — повторяет Джон. — Что ты? Что тебе, блядь, от нас нужно?       — Я говорю правду, — говорит Кас. Он спокоен, но Дин, больше не стоящий между ним и Джоном, может видеть, что руки ангела сжаты в кулаки. Костяшки его пальцев побелели. — И можешь быть уверен, что мне ничего от тебя не нужно, Джон Винчестер.       Не стоило этого говорить. Дин знает это, как знает форму синяков на своей коже от отцовской руки. Дин знает это, как знает вес пистолета в руке.       — Так тебе он нужен? — рычит Джон. Наконец он смотрит на Дина, и это выражение, которое Дин видел на его лице сотни раз.       Потеря. Потеря веры в своего сына, потеря уважения к человеку, в которого он так старался превратить Дина.       Он видел это на лице Джона, когда тот забирал тринадцатилетнего Дина из школы и поймал его, стоящим слишком близко к единственному другу, которого Дин сумел завести в тот год, к мальчику с весёлой улыбкой; Дин видел это, когда вернулся со своей первой одиночной охоты с болью, оставившей дыру в его груди, которая до сих пор не зажила; Дин видел это тогда, за баром в Кентукки, когда Джон отвесил ему пощёчину, и потом утром, когда он застал Дина плачущим в пустом номере мотеля в день своего восемнадцатилетия, и когда он забыл пофлиртовать с девчонкой на охоте, и когда он позволил мужчине учить его играть в бильярд, и мужчина положил широкие тёплые ладони на его талию и всё время стоял так близко к нему, даже несмотря на то, что тогда Дин уже знал… Дин уже знал.       Дин знает, что происходит, когда ты теряешь что-то. Ты делаешь всё, что в твоих силах, чтобы вернуть это.       — Ты ошибаешься, — твёрдым голосом говорит Джон Дину. В этих словах нет места для споров. Они врезаются в Дина, к чему и стремился Джон, уже превращая его в немой инструмент, готовый метать пули в любом направлении, на которое Джон Винчестер укажет. — Ты позволил монстру взять верх над собой. Отойди.       Боже, Дин должен был заставить Каса уйти в то первое утро. Какой же он тупой. Так чертовски тупо было надеяться, что кто-то может быть в безопасности, когда он связывается с Дином Винчестером.       Руки Дина трясутся как у грёбаного ребёнка.       — Я не могу, пап, — хрипит он.       Джон немеет от изумления, когда Дин шагает вперёд, вставая между ним и Касом. Дин никогда не отказывался выполнять его приказы так явно; Дин никогда не вставал между отцом и пулей.       — Дин, он не сможет причинить мне вреда, — бормочет Кас, и его голос настолько меняется, когда он обращается к Дину, что это только ухудшает всю эту ситуацию. Дин может представить, как Кас смотрит на него: эти мягкие глаза, тяжёлые веки, ласковый изгиб рта, когда он произносит имя Дина. — Всё в порядке. Ты не должен защищать меня.       — Должен, — огрызается Дин, и это выходит неосознанно. Он хочет, чтобы Кас снова прикоснулся к нему, и он хочет броситься на колени к ногам своего отца и молить его о прощении, и он хочет, чтобы Джон поднял пистолет и выстрелил, чтобы у Дина был повод всадить пулю ему в грудь и, наконец, сделать что-то правильное, и он хочет никогда больше не видеть лица Джона, и он хочет, чтобы Сэм вернулся, и он хочет, и он хочет, и он хочет… Он — существо, созданное из желания. — Я должен тебя защищать, должен.       Джон начинает кричать. Это низкий рычащий звук, вырывающийся из его груди, и Дин вздрагивает так сильно, что чуть не роняет свой пистолет.       — Ты, блядь, из ума выжил, сын, — шипит Джон. Он покраснел от ярости, от разочарования. На лице Джона отражается настолько неприкрытое отвращение, настолько явный ужас от того, во что превратился его сын, что это почти заставляет Дина закрыть глаза. — Отойди, или я заставлю тебя это сделать, и дай мне прикончить эту тварь за тебя.       Джон пошатывается, подходя ближе. Его дыхание горячее на коже Дина.       — Нет, — говорит Дин. Его горло горит. — Нет. Ты, блядь, не притронешься к нему.       Джон поднимает руку с бутылкой и бьёт Дина по лицу, стекло разбивается.       В какой-то момент Дин падает на колени, и кровь стучит в его ушах; в какой-то момент Дин думает: «Я хочу, чтобы отец любил меня», и он чувствует себя таким маленьким.       — Дин, — говорит Кас, и о — его голос гремит в этой маленькой комнате, это не столько слова, сколько буря, разряд электричества, — закрой глаза.       У Дина наверняка сломан нос. Кровь капает на ковёр, и он давится ею, когда она заливает заднюю стенку его горла. Дин закрывает глаза.       Комната взрывается.       И Джон кричит, крик вырывается из него, как искорёженный лист металла, и с Дином явно что-то не так, раз он не вскакивает на ноги, чтобы остановить этот звук. Раз он всем своим существом, ни малейшей его частичкой не хочет противостоять тому, что так явно причиняет боль его отцу.       За непрочным щитом своих век Дин не видит ничего, кроме невозможного, непостижимого света. Обжигающе голубого и невыносимо яркого. Дин чувствует жар солнца на своей коже.       Это Кас. Это Кас — то, что вырывает крик из груди Джона, нечеловечный и всемогущий, — и всё же Дин знает в глубине души, что он мог бы податься навстречу этому свету, Касу, и быть в большей безопасности, чем когда-либо за всю свою жизнь.       «Ты злой, жалкий, подлый человечишка», — говорит Кас. Он не произносит это вслух, но отчего-то Дин всё равно понимает. Он резонирует в душе Дина, как песня. — «Ты не заслуживаешь ни одного из своих сыновей, и ты не заслуживаешь тех лет жизни Дина, которые он посвятил тебе. Если ты когда-нибудь снова прикоснёшься к нему, я найду тебя и уничтожу. По воле божьей, Джон Винчестер, это моё обещание».       Медленно свет угасает, а вместе с ним исчезает и потрескивание электричества на коже Дина.       В комнате воцаряется тишина. Только Дин, и кровь в ушах, и на языке, и хрип в его лёгких.       Кто-то аккуратно касается его спины. Дин вздрагивает, его руки скользят по разбитому стеклу под коленями, и Кас говорит:       — Тише, Дин, шшш. Ты можешь открыть глаза, всё в порядке. Ты в порядке.       Он может открыть только один глаз. Второй распух вместе с той половиной его лица, липкой и покрытой кровью, и Кас, стоящий перед Дином на коленях, словно немного расплывается.       — Всё в порядке, — бормочет Кас, обнимая лицо Дина ладонями. Дин хотел бы видеть его яснее. — Дин, мне так жаль.       — Отец, — говорит Дин, и каждый удар его сердца посылает импульс боли через каждый дюйм его тела. Он понимает, что плачет. Он рыдает, как чёртов ребёнок, и не знает почему, то ли из-за боли, то ли из-за страха, то ли из-за рук Каса, исцеляющих его, хотя он этого совершенно не заслуживает. — Он… что…       — Джон Винчестер на какое-то время выведен из строя, — мягко говорит Кас. Он гладит щёки Дина подушечками больших пальцев, и часть боли уходит. Медленно моргая, Дин открывает другой глаз. Постепенно зрение проясняется. — Он больше не причинит тебе вреда.       — Я в порядке, — бормочет Дин, хотя он явно не в порядке, он буквально разваливается на части. — Я в порядке, всё не так уж и плохо, Кас.       Здесь, на полу пахнет виски; оно попало на куртку Дина, на его волосы и на ковёр. Запах грубый и едкий. Дина тошнит.       Дину было пятнадцать, когда отец впервые дал ему выпить. Дину было тринадцать, когда он впервые стащил бутылку у отца. Дину было четыре, когда отец поднял его на руки, и он впервые почувствовал от него запах перегара, и Дину было двадцать, когда он нашёл своего отца в отключке в канаве за баром через два дня после того, как Сэм сбежал от них, а сейчас Дину двадцать три, и осколки бутылки исцарапали его лицо.       — Это плохо, — говорит Кас. Его голос дрожит, он расстроен. Дин пытается сделать вдох, но воздух словно застревает в его лёгких, поэтому Кас обхватывает его челюсть, и его благодать снова наполняет Дина, тёплая и убаюкивающая. — Я не мстительное существо, — бормочет он. — Я не был создан для беспричинного насилия. Но когда я увидел, как он причинил тебе боль, я разозлился больше, чем когда-либо за всю свою жизнь. Ты этого не заслуживаешь, Дин.       Дин должен подняться и убрать всё это — кровь, стекло, алкоголь. Он должен найти Джона и убедиться, что Кас, блядь, не убил его.       Дин обхватывает запястья Каса руками и прижимается щекой к его ладони.       Когда его зрение полностью проясняется, и Дин наконец может сфокусировать взгляд на Касе, Дин пытается не реагировать на то, каким истощённым выглядит ангел. Он бледнее, чем Дин когда-либо видел его, его губы побелели, на лбу выступили бисеринки пота; когда он моргает, это тяжело и медленно, как будто ему требуется приложить большие усилия, чтобы снова поднять веки. Его пульс учащённо бьётся под кончиками пальцев Дина.       — Ты в порядке? — спрашивает Дин. Он не может заглянуть за широкие плечи Каса туда, где раньше стоял Джон, но ему не хочется смотреть. Кровь Дина размазана по ковру там, где они стоят на коленях. — Чёрт, Кас, он навредил тебе?       — Нет, — бормочет Кас. Его глаза тоже влажные, но его скорее трясёт от гнева, а не от того грёбаного водоворота эмоций, захватывающего Дина. — Нет, Дин, я в порядке. Просто… истощён. Прошло много времени с тех пор, как я в последний раз принимал свою истинную форму, и моя благодать не так мощна, как раньше, поэтому я просто устал.       А потом он исцелил Дина, и это, должно быть, истощило его ещё больше. Дин не может перестать плакать. Он такой идиот.       — Твоя истинная форма? — спрашивает Дин. Он всё ещё слишком крепко держится за Каса. — Это… это была твоя благодать? Весь этот свет, на который я не мог смотреть?       Кас кивает.       — Человеческий разум не способен этого вынести. Я всё ещё не так силён, как был когда-то, но это… моя благодать стала мощнее с тех пор, как меня отправили сюда. К тебе.       Человеческий разум не способен этого вынести. Дин думает о тепле, которое дарит его благодать. О… о покое. О том, как он хочет податься навстречу Касу и позволить ему держать себя.       — Боже, — выдыхает он. — Готов поспорить, ты прекрасен.       Что-то в лице Каса меняется, смягчается. Дину почти больно от того, как ангел смотрит на него.       — Дин, — очень тихо говорит Кас, и больше ничего не добавляет.       Дин судорожно сглатывает. Это не было… Это не связано с тем, как Кастиэль произнёс его имя, но по какой-то причине только что исцелённую кожу Дина всё равно жжёт от отторжения. Боже, он в полной жопе. Он не просит Каса перестать прикасаться к нему, потому что на самом деле не хочет этого.       — Да, — говорит Дин, кивая. — Хорошо. Нужно позаботиться о Джоне.              Он лежит на спине на грязном ковре. Левая сторона его лица изранена и опухла, симметрично тому, что он сделал с Дином ранее. Без сознания, но дышит. Тонкая струйка крови стекает из ушей по его шее.       — Он будет в порядке, — говорит Кас. Они с Дином стоят плечом к плечу. Словно поддерживая друг друга. — Я не убил твоего отца. Я знаю, что это было бы невежливо.       Дину хочется рассмеяться или, может быть, снова разрыдаться. Он прислоняется ближе к Касу.       — Спасибо.       — Хм, — говорит Кас. — Я думаю, нам стоит оставить его здесь. Может, он поверит, что с ним произошёл несчастный случай, когда увидит стекло, а может, и нет. — Кас наклоняет голову, с презрением смотря на Джона сверху вниз. — Я мог бы стереть ему память, но уверен, что он и так ничего не вспомнит.       — Пожалуйста, сотри, — говорит Дин. — Если это не отнимет у тебя слишком много сил. Я не хочу, чтобы он проснулся и…       Дин не говорит этого. Но ему и не нужно. Кас серьёзно смотрит на него.       — Я имел в виду то, что сказал, — бормочет Кас. — Я не позволю ему снова прикоснуться к тебе, пока в моих силах остановить его.       — Я знаю, Кас, — говорит Дин, и он правда это знает. Но всё же… Всё же.       Кас кивает, а потом наклоняется и кладёт два пальца на ушибленный лоб Джона, позволяя капельке благодати проникнуть под его кожу.       Дин поддерживает Каса, когда тот поднимается, и, прежде чем уйти, поворачивает Джона на бок.              В этом городе не оказывается ещё одного мотеля, поэтому Дин едет около часа до другого города, приходится потратить вдвое больше времени, потому что дороги завалило снегом.       К тому времени, как они добираются до места, его голова начинает болеть от напряжения, и ему требуется прикладывать большие усилия, просто чтобы держать открытыми щиплющие глаза, — даже Кас, который технически не спит, выглядит так, словно дремлет, прислонившись щекой к стеклу Детки.       Они не разговаривают, когда Дин тянется за сумкой с заднего сидения. Кас осторожно прикасается к его локтю, и Дин позволяет ему, и они вместе пробираются через сугробы ко входу.       За стойкой регистрации сидит сонная девушка-подросток, она красит ногти чёрным лаком и читает книгу, прижав её страницы компьютерной мышкой и стаканом с карандашами. Она даже не смотрит на Дина, когда записывает номер на его имя, и протягивает ключи с таким видом, чтобы они точно поняли, как недовольна она их появлением.       — Хорошего вечера, — говорит Дин немного язвительно, и она закатывает глаза, не отрывая взгляда от страницы.       Дину требуется минута, чтобы отпереть дверь. Он просто чертовски устал. Он просто… он умудряется наконец-то повернуть ключ в нужном направлении, и его лицо горит, когда он толкает дверь плечом.       Вишенка на грёбаном торте его самого дерьмового дня за последние полгода заключается в том, что девочка даже не смогла дать им нормальный номер. Дин уверен, что просил две кровати, но здесь только одна чертовски большая кровать с белоснежными простынями и всем таким, и Дин тяжело выдыхает, опуская взгляд на пол.       — Всё в порядке, Дин, — говорит Кас, прежде чем Дин успевает вернуться к стойке и устроить скандал. Его пальцы всё ещё лежат на сгибе локтя Дина, так нежно, как будто они парочка девиц из восемнадцатого века, собравшихся на прогулку, но потом его рука скользит дальше, крепко обхватывая руку Дина, и Дину требуется приложить огромные усилия, чтобы не уткнуться лицом в грудь ангела и не заснуть прямо так. — Ты правда настолько против?       — Нет, — бормочет Дин. Он бросает свою сумку на стул у двери и начинает снимать ботинки. — Подумал, что ты можешь быть против.       — Я не сплю, — автоматически говорит Кас, а затем, увидев взгляд Дина, продолжает уже мягче, — нет. Я совсем не возражаю.       Дин молча кивает. Проще просто делать то, что говорит Кас. На сегодня Дин закончил думать. Дин просто хочет… Дин хочет…       — Пойдём, — говорит ему Кас. Он помогает Дину стянуть куртку, как будто Дин маленький или что-то в этом роде, и Дин знает, что должен протестовать, но это так чертовски приятно, когда о тебе заботятся. — Тебе нужно отдохнуть.       — Тебе тоже, — бормочет Дин, дёргая Каса за лацкан плаща. — Ты вымотан, чувак, не пытайся это скрыть. Хотя бы приляг.       Кас какое-то время смотрит на него, а потом стягивает плащ и пиджак, аккуратно складывает их пополам и вешает на спинку стула.       Ох. Дин был прав. Кас очень даже подтянут под этой уродливой штукой.       Дин отводит взгляд, натягивая спортивные штаны, когда Кас снимает ботинки.       