во7.

Он был наверное, кажется, вроде бы. Он был человеком без прошлого, чьё близкое будущее — неминуемая могила, а настоящее — горькая лихорадка жизни. Вариант семимильными шагами двигаться дальше — единственное, что остаётся, и Антон двигается, стараясь не оборачиваться. За его спиной кто-то постоянно смеётся. За его спиной кто-то громко шепчется. За его спиной кто-то с треском разбивает посуду. За его спиной он. Что за сладость — сначала кто-то опирается рукой на плечо, пока смеётся, а потом рыдает навзрыд, всё также держась за плечо. Последняя эмоция обрывается, и теперь человек мёртв — лежит в мавзолее, в колумбарии, в урне, в земле. Он становится удобрением, буфетом для червей — главное свидетельство того, что ноги, которые передвигал, в ту же секунду могут подкоситься, и ещё розоватое лицо будет перепачкано дорожной пылью. Таково удивительное чудо смерти, и Антон даже был бы рад всей прелести, если бы не этот. Арсений. Он появился из ниоткуда и ушёл в никуда. Он был периодом, переломным моментом, раздробив все до единой кости, сделав больнее, чем кто-либо мог в этой жизни. И Антон готов, полностью готов идти за ним по пятам, ведь палец Арсения на спусковом крючке — приказ отдать три заветных желания. Антону не сложно, Антон отдал. Отдал и дом, и дерево, и даже сына, пусть и находился последний немного в жидком и вязком состоянии — но сын же. Антон, точно им управлял кто-то другой, шёл по его стопам, смотря на мир совершенно с другой стороны. Он готов был найти его ценой своей жизни, и даже сдержал бы свою клятву, только единственная несостыковка, возникшая в его временной дыре — отсутствие чёткого образа в голове, который помог бы найти и вновь коснуться. Единственное, что у него получилось: жёстко биться о непоколебимую действительность, пытаясь развернуться назад.

***

Лампочки в ванной перегорели где-то около года назад. Антон летит по коридорам квартиры, спотыкаясь о каждый порожек. Толстые стены заглушают крики соседей, скверный запах в подъезде не проникает внутрь, а всё, что было в этой квартире — остаётся в этой квартире и в голове, что гудит, будто колокол после удара. В кромешной темноте Антон давит ладонью на дозатор, тут же растирая жидкое мыло по рукам. Дрожащими пальцами давит на кнопку на зеркале, жмурясь от холодного света, что тут же осветил всю ванную. Кровь стекает по его пальцам, пачкает белую керамику и смывается водой, не оставляя после себя ни следа. Шастун выдыхает рвано, опираясь руками на бока раковины, поднимает голову и смотрит на себя в зеркало, сдерживая дёргающиеся уголки губ. Секунда, две. На третью по ванной комнате разносится громкий смех с нотками безумства. Зубы скалит, глаза щурит, дрожащими пальцами борта раковины сжимает, продолжая на себя смотреть, не сводя взгляда. Мышцы продолжают сокращаться от смеха, щёки начинают болеть. Нет, Антон не вспомнил анекдот годовалой давности, и нет, не скорчил смешную рожу. Разве никому, помимо него, не хочется смеяться от этой блядской шутки? Смеяться до слёз так, чтобы услышал ёбаный бог. Шастуну смешно от самого себя. Он закидывает упавшие на лицо длинные тонкие косички назад, с безумным оскалом смотря на стекающие по правой стороне лица дорожки крови. Его руки измазаны в крови, сухой пиджак давит на бицепс, сковывая движения, но Антон всё равно заносит руку к обрубку рога, оглаживая кончиками дрожащих пальцев ровный срез, выдыхая со смешком. —Я думал, будет больнее, —хрипит он сам себе под нос, отходя на пару шагов назад. —Не хочу, чтоб они вообще были, —честно признаётся, прикрывая глаза. Не смотря под ноги и вперёд, Антон выходит из ванной, опускаясь в просторной комнате с панорамными окнами на кровать. Растирает уставшие от яркого света ламп глаза, разминает пальцы, хрустнув ими, и оглядывается в поисках сигарет. Пачка лежит на небольшом столике возле широкой двухспальной кровати, на которой вместятся даже не два, а пять человек — проверено. Парень дотягивается до сигарет, вытаскивает одну вместе с зажигалкой и чиркает колесом, тут же затягиваясь. Как бы не хотелось перестать мелко подрагивать, ему