psalm 40:2

      Мальчик стоит прямо перед Дином, и у него лицо Каса.       — Сэм хотел, чтобы я сказал тебе, что мы оставили тебе ужин на кухне, и, пожалуйста, приди и съешь его в этот раз, — говорит мальчик. Он стоит в дверном проёме, его руки свободно опущены по бокам, и это напоминает Дину о Касе, и в тусклом золотом свете, исходящем от лампы рядом с Дином, в глазах мальчика есть что-то, чему Дин не может дать названия.       Дин не узнаёт комнату, в которой находится. Она возвышается над ним, стены покрыты полками с книгами, которые чем-то напоминают пыльные завалы в доме Бобби. Он сидит за столом, вокруг него разложены три или четыре открытые книги. Кресло неудобное: вызывает боль в основании позвоночника, бедре, колене, осторожно вытянутым под столешницей.       Дин… Он устал. Это глубокая, вековая усталость.       Мальчик в дверном проёме двигается, снова привлекая к себе внимание Дина. Ему сложно сфокусироваться на чём-либо — каждое ощущение вокруг него немного притуплено, кроме этой глухой боли в колыбели его грудной клетки. Этой завывающей печали, которую он пытается подавить.       — Это работает, Дин, — говорит ему мальчик, теперь он подошёл ближе, а Дин и не заметил этого, и… и в его глазах та же печаль, что разрушает Дина. Переполняющая его до краёв и душераздирающая. — Я… я обещаю. Я чувствую его. Мы его вернём.       Дин смотрит на него. На опущенные уголки его губ и голубые глаза, на мягкость его волос, падающих на лоб. На его стройные плечи, согнутые под тяжестью той боли, которую они разделяют между собой.       Дин смотрит на него и видит Каса. Дин смотрит на него и видит Сэмми.       Он не знает этого мальчика. Он не… он не думает…       Он хочет утешить его.       Он поднимает руку, наблюдая за тем, как руки мальчика беспокойно теребят край футболки, и тихо говорит:       — Джек.       В этой комнате раздаётся сердцебиение, и это давит на них обоих. Это становится настолько громким, как крик, в ушах Дина. Он чувствует его вкус на своём языке.       Лицо Джека морщится, когда Дин берёт его руку в свои.       — Я пытаюсь, — шепчет Джек.       Что-то внутри Дина рыдает протяжно, тихо и одиноко, как ветер, завывающий в заброшенном доме.       — Я тоже, — говорит он.              Дин просыпается с бьющимся слишком быстро сердцем, с хриплым дыханием, вырывающимся из лёгких.       Он в кровати. Ему… тепло, везде, но особенно вдоль спины, и…       Кас ровно дышит в затылок Дину. Спокойно. Его тяжёлая рука обнимает Дина за талию, большая ладонь лежит на его животе. Одна из его ног зажата между ногами Дина, а другая рука покоится под головой Дина так, что его щека лежит на бицепсе Каса, и Дин может видеть изгиб его пальцев на подушке перед своим лицом, увесистую впадину его ладони, горные хребты костяшек, расслабленные ото сна. Он держит Дина.       Приятно просыпаться в чьих-то объятиях.       Приятно просыпаться в объятиях Каса.       Однако это не компенсирует панику, пронзающую его прямо сейчас, пульсирующую и отгоняющую то, что осталось от этого сонного, приятного и томного чувства после ночи в объятиях Каса.       Это сон давит на него — хотя он на самом деле больше не верит, что это сны, и это точно не воспоминания; кажется, что он действительно переживает эти мгновения, поменявшись местами с каким-то Дином, которым он ещё не стал, — но также на него давит и всё произошедшее вчера. Он потерял всех тех детей, позволил им умереть. А потом есть Джон и то, что он сделал, и ужасный стыд из-за того облегчения, которое Дин испытал, увидев отца на полу.       И Кас. И поцелуи с Касом. И, и, и…       Глаза Дина всё ещё плотно закрыты, но он, должно быть, пошевелился, когда проснулся. Теперь Кас издаёт тихий звук, словно от пробуждения, позади него, — воздух его голоса шевелит волосы у основания черепа Дина, — и притягивает Дина ближе, утыкаясь носом в его кожу.       — Дин, — бормочет Кас, потираясь щекой о спину Дина, как кот, ищущий внимания и ласки. Он звучит блаженно, он звучит… Он звучит так, словно восхищён Дином, и Дин хочет навсегда свернуться калачиком в его тепле. — Доброе утро.       Звук, который вырывается из Дина, непрошенный, нежеланный. Тихий, высокий и постыдный, настолько нуждающийся, что Дин хочет запихнуть его обратно в своё горло в тот же момент.       Но Кас, похоже, не думает, что ему следует это делать. Кас нежно гладит кожу Дина там, где касается его под одеялом, ладонь скользит от пупка Дина к его бедру, к грудной клетке, к рёбрам; он высвобождает другую руку из-под его головы, чтобы опереться на неё, а потом наклоняется и оставляет долгий поцелуй на порозовевшей щеке Дина.       Инстинкт. Вот что заставляет Дина повернуть лицо к Касу, когда тот приподнимается, чтобы сделать вдох, вот что заставляет его прижаться губами к губам Каса. Это и сладостное желание внутри него, которое заставляет его ликовать.       Кас мычит, низко и немного грубо, и растворяется в поцелуе. Он проводит языком по губам Дина, и Дин приоткрывает их, впуская его внутрь, обхватывая ладонью челюсть Каса, в то время как его сердце продолжает бешено колотиться.       Ему хочется сдвинуться и вжаться между бёдер Каса.       Кас немного отстраняется, чтобы дать Дину сделать глоток воздуха, но не отодвигается: остаётся прямо там, прижимаясь к коже Дина, надёжное, нежное тепло в пределах его досягаемости, и смотрит на него.       Мысли роятся в голове Дина, их слишком много, чтобы распутать и осмыслить. Там есть и важные вещи, выстроенные в неправильном порядке; то, что выходит, звучит немного хрипло из-за усталости, поцелуев и неудавшейся попытки казаться непринуждённым:       — Я думал, ангелы не спят.       Кас закатывает глаза. Этот жест умудряется выглядеть нежным, несмотря на лёгкое раздражение, и Дин думает… Дин думает, что, возможно, это просто Кас. Возможно, это просто то, как он смотрит на Дина, на любого Дина, независимо от того, что они с ним сделали. Что они заставили его сделать.       — Ангелы обычно не получают доступ к своей истинной форме после многих лет неспособности достичь максимального заряда благодати, — говорит Кас. Он звучит немного сердито, но всё равно прикасается к Дину, поглаживая его кожу нежной ладонью, оставляя после себя лёгкое покалывание. — Прости меня за то, что мне потребовался отдых.       — Да, да, — говорит Дин. Каким-то образом его рука переместилась на затылок Каса, пальцы запутались в тёмных волосах. Он проводит большим пальцем по розовой дуге уха Каса, и веки ангела на мгновение опускаются. Дин тихо спрашивает, — но ты в порядке, да?       Кас поворачивает голову. Целует ладонь Дина.       — Да, Дин, — бормочет Кас. — Я в порядке.       Дин тяжело сглатывает, в горле пересохло от чего-то, чему он ещё не может дать названия.       — У тебя всё ещё мешки под глазами.       Кас подаётся навстречу прикосновению Дина, и Дин прикасается к уголку глаза ангела, где собрались морщинки от смеха, как будто он может запомнить их форму собственной кожей и навсегда сохранить в своей памяти.       — Я всегда так выгляжу, — говорит Кас. Он наклоняется вперёд и целует Дина в лоб, так неожиданно нежно, что у Дина мгновенно щиплет в глазах. Ему приходится их закрыть. — Мы в порядке, Дин. В порядке.       Дин кивает. Не поднимает взгляда.       На мгновение они замирают, завернувшись друг в друга и в одеяла, осторожно и изучающе касаясь друг друга, как будто они не кончили вместе прошлой ночью на тех же самых чёртовых простынях. Как будто Кас заводит Дина не больше, чем любая женщина, в которую он когда-либо отчаянно пытался влюбиться.       И это одна из причин, по которой Дин не может вдохнуть полной грудью этим утром, не так ли? Дин хочет Каса, потому что это Кас, но также Дин хочет его, потому что он — это он.       Вероятно, он держится за Каса слишком крепко, но он не может отпустить.       — Ты, эм… Ты первый парень, которого я поцеловал с тех пор, как мне было шестнадцать, — выпаливает он. — Первый парень, с которым я когда-либо был.       Если Кас и озадачен непоследовательностью их разговора, то Дин, ну, блядь, не узнает об этом, потому что он не собирается открывать глаза. Не после того, как произнёс это тупое дерьмо. Не после того, как открыл свой чёртов рот и позволил этому вырваться наружу, как гною, выдавленному из заражённой раны, эту просачивающуюся, ноющую боль, которую он просто должен был оставить внутри, пока она не сожрёт его заживо.       — Ты уже знаешь это? — спрашивает Дин, прежде чем Кас успевает что-то ответить. Внезапно, ему становится страшно, вдруг эта та его часть, которую он обнажил до того, как был готов, до того, как он позволил этому случиться, и от этого что-то сжимается в его груди. — Я рассказывал тебе об этом раньше?       — Нет, — тихо говорит Кас. В его голосе есть что-то ещё, что скрывается за нерешительностью или осторожностью, и Дин ощетинивается, несмотря на то, что чувствует благодарность. Облегчение. — Это не то, что мы когда-либо обсуждали.       Дин кивает. Кивает снова. Теперь, когда Кас сказал ему это, он не знает, что хуже. Кас — тот, кого он, кажется, так хорошо знает в будущем, тот, о ком он, кажется, так сильно волнуется, и он всё ещё не знает об этой его части.       Иногда Дин думает, что даже он сам не знает об этой своей части.       Это так… это так чертовски легко для всех остальных. Для Сэмми. Для Джона. Для мужчин, которые могут посмотреть в зеркало и увидеть себя такими, какие они есть, на поверхности, хорошими, нормальными или даже злыми, сломанными, одержимыми. Они такие, какими люди ожидают их видеть. У них под кожей нет ничего такого, что вызвало бы неодобрение всего мира; за что весь мир мог бы возненавидеть их.       Но сейчас речь идёт не обо всём мире. Только о Дине.       — Ты спал с мужчинами, ну, с тех пор, как я знаю тебя, — говорит Кас в своей обычной прямолинейной манере, он продолжает прикасаться к Дину, как будто боится надавить на него слишком сильно. Дин задаётся вопросом, не из-за этого ли они поссорились. Может ли то, что Кас не хочет рассказывать ему, быть секретом только в самом слабом смысле этого слова. Дин думает, что если Кас перестанет прикасаться к нему, он не выдержит этого. — Не то чтобы эта тема поднималась в наших разговорах. Но было несколько раз, когда ты просто… не скрывал этого.       И вот она, снова эта нерешительность. Она скрыта за глазами Каса, настолько тонкая, как папиросная бумага, и Дин одновременно жаждет и боится её порвать.       Дин впивается своими грубыми пальцами в плечо Каса, словно в поисках опоры, которую оно всегда предлагает ему.       — С тобой? — спрашивает он. У него так пересохло в горле. — Я… мы…       Он начинает ненавидеть эту печаль, которая, кажется, намертво въелась в Каса.       — Нет, — снова бормочет Кас.       Это должно удивить Дина — он так сильно хочет, чтобы это удивило его, хочет поверить, что хоть раз в жизни он набрался смелости попросить о чём-то, чего он желает, — но нет. Он трус. Он строит из себя храбреца, но сражаться с монстрами так легко, когда альтернатива — рассказать кому-то о своих чувствах.       Дин гладит подбородок Каса, как будто это самая драгоценная вещь на свете.       — Но я люблю тебя, — хрипло говорит он. — Да?       Глаза Каса увлажняются, когда он смотрит на Дина сверху вниз. Он улыбается, лишь слегка, робко и грустно, и это разбивает чёртово сердце Дина.       — Думаю, да, Дин. Ты никогда не произносил этого вслух, но ты… но тебе и не нужно было.       Чертовски жаль, что он никогда не говорил этого Касу, потому что парень заслуживает того, чтобы слышать это так часто, как только захочет. Каждый день, если это заставит его улыбаться вот так.       — Могу я сказать тебе кое-что? — говорит Дин, и его голос лишь слегка дрожит. — Я чёртов трус, но думаю, что парень, которого тебе пришлось оставить там, в будущем, сходит с ума без тебя. Думаю… Думаю, что каждый раз, когда ты оставляешь его, это разрывает его изнутри, но он не может сказать тебе, потому что если бы он сказал это тебе, то это стало бы реальностью. Кас, я думаю, он так чертовски сильно любит тебя.       Кас утыкается лицом в ложбинку на шее Дина, крепко обнимая его за талию. Дин чувствует его дыхание там. Просто чувствует его дыхание.       — Я тоже тебя люблю, — говорит Кас, а затем смеётся, немного мокро, прижимаясь губами к тому месту, где бьётся пульс Дина, и Дин тоже улыбается, хоть внутри него пульсирует боль. Скоро он потеряет Каса — а потом, в будущем, он потеряет его снова — но, боже, как хорошо просто быть с ним сейчас. — Я так сильно тебя люблю, Дин.       Дин целует ангела в макушку. Его волосы немного растрёпаны ото сна, хотя это в принципе стиль Каса, и Дин никогда не хочет его отпускать.       Должно быть, в нём так много любви. Любви к Дину, которого он знает давно, и к Дину, которого он только встретил.       — Знаю, что я не твой Дин…       — Нет, — быстро вмешивается Кас. Он поднимает голову, и его глаза слегка покраснели, от чего радужки кажутся шокирующе голубыми. — Ты мой Дин. Всегда.       И что, чёрт побери, Дин может ответить на это?       Он целует Каса.       Это также наполнено эмоциями, как и прошлой ночью, но ощущается по-другому. Дин не жмётся к Касу в поисках защиты, убежища; он держится за него, потому что хочет этого, и потому что Кас хочет этого, и потому что это запутанное притяжение между ними, которое Дин осознавал с момента их первой встречи, наконец, притянуло их друг к другу, связывая вместе.       Кас прикусывает нижнюю губу Дина, руки блуждают, дыхание сбивается. Он полон энтузиазма и досконально изучает каждый дюйм тела Дина, как будто тот единственное существо во вселенной, которое он хотел бы изучить; когда Дин издаёт высокий, хриплый стон, вызванный теплом влажного рта Каса на мягкой коже под его подбородком, Кас чуть наклоняется и повторяет это действие снова и снова, настолько сосредоточенный на удовольствии Дина, что Дину почти хочется немного притормозить.       Почти. Остальная часть его, блядь, просто светится золотом, наклоняясь лицом к прикосновениям Каса, как цветок тянется к солнцу.       Дин уже твёрдый под одеялами — с тех пор, как проснулся и почувствовал, что Кас дышит ему в затылок, — и, когда Кас немного сдвигается, словно в попытке оседлать бёдра Дина, Дин чувствует, что он тоже возбуждён.       Что-то разгорается глубоко внутри, в самих костях Дина от этого медленного, неторопливого движения, которое делает Кас, потираясь своей эрекцией об его.       — Кас, — говорит Дин, задыхаясь, гладя его щеку, — Кас, иди сюда.       Глаза Каса полуприкрыты, когда он поднимает голову, чтобы посмотреть на Дина, сонный и опьянённый. Его губы припухли от поцелуев, немного покраснели, — и Дин думает, выглядит ли он сам так же. Порозовела ли и натёрлась его кожа от щетины Каса, от его прекрасного, настойчивого рта.       — Ты в порядке? — спрашивает Кас, тяжело дыша.       Он так добр к Дину, так идеален, всегда заботится о том, чтобы Дин был в порядке, и чтобы Дину было хорошо, и чтобы все потребности Дина были удовлетворены. И теперь очередь Дина позаботиться о нём. Очередь Дина заставить его чувствовать себя так хорошо, чтобы он улыбнулся этой своей слишком редкой ослепительной улыбкой.       — Кас, — снова хрипит Дин, кладя руку на его грудь, чтобы немного отстраниться. — Позволь мне отсосать у тебя.       Кас ошеломлённо смотрит на него. Дин улыбается.       Они так и не оделись прошлой ночью, поэтому всё, что им нужно сделать в бледно-сером свете этого утра — это немного повозиться на кровати, расположившись так, что Кас снова оказывается прижат к изголовью, а Дин устраивается на коленях между его ног. Они немного смеются, когда Дин случайно ударяет локтем по колену Каса; у Дина кружится голова, его дыхание сбивается от нежности, скрывающейся за улыбкой Каса.       Дин прочищает горло, хватаясь за крепкие бёдра ангела, чтобы немного успокоиться.       — Я никогда не делал этого раньше, — говорит он. Он знает, что краснеет от корней волос до верхней части живота, веснушки темнеют на смущённой коже, но странно… странно, что он не может заставить себя переживать из-за этого. Также он никогда раньше не был влюблён. Всё, что было раньше, по сравнению с этим кажется простой мелочью. — Так что, эм… Да. Просто чтобы ты знал.       — Тебе и не нужно, Дин, — говорит Кас, проводя кончиками пальцев по красным пятнам на груди Дина. Медленно и твёрдо, словно соединяя созвездия.       — Я хочу, — говорит Дин, сам удивляясь настойчивости в своём голосе. Он внезапно наклоняется вперёд и целует колено Каса, его тёплую кожу, чувствуя себя всего наполовину глупо из-за этого. — Я хочу позаботиться о тебе.       Кас тяжело дышит. Тихо он говорит:       — Дин.       — Позволь мне, — шепчет Дин. — Позволь мне сделать тебе хорошо.       Он наблюдает за тем, как Кас на мгновение закрывает глаза, словно пропуская через себя эти слова. Наблюдает, как дёргается его кадык, когда он вздрагивает. Наблюдает, как он кивает.       Дин опускается и берёт член Каса в рот.       Это неловко, поспешно и немного неуклюже. Дин слишком нетерпелив и переполнен эмоциями, старается как можно глубже пропустить в своё горло Каса, и ему почти сразу приходится отстраниться. Сначала он чувствует себя дерьмово — он так отчаянно хочет сделать это хорошо для Каса, он хочет… хочет быть хорошим для Каса, — но Кас издаёт тихий довольный стон, чувствуя рот Дина на себе, хотя он и слегка давится и закашливается, ангел кладёт руку на висок Дина, и Дин чувствует, как узел напряжения в его теле немного расслабляется.       Он знает, что Кас не против. Кас не против, что Дин не может принять его до конца одним плавным движением, или что он не может сильно вбиваться в горло Дина, или что Дин обхватывает рукой основание его члена и двигает ей без особого мастерства, с одним лишь энтузиазмом.       Касу нравится. Его рука на голове Дина сжимается, пальцы вцепляются в волосы.       Немного привыкнув, Дин погружается в процесс. Ему нравится тяжесть Каса на его языке. Как его головка прижимается к внутренней стороне щеки, и его солёно-мускусный вкус, и тихие звуки, которые он издаёт, когда Дин проводит языком по выступающей венке у основания или скользит рукой вниз, лаская его яйца.       — Дин, — задыхается Кас. Он рефлекторно тянет Дина за волосы — и что-то ярко-золотое пробегает от головы Дина через его позвоночник, словно делая его невесомым и бескостным. — О, Дин.       Дин стонет вокруг члена Каса. Его челюсть немного затекла из-за того, что он держит её открытой слишком долго, слюна стекает по подбородку из уголков рта, неряшливо и слишком влажно, его мышцы дрожат от напряжения из-за позы и холода, наполняющего комнату, и из-за потребности внутри него сделать всё идеально — но Дину всё равно. Он знает, что Кас сдерживается от того, чтобы не начать толкаться в его горло, знает, что он почти задыхается от удовольствия, и одно это знание заставляет Дина светиться.       — Посмотри на себя, — слабо шепчет Кас. Он говорил что-то подобное прошлой ночью. Как будто Дин удивительный. Как будто Дин чудесный. В голосе Каса столько нежности, что Дин мог бы умереть от этого. — Ты такой хороший, Дин. Такой хороший, идеальный и… мой.       Он снова тянет Дина за волосы, когда говорит это, и Дин не может сдержать стона. Он больше не хочет, чтобы Кас сдерживался. Он хочет, чтобы Кас отпустил себя, чтобы он проник в его горло до конца, чтобы он просто получил удовольствие от Дина.       — Тебе ведь нравится это, да? — спрашивает его Кас. Его голос — грубая пульсация — и, боже, он не перестаёт говорить. Дин — ничто иное, как жар поглотивший его тело. — Когда я говорю, что ты мой?       Это определённо риторический вопрос, потому что ответ чертовски очевиден. Дин чувствует собственный твёрдый член, отчаянно и неосознанно потираясь о скомканные простыни под ними, возбуждение нарастает в его животе с каждым словом Каса.       Кас — тот, кому отсасывают, но почему-то именно Дин здесь разваливается на части.       Дин полностью отдаётся заданному им ритму. Чувствуя, как расслабляется ещё сильнее с течением времени, которое проходит мимо него, как ленивый поток, каким-то образом способный принять больше длины Каса в своё горло. Кас что-то горячо бормочет между рваными, прерывистыми вздохами, но его голос бесформенен, бессловесен: всё, что доходит до Дина, — это звук раскатистого грома, безграничной любви, доказательства того, что Дин всё делает правильно, Дин заботится о нём, Дин заставляет его чувствовать себя хорошо. Дин хороший.       Когда Кас отстраняет Дина от своего члена твёрдой, уверенной рукой, Дин стонет.       — Знаю, — шепчет ему Кас, тихо и отрывисто. — Знаю, Дин. Просто. Я был близок, и я ещё не хочу кончать. Ещё нет.       Дин чувствует себя мягким, опьянённым пламенем желания, горящим в его груди. Он — пластилин в руках Каса. Он слизывает вкус Каса со своих губ.       — Чёрт, — выругивается Кас, так пылко и грязно для него, что это посылает вспышку пламени в сердце Дина. Его зрачки расширены так, что радужек глаз почти не видно, пот стекает по его вискам, и его руки дрожат, когда он притягивает Дина к себе, чтобы втянуть его в поцелуй и уничтожить последнюю частичку самоконтроля, которая могла остаться в Дине.       — Ты такой, — бормочет Кас, но не заканчивает фразу. Он тянет Дина за бёдра, усаживая его на свои, так, что лицо Дина утыкается в шею Каса, и Кас отчаянно обхватывает талию Дина. Дин слизывает солёный вкус с шеи ангела, кровь так громко шумит в его ушах, что он едва слышит, как Кас выдыхает, — Дин, — шепчет он, как молитву, мольбу, и снова, — Дин, — и обхватывает своей большой ладонью их члены, зажатые между животами.       — Люблю тебя, Кас, — невнятно бормочет Дин. И он рад, что это не первый раз, когда он говорит это. Слова текут из него, проникая в тепло кожи Каса. И он не смог бы остановить их, даже если бы захотел.       Рука Каса ускоряется, дыхание учащается вместе с ней.       Дин сжимает руку Каса своей, не особо помогая, но и не желая отпускать. Ему просто нужно прикасаться к Касу. Нужно быть к нему настолько ближе, насколько это физически возможно, а потом ещё ближе, он хочет забраться к нему в грудь и остаться там, прижавшись к его спинному мозгу, жить вечно между его костями.       Он не уверен, кто кончает первым. Они дрожат в объятиях друг друга, пытаясь перевести дыхание.       Пот, тепло и прикосновения.              После Кас тащит Дина в душ, его ноги дрожат и всё такое.       — Разве ты не можешь просто снова использовать своё моджо, чтобы очистить нас, — бормочет Дин, прислоняясь к Касу, пока тот проверяет температуру воды обратной стороной запястья. Раньше Дин проделывал то же самое с бутылочкой Сэмми: капал молоко на кожу, ожидая, оставит ли оно красный след или сотрётся, как будто его никогда там и не было.       Кас, кажется, доволен температурой, потому что рассеяно кивает, отодвигает шторку и помогает Дину забраться внутрь.       — Да, — говорит он, поворачиваясь так, чтобы Дин оказался под струёй воды, кладя руки на его талию. — Но я хотел бы помыть тебя. Это ничего?       Дин на самом деле не возражал, он указал на это в основном потому, что все связи между его мозгом и ртом нарушены после хорошего оргазма, но теперь это внезапно кажется ему самой милой вещью, которую кто-либо когда-либо хотел сделать для него. Он моргает быстро и усиленно, подавляя это чувство, которое проникает в него, пользуясь его ослабленной защитой. Он кивает.       Кас улыбается так, как будто Дин делает ему одолжение.       — Спасибо, — тихо говорит Кас. Он убирает пряди волос Дина, прилипшие к его вискам, нежно и медленно.       — И вот опять, ты благодаришь меня, хотя мне тут не придётся прилагать никаких усилий, — говорит Дин. Его сердце стучит в горле. Он наблюдает, как Кас щёлкает крышкой одного из мини-шампуней, предоставленных отелем, наблюдает, как он выдавливает немного на свою ладонь. Наблюдает, как Кас наблюдает за ним в ответ. — Ты разовьёшь во мне комплексы, Кас.       Кас протягивает руку и начинает втирать шампунь в волосы Дина, кончиками пальцев мягко массируя кожу его головы круговыми движениями. Дину приходится потянуться и схватить Каса за бёдра; приходится держаться за него, чтобы его колени не превратились в желе, и он не упал на скользкий пол.       — Тебе придётся приложить усилия, — говорит Кас. Он обхватывает затылок Дина, прямо в том месте, где нежная плоть встречается с верхней частью позвоночника. Прямо в том месте, в которое Дина учили наносить смертельный удар. — Тебе придётся потрудиться, чтобы позволить себе принять мою заботу.       Дин чувствует, как горит его лицо, и это вовсе не из-за пара в душе. Он снова кладёт ладонь на влажное тёплое бедро Каса, смотря на его выступающие ключицы, потому что после этих слов он просто не может посмотреть ангелу в глаза.       — Что тут сказать, — говорит Дин, пытаясь выдать улыбку. — Видимо, я мазохист.       — Нет, — бормочет Кас. — Я так не думаю. Я думаю, что ты настолько сильно хочешь, чтобы кто-то был добр к тебе, что наказываешь себя за это.       Потом они молчат. Остаётся только шум воды, ударяющейся о кафельные стены душа, только невесомые прикосновения Каса к волосам Дина.       Дин судорожно сглатывает.       — Просто расслабься, Дин, — шепчет Кас, проводя большим пальцем по его челюсти, снимая напряжение, о существовании которого Дин даже не подозревал. Дин подаётся навстречу его прикосновению и понимает, что Кас был прав: ему правда нужно приложить усилия, чтобы позволить себе это. — Пожалуйста, просто позволь мне сделать это.       На ресницах Каса собираются капли воды, и есть что-то печальное в изгибе его губ. Он скучает по другому Дину. Этот Дин точно это знает.       — Хорошо, детка, — хрипит Дин и не упускает из виду, как смягчается лоб Каса. Он целует его запястье, когда оно скользит мимо него, — хорошо.       И Дин не должен быть уставшим — он проспал добрых три часа прошлой ночью, — но ему так хочется спать сейчас, в окружении тёплого пара, будучи убаюканным прикосновениями Каса, что он чувствует, как правда начинает засыпать, пока руки Каса скользят по его волосам. Это ошеломляет, когда к тебе прикасаются вот так, как если бы тебе внезапно подали ужин из трёх блюд после нескольких месяцев голодания, это головокружительно. Это переполняет его, и, даже наслаждаясь прикосновениями Каса, Дин уже боится того дня, когда ангела снова отнимут у него.       — Всё в порядке, — говорит ему Кас, так близко, так тихо, что он едва может слышать. Он целует закрытые веки Дина. Его губы мокрые от душа. Бархатно-мягкие. — Всё в порядке, Дин.       Это не так. Но Дин ничего не может сделать, чтобы изменить это.              — Кто такой Джек?       Они в Импале, шоссе I-44 проносится мимо них со своим серым однообразием, и Дин не может перестать пялиться на руку Каса.       Она лежит на изгибе бедра ангела, полуоткрытая и ждущая. Дин хочет потянуться и взять его за руку с тех пор, как они сели в Детку полтора часа назад, но что-то, что ощущается очень похоже на бутылку, разбитую о лицо, останавливает его.       Поэтому он просто смотрит. Поэтому он просто надеется, что Кас поймёт и проявит инициативу.       Поэтому он пытается отвлечься.       Кажется, это работает, потому что Кас смотрит на него широко раскрытыми небесно-голубыми глазами.       — Джек? — повторяет он. В его голосе есть резкость, которую Дин слышал очень редко, острая нотка печали, которая заставляет Дина подумать о том, как похожи были глаза Каса на глаза Джека, влажные от непролитых слез. Медленное осознание начинает спускаться по позвоночнику Дина. — А что? Он тебе снился?       — Снился, или я вспоминал о нём… видел его каким-то образом, да, — Дин проводит руками по рулю, его ладони зудят. По тому, как Кас смотрит на него, он не может понять, хорошо это или плохо, и это заставляет его готовиться к… чему-то. К отторжению или возможно, гневу. — Так же, как я вижу вещи с тех пор, эм… С тех пор, как ты прибыл сюда.       — Что он сказал? — спрашивает Кас.       Он смотрит на Дина так, словно может найти ответы, написанные под его кожей.       — Сказал, что это работает, что бы это ни было. И что он может чувствовать кого-то, и я знаю, что это не имеет смысла, но я просто знал, что речь шла о тебе, — Дин думает о том, как Джек подошёл к нему. Об этой сутулости в его плечах. — Он казался очень грустным, Кас. Сначала я не знал, кто он, я знал только то, что должен был… утешить его, как будто это была моя обязанность… то же, что я чувствую к Сэмми. Поэтому я взял его за руку. А потом случилось то же, что и до этого, когда я понял, что он говорит о тебе: Я знал, что он Джек. И я знал, что он важен для меня, — Дин не осознавал, что плачет, но дорога начинает расплываться перед его глазами, как акварельная картина. — Он начал плакать, Кас. Сказал мне, что пытается. Я думаю, что он… он правда скучает по тебе.       Рука Каса теперь сжимает его бедро, больше не открытая и не обращённая к Дину.       — Что ты сказал ему? — тихо спрашивает он.       Дин глубоко вдыхает, медленно выдыхает. Слегка улыбается Касу:       — Я сказал: «Я тоже».       Они проезжают один указатель, затем ещё один, прежде чем тихо Кас говорит:       — Я тоже могу его чувствовать. Сначала я отверг эту мысль, как слишком обнадёживающую — я не могу сказать тебе, что привело меня сюда, но это было неизбежно и, как мне казалось, необратимо, — но чем дольше я здесь, тем сильнее становится это чувство, и с постепенным возвращением моей прежней благодати, я… Я не могу не думать о том, что, возможно, не совсем глупо с моей стороны предполагать, что вы делаете всё возможное, чтобы связаться со мной.       Дин знает, что это так. Знает это, как своё собственное имя.       — Ты можешь рассказать мне, кто такой Джек? — спрашивает он.       Он может видеть знакомую нерешительность в глазах Каса, нежелание рассказывать Дину что-либо об их совместном будущем, и каждый раз это причиняет ему боль. Он знает, что Кас делает это из желания защитить его, но Дин не понимает этого желания: Дин есть Дин, в любой временной линии, и он может позаботиться о себе.       — Пожалуйста, Кас, — просит он. Он вырывается из этого клубка стыда и страха и крепко сжимает руку Каса. И сразу же чувствует себя лучше. — Тебе всё равно придётся стереть мне память, чувак, ты сам это сказал. Пожалуйста.       Кас вздыхает, и это ничего не значит. Он держит Дина за руку слишком нежно, чтобы это что-то значило.       — Джек — наш сын, — наконец говорит Кас.       Дин бросает сначала в жар, а потом сразу в холод, и только то, что он водит машину с одиннадцати, не даёт ему вылететь на встречную полосу. Только с третьего раза он умудряется заставить свой рот снова произносить слова:       — Он наш кто?       Кас слабо улыбается ему.       — Наш сын. Мой, твой и Сэма. Он нефилим. Биологически ни от одного из нас, но это не имеет значения. Ему три года, и он наш сын.       В этом заявлении столько всего необходимо осмыслить, и Дин чувствует, как всё это бьётся в его мозгу. Их сын. Боже. Какого чёрта. Будущий Дин не может сказать Касу, что любит его, но они воспитывают ребёнка вместе? С Сэмом?       Он цепляется за единственное, о чём может сейчас подумать.       — Три? — слабо говорит он. — Но он… он выглядел… старше. Старше этого. Может быть, чуть моложе, чем Сэмми сейчас.       — Ну, да, — говорит Кас, а затем пожимает плечами. — Джек был вынужден повзрослеть гораздо быстрее, чем среднестатистический ребёнок. По крайней мере, в физическом смысле.       Дин кивает, потому что он не может сделать ничего, чтобы облегчить себе осмысление этой информации. Кас успокаивающе поглаживает большим пальцем костяшки пальцев Дина, поэтому Дин сосредотачивается на этом. Позволяет прикосновению немного заземлить его.       У него есть ребёнок. Сэмми повзрослел и, по-видимому, снова любит Дина настолько, чтобы тоже быть отцом для этого ребёнка, и Дин любит ангела, а ангел любит его в ответ, и они втроём воспитывают быстро выросшего волшебного ребенка.       Они семья. У Дина есть семья.       И эта семья хочет вернуть Каса. И Дин даже не может их в этом винить.       — Я сидел в библиотеке, — говорит Дин Касу. — Вокруг меня были открыты книги, и у меня болела спина, как будто я провёл там очень много времени, — он чувствует на своём лице взгляд Каса. Этот взгляд ощущается как прикосновение. Дин думает, что ему будет не хватать этого, когда Кас исчезнет, даже если он никогда не сможет вспомнить, чего ему так сильно не хватает. Он знает это. — Мы пытаемся вернуть тебя, Кас. Конечно, пытаемся.       Кас не отпускает его руку.              На заправке никого нет, когда Дин заходит, чтобы купить какой-нибудь еды, и он не слышит, как кто-то заходит за ним, поэтому он замечает двух мужчин, стоящих в конце прохода, только когда оборачивается.       Дин не колеблется. Он бросает вяленую говядину, вытаскивает пистолет, взводит курок и целится в мужчину, стоящего напротив, одним быстрым и уверенным движением.       — Кто ты, чёрт возьми, такой? — рычит Дин. Его сердцебиение отдаёт металлом.       Как только Дин выхватывает пистолет, мужчина перед ним делает то же самое.       — Ты знаешь, кто мы, — говорит он, смотря на Дина его собственными зелёными глазами, с возрастными морщинками, острыми от дикой скорби, но точно такими же. Идентичными. Его голос низкий, когда он говорит.       — А теперь скажи, где мой ангел?