Они оба забираются в постель, и Дин без предисловий скользит под одеяло. Всё это должно быть намного более неловко, чем есть на самом деле — Кас прислонился к изголовью кровати, немного нависнув над Дином, наблюдая за тем, как он пролистывает единственные три канала, которые показывает их телевизор, в поисках чего-то, что помогло бы ему заснуть; и голова Дина так близко к бедру Каса, что он мог бы положить её ангелу на колени, — но вместо этого Дин просто чувствует, как впервые за весь день ему становится легче дышать.       Когда он чувствует, как рука Каса так нежно начинает гладить его волосы, Дин, как кот, бесстыдно подаётся навстречу этому прикосновению.       Он останавливается на телеканале с рекламными роликами, уменьшая громкость до минимума, и закрывает глаза.       — Ты не казался удивлённым, — говорит Кас через некоторое время. Его ногти мягко царапают нежную кожу головы за ухом Дина, отчего по его спине пробегает дрожь. Он молчит. — Когда твой отец… когда он ударил тебя.       У Дина снова перехватывает дыхание, в его горле зарождается комок паники.       — Не знаю, как много ты знаешь об отце…       — Достаточно, — мрачно перебивает его Кас.       — Он старался, Кас, — шепчет Дин, не открывая глаз. — Я не… я не… я знаю, что всё могло бы быть… лучше. И я знаю, что то, как поступал со мной отец, не всегда было… правильным. Я знаю это. Но его жизнь тоже не идеальна. И он мой отец. Он мой отец, Кас.       Кас не отвечает. Просто очень осторожно касается Дина, того места на его лице, которое буквально час назад кровоточило.       — Иногда мне кажется, что я ненавижу его, Кас, — шепчет Дин. — Я люблю его — конечно, я люблю его, — но, чёрт побери, и ненавижу тоже. И я… со мной что-то не так, и, возможно, именно поэтому я так себя чувствую, потому что, когда он смотрит на меня, кажется, что он видит что-то… что-то, что прогнило во мне. Он заставляет меня вспоминать, какой я кусок дерьма.       Дин знает, что это. Это ненависть, отражённая в его собственном «я», возвращающаяся к первоисточнику, бесконечная петля, из которой он никогда не вырвется. Он ненавидит человека, в которого его превратил отец, и его отец ненавидит человека, которым стал Дин, и Дин ненавидит человека, который дал ему жизнь, и так снова и снова в непрерывном цикле.       Он судорожно втягивает воздух, и Кас стирает пальцами влагу под его глазами. Дин даже не осознавал, что снова плачет, пока Кас не сделал это.       — Дин, — говорит Кас своим низким, грубым голосом. — Пожалуйста, сядь, чтобы я мог смотреть на тебя.       И Дин садится, закутываясь в одеяло, не в силах встретиться глазами с Касом. Ещё нет.       Но Кас опускает подбородок, чтобы поймать его взгляд.       Они в дерьмовом мотеле у черта на куличках. Кас был рядом с Дином в течение нескольких недель. Кас хотел убить отца Дина за то, что тот причинил ему боль. Кас такой красивый, и Дин знает, что он красив и в своей истинной форме. Кас всё ещё прикасается к Дину так нежно, как никто не прикасался к нему с тех пор, как умерла мама.       — Ты не будешь этого помнить, — тихо говорит Кас, — но, когда я встречу тебя впервые, я прикоснусь к твоей душе. Ты пройдёшь через невероятный ужас, прежде чем я смогу добраться до тебя, ужас, который легко погасил бы любого человека, как свечу, — но не тебя. Впервые я увижу тебя в невыразимой темноте и возьму твою душу в руки, такую великолепную, несмотря на шрамы, и это будет подобно попытке удержать солнце. Ты испытаешь неописуемую боль, но я буду смотреть на тебя и думать о том, насколько ты хороший человек. И ничто меня в этом не переубедит.       Кас выглядит почти голым, сидя перед ним в одной рубашке, и всё ещё более измученным, чем Дин когда-либо видел его, с тусклым голубым сиянием экрана телевизора, отражающимся в его глазах, превращая тени под ними в глубокие и безграничные. Дин смотрит на него, пока что-то не сдаётся у него в груди.       Он наклоняется вперёд и касается губ Каса своими.       Дин ждёт секунду, две, три, готовясь к тому, что в любой момент Кас оттолкнёт его — но этого так и не происходит. Рот Каса тёплый и податливый под губами Дина; Кас издаёт какой-то мягкий звук, и его руки поднимаются так, как будто он хочет притянуть Дина ближе, опуская одну руку на его подбородок, а другую на шею.       Пауза. Дин дышит, его глаза закрыты, и Кас бормочет:       — Дин, — когда их губы всё ещё соприкасаются.       И это унизительно, то, как Дин дрожит от этого. Кас подаётся ему навстречу и целует его, целует снова, снова и снова, медленно и долго, и Дин думает: «Ох, это опасно».       Губы Каса приоткрыты, когда он дарит ему ещё один поцелуй, и руки Дина хватаются за воротник его рубашки.       — Дин, — снова говорит Кас, его дыхание немного сбилось, и Дин чувствует биение его сонной артерии под своими пальцами. Кас проводит большим пальцем по челюсти Дина. — Чего ты хочешь?       Этот вопрос не должен разрезать его пополам, словно он мягкое тесто. Не должен заставлять его приподняться на коленях между ног Каса, внезапно застыв в нерешительности. Но это происходит.       Чего он хочет? Всего. Всего и ещё больше, до дрожи, до головокружения.       Он позволяет себе уткнуться лбом в изгиб шеи Каса, оставляя там поцелуй и слушая, как сбивается дыхание ангела.       — Хочу тебя, — шепчет Дин.       Кас издаёт какой-то ошеломлённый звук, исходящий из глубины его горла. Его рука скользит по спине Дина, обхватывая его талию широкой ладонью, большой палец мягко давит на его бедро, и он притягивает Дина ближе, пока у того не остаётся другого выбора, кроме как оседлать бёдра Каса; он опускается на них, всё ещё целуя тёплую шею Каса, и в его животе закручивается возбуждение, когда Кас обхватывает его затылок.       Это приятно. Немного по-собственнически. Это заставляет его почувствовать себя желанным.       — Ты, — выдыхает Кас. Он скользит рукой на подбородок Дина, приподнимая его голову, чтобы встретиться с ним глазами. Кас великолепен. Наполнен до краёв, полон чего-то, что Дин не может назвать. — Ты поражаешь меня.       Дин слабо смеётся.       — Кто бы говорил.       Кас улыбается. На секунду на его лице отражается такая смесь радости и печали, что Дин наклоняется и снова целует его, просто чтобы не ослепнуть от этого.       Не то чтобы это было сложно.       Они целуются какое-то время, руки блуждают, сердца бьются. Дин ловит каждый тихий звук, издаваемый Касом, и клянётся себе сохранить их в своей душе, в тайне и безопасности.       Целовать Каса — это ни на что непохоже, Дин чувствует себя так, словно он может просто растаять. Дин истощён, эмоционально и физически, но это не кажется важным: он чувствует дрожь, возбуждение и раскрепощённость во всём теле, он расслабленно дрейфует и сгорает одновременно. Кас снова проводит рукой по спине Дина, и всё тело Дина выгибается навстречу его прикосновению с таким голодом, которого он, кажется, никогда не испытывал раньше.       Опасно. Опасно. Теперь, когда он получил это, он никогда не сможет отпустить.       — Ты такой красивый, — шепчет Кас, уткнувшись лицом в мягкую кожу на горле Дина. Он прикасается к Дину так же интенсивно и преданно, как делает всё остальное; он целует Дина снова и снова, приоткрыв рот, спускаясь ниже и скользя губами по его подбородку и кадыку, не пропуская ни дюйма кожи.       Дин вот-вот развалится на части.       — Заткнись, — бормочет он.       Кас прижимается губами к тому месту, где пульс Дина бешено бьётся под кожей.       — Зачем бы мне это делать?       — Это не… — голос Дина хриплый. Его веки опускаются, когда он делает паузу, и одна рука скользит по густым тёмным волосам на затылке Каса. — Это не то, что мне говорят люди. Такое дерьмо обычно говорят горячим цыпочкам в фильмах.       Кас отстраняется, и Дин издаёт тихий разочарованный звук, прежде чем успевает подумать, как остановить его. Кас медленно улыбается ему; он протягивает руку и проводит подушечкой указательного пальца по нижней губе Дина.       — Почему это прилагательное должно относиться исключительно к привлекательным женщинам? — спрашивает он. — Это правда, ты невероятно красив, и мне доставляет огромное удовольствие говорить тебе об этом, — он замолкает, его глаза скользят по раскрасневшемуся лицу Дина, и его голос звучит тише, когда он продолжает, — и я верю, что тебе приятно это слышать.       Дин превратится в суперновую. Он может самоуничтожиться прямо здесь, на коленях своего ангела, возбуждённый сильнее, чем когда-либо в своей жизни.       — Кас, — выдавливает из себя Дин. Он едва может говорить, язык заплетается, и слова застревают в горле. — Я…       Он не уверен, что заставляет его сделать это; просто Кас смотрит на него так пристально, в его широко раскрытых глазах огонь, и Дин под кайфом от этих прикосновений, и… и когда Кас снова проводит пальцем по губам Дина, Дин слегка наклоняет голову, пропуская его палец во влажный жар своего рта.       — О, Дин, — стонет Кас. Это так волнующе знать, что Дин влияет на Каса так же сильно, как сам Кас влияет на него; голова Каса на секунду откидывается на изголовье кровати, его губы немного припухли, слегка приоткрыты, и Дин снова дрожит, обводя кончик пальца Каса языком.       Рука на бедре Дина скользит вперёд, задирая его футболку и поглаживая живот, прежде чем скользнуть дальше, дразня пояс его спортивных штанов. Пульс Дина учащается. Кас говорит:       — Ты позволишь? — так вежливо, официально и очаровательно в своей неловкости, так чертовски сексуально из-за того, насколько он прямолинеен, и Дин быстро кивает, цепляясь за запястье Каса и беря ещё один палец в рот.       Дыхание Каса сбивается. Это очевидно из-за неровного движения его груди. Он дёргает Дина за штаны, и Дин слегка приподнимается на дрожащих коленях, чтобы Кас мог стянуть их до бёдер, всё ещё наслаждаясь слегка солёным вкусом кожи Каса.       Кас наклоняется, чтобы оставить поцелуй на уголке пухлых губ Дина, его пальцы всё ещё во рту у Дина, и Кас обхватывает другой рукой его член, и что-то в Дине кричит.       — Посмотри на себя, — говорит Кас. В его голосе звучит благоговение. Он проводит большим пальцем по головке члена, и Дин сжимает свои пальцы вокруг его запястья, держа крепко, чтобы не начать толкаться в кулак Каса — и Кас замечает его попытку сдержаться, конечно же, замечает. Он снова целует Дина, поддерживая его немного неуклюже и совершенно ошеломляюще, и говорит, — вот так, Дин, не сдерживайся. Покажи мне. Покажи мне, что ты чувствуешь.       Дин закатил бы глаза или сказал бы что-нибудь несерьёзное, если бы центр его вселенной не сузился до этой кровати, до Каса, до точек их соприкосновения. Пальцы Каса выскальзывают изо рта Дина, но он держит рот Дина открытым большим пальцем на подбородке и другим пальцем на нижней губе, направляя его в ещё один поцелуй, тёплый и влажный, который заставляет Дина дрожать вкупе с рукой, грубо скользящей по его члену. Дин цепляется за плечи Каса.       Дин позволяет своим бёдрам толкнуться вперёд, и Кас двигается ему навстречу, и… и он чувствует твёрдый член Каса через его брюки, и Дин стонет в его рот.       Он не осознаёт, что цепляется за пуговицы рубашки Каса, пока Кас не отстраняется, чтобы расстегнуть их для Дина, его рот красный, влажный и улыбающийся, его зрачки огромные. Дин наклоняется, чтобы снова поцеловать его, нисколько не заботясь о том, что он только замедляет процесс.       — Ты тоже, Дин, пожалуйста, — говорит Кас, как только снимает рубашку. Он снова скользит ладонями по животу Дина, дёргая его за футболку, и Дин просто слабо поднимает руки и позволяет Касу стянуть её через голову.       Мгновение они смотрят друг на друга, их обнажённые груди вздымаются.       Они ещё почти ничего не сделали. Дин уже знает, что он изменился.       — Чего ты хочешь? — снова спрашивает Кас, и эти слова звучат так нежно на его языке. Он не может перестать прикасаться к Дину: руки касаются его плеч, груди, живота. — Ты знаешь, что я сделаю для тебя всё, что угодно, если только ты попросишь.       Мягкие волосы Каса растрёпаны, торчат в разные стороны. Из-за Дина. Дин сделал это.       Почему-то на этот раз ответ даётся ему гораздо легче:       — Просто продолжай прикасаться ко мне, Кас, — выдыхает он. — Пожалуйста, не останавливайся.       Кас ничего не говорит, но ему и не нужно. Он подаётся вперёд и снова находит губы Дина.       Они целуются долго, но теперь немного медленно, неторопливо, настолько интенсивно, что Дин чувствует, как напряжение накапливается под его кожей. Дин позволяет себе прикоснуться к каждой части Каса, к которой он так жаждал прикоснуться все эти недели: к его широким плечам и рукам, к кончику подбородка и складке между бровями, к его крепким, мускулистым бёдрам. Он соскальзывает с колен Каса, чтобы стянуть штаны, и Кас делает то же самое, и когда он снова подаётся навстречу ангелу, тот переворачивает их так, что Дин оказывается под ним, смотря на лихорадочный румянец на щеках Каса.       Дин теперь уже без стыда толкается в кулак Каса, его кожа горит; Кас трётся о его бедро, и каждый его резкий выдох остаётся на губах Дина.       — Ты прекрасен, — говорит Кас, его горячее дыхание опаляет шею Дина. Он проводит свободной рукой по его руке, прижимая запястье к подушке под головой. Его бёдра вздрагивают, и ритм ускоряется, когда он приближается к оргазму. — Такой замечательный, единственный в своём роде. Стоило мне всего раз увидеть твою душу, Дин Винчестер, и я безвозвратно изменился.       — Кас, — всхлипывает Дин, хватаясь за шею Каса, как за спасательный круг. Что-то нарастает под его кожей.       — Ты такой хороший, — шепчет Кас.       — Боже, — выдыхает Дин, — Кас.       И Дин кончает вот так, с именем Каса на губах.       Он снова целует Каса, прежде чем успевает перевести дыхание, он никак не может им насытиться, их рты лениво двигаются, когда ангел сильнее сжимает его запястье и начинает беспорядочно двигать бёдрами.       — Давай, — бормочет Дин, прильнув губами к губам Каса, и они оба тяжело дышат. — Давай, детка, кончи для меня, Кас.       Кас вздрагивает, прижимаясь к Дину. И кончает с последним движением бёдер, со стоном, приглушённым кожей Дина.       После Кас очищает их лёгким движением запястья, и вспышка благодати пробегает по обнажённой коже Дина, как тёплый солнечный луч. Он скатывается с Дина, но притягивает его ближе, и Дин натягивает одеяло на них обоих, его грудь так наполнена всем этим, что, когда Кас обнимает его и нежно целует, ему кажется, что он может просто расколоться надвое.       Какое-то время они просто лежат так, обмениваясь сонными прикосновениями в голубом свете экрана телевизора. Это ощущается так хорошо. Так невероятно хорошо, что Дину почти хочется поблагодарить его.       — Спасибо, — шепчет Кас. И Дину приходится уткнуться лицом в шею Каса. Дин должен держаться.       — Ты не должен меня благодарить, — говорит Дин. — Я… я… не то чтобы мне это было в тягость, Кас.       Кас смеётся своим низким, тихим смехом, приятно вибрирующем на коже Дина.       — Всё равно, — бормочет он. — Я благодарен тебе.       Аминь.       Дин засыпает в объятиях Каса. С биением сердца Каса под своим ухом.