не удаётся это, и Антон пускает клубы дыма, смотря на себя в зеркало в ванной, пока дверь открыта. —Ты здесь? —негромко спрашивает Шастун, закрывая глаза и правой рукой растирая лицо. Вторую подносит к губам, цепляя ватный фильтр. —Я всегда с тобой, —спокойно отвечает голос из ванной, и мысленно парень выдыхает, ведь всё ещё не находится один. Кто знает, что было бы, если б остался в одиночестве в просторной квартире-студии, стены в которой есть только в ванной. Возможно, его больше бы не существовало, и сердце его не билось. Но Антон не один, и только благодаря ответу на короткий, до ужаса простой и незамысловатый вопрос продолжает держаться своими ослабевшими пальцами за реальность, не проваливаясь в сон и, тем более, за раму одного из панорамных окон. —Это же пройдёт? Антон открывает глаза, устало улыбаясь. Падает спиной на кровать, вновь затягиваясь горьковатым дымом, и смотрит на своё отражение на натяжном потолке, чувствуя не что-то скомканное и непонятное, как пять минут назад, а умиротворение, тепло и слабость. —Что именно? —Мой внешний вид, —поясняет парень. Собеседник хмыкает, и Антон без причины хмыкает вместе с ним. —Умойся, —невзначай отвечает голос. —Советую принять ванну. В ящике под раковиной в белой корзине у меня стоят бомбочки для ванн и пена. Если хочешь, можешь взять, буду только рад. Он говорит негромко, с приятной хрипотцой и растягивающимися от усталости гласными — по своему обыкновению, как делает всегда. Он знает: Антона это успокаивает, а он не устаёт, поэтому большая часть их разговоров проходит именно так — тихо, спокойно, с редкой эмоциональностью. —Какая твоя любимая? —спустя несколько минут молчания спрашивает Антон, всё не открывая глаза — то ли боится увидеть, как начал постепенно сходить с ума, то ли просто не хочет подтверждать режущий живую плоть факт — он уже сошёл с ума. —Сине-серая. Она пахнет ментолом и отдаёт немного кофе. На упаковке бирочка есть, не перепутаешь, —с улыбкой отвечает голос, о чём свидетельствует та радость, которая слышится между слов. —А есть с блёстками? —с такой же улыбкой отвечает Антон, который никогда не любил мыться в чём-то кроме воды. Максимум гель для душа и пена, что стекла с мочалки, пока тёр себя. —Хочешь блестеть? —смешок. —Есть такое. Думаю, на коже красиво переливаться будет. Как у тебя иногда. —Считаешь, что недостаточно блистаешь для меня? —хрипло смеётся. Этот смех такой приятный и тёплый, что Антона снова переносит в тот момент, когда всё было хорошо. В момент, когда он также лежал на кровати, пуская струйки дыма в своё отражение на зеркальном потолке, когда в ванной горел свет лишь одной подсветки зеркала и что-то иногда тихо шуршало — крышечки кремов стучали, фен жужжал, хриплый голос разговаривал с ним о чём-то бытовом и совершенно несерьёзном. Тогда действительно было хорошо. —Поверь, ты иногда сверкаешь ярче новогодней ёлки, —продолжает голос. —Но если хочешь, можешь поискать бомбочку с блёстками. Не помню, оставались ли они у меня, лучше этикетки посмотри. —Они шипят? —Прям как ты, когда не согласен со мной, —и снова смешок. —В коробке рядом с корзиной лежит крем для рук в оранжевом тюбике. Облепихой пахнет. Тебе, вроде, нравилось нюхать его. —Когда он был на твоих руках, —туша дотлевшую сигарету, с тёплой улыбкой вспоминает Антон, медленно отрываясь от кровати. —Подождёшь полчаса? Я искупаюсь в твоём мыльно-рыльном и вернусь. Не уходи только, пожалуйста. —Я всегда с тобой. Тишина, стоящая в квартире, вовсе не давит. Антон кивает на последние слова, заходя сначала на кухню, чтоб щёлкнуть кнопкой электрического чайника, а потом уже в ванную, оставляя дверь открытой, как и была до этого. Парень достаёт небольшую корзинку с цветастыми шариками в ней и контейнер со всякими тюбиками. Есть крем для пяток, для кутикулы, детский и даже для попы, который является вовсе не кремом, а маской. Порывшись ещё немного, Антон достаёт глиняную маску в баночке и из всего разнообразия бомбочек находит ту самую с блёстками и ментоловым запахом. —Не думал, что придётся копаться в твоих вещах, —с улыбкой подмечает парень. —Но это интересно, не буду отрицать. Вода включается, пробка затыкается, Антон возвращается на кухню, заваривая себе чай, что очень вкусно пахнет имбирём. Раньше им пахла вся квартира, сейчас же застоялся запах сырой улицы и иногда одеколона, которым поливается Шастун. В ванную парень возвращается уже без пиджака и с колонкой. Он включает джаз, ставит кружку на широкий бортик ванны и скидывает с себя одежду, забираясь в воду. Руки тянутся к выбранной бомбочке, пальцы ловко разрывают упаковку, и Шастун, опустив шарик, заворожённо смотрит на то, как вода начинает пениться возле ног и окрашиваться в синий цвет, который он так любит. Пар от чая медленно поднимается к потолку, смешиваясь с запахом, исходящим от воды. Антон дышит глубоко, лёжа на спине, пока его острые колени, вытащенные из воды, поблёскивают от холодного света зеркала. Он проводит рукой по косичкам, резко вдыхает и также резко исчезает под перламутрово-синей водой, выпуская пузыри воздуха, чтоб смыть с себя всю кровь и вернуться в состояние, в котором тишина слишком оглушительна, а тело дрожью реагирует на мерещащиеся звуки. Свет начинает мигать, на доли секунд погружая небольшую комнату во мрак, в который не попадает даже свет с кухни, захватывающий собой почти всю квартиру и мигающий вместе с холодным светом от зеркала. Антон не замечает этого, ведь глаза его закрыты, и сразу, как он выныривает, с жадностью глотая воздух ртом, квартира вновь оказывается освещена. Парень спокойно вытирается махровым полотенцем, улыбаясь, когда на том остаются блёстки. Вытаскивает пробку из слива ванны и выходит в коридор, вновь падая на кровать. —Я вернулся, —полушёпотом говорит Шастун. Он медленно сжимает мягкое одеяло, не решаясь прикрыть глаза, ведь боится заснуть. Только тишина в ответ, та самая звенящая тишина давит на худые плечи, и Антон не чувствует ничего, кроме усталости и чьего-то присутствия в комнате. —Ты здесь? —чуть громче снова спрашивает, теряясь, когда никто не отвечает. Тёплая атмосфера, возникшая во время разговора, была нарушена им самим, и парню сейчас ничего не остаётся, кроме как сесть, свесив ноги с кровати, и попытаться рассмотреть кого-нибудь в тёмной ванной. Никого. Никто не стучит крышечками кремов, фен не жужжит, и хриплый голос не рассказывает ему об очередном содержании прочитанной статьи на посредническом сайте. Антон не помнит, в какой именно момент вся эта смесь пропала, вовсе перестав греть его душу. Стыдно признавать, но он скучает. Скучает побитой собакой возле магазина, что, привязанная за поводок к столбу, ждёт хозяина и тихо поскуливает, грустно смотря на пробегающих прохожих. Скучает ожидающей девушкой, что ждёт своего мужа с армии, каждый вечер тайком зачёркивая числа от одного до 365. Скучает старой бабкой, к которой не заходят даже газовики, не говоря уже про внуков и детей. Он свою слабость не проявляет, но она иссушает его заживо, не позволяя траве прорасти, а цветам распуститься. В нём не осталось ничего живого. Абсолютно ничего. Реальность окончательно перестаёт ощущаться на кончиках пальцев в тот момент, стоит Антону заметить чёрную точку на стене, увеличивающуюся в размерах. Он вглядывается в неё, пару раз промаргивается, потому что обычная соринка не может увеличиваться, но до загруженного мозга всё же доходит, что соринка шевелится — разрастается, ползёт с потолка по стене вниз, при этом оставляя за собой чёрный след, который тоже начинает шевелиться. —Я просто устал и мне нужно подремать, —успокаивает себя Антон, отползая как можно дальше от этой точки. Спиной он упирается в стену с новомодными жидкими обоями на той, одна из подушек падает, ведь лежала на краю, локтями Шастун чувствует шероховатую поверхность позади себя, только голова весит, будто на верёвках — напряжение и дрожь точно такие же. Антон открывает глаза, удивляясь тому, что чёрная точка превратилась в слизь и увеличилась в масштабах — она не пропала и не думала пропадать. И парень, не зная, как избавиться от этой слизи и что с ней делать, выуживает из кармана телефон, сглатывая вязкую слюну. Все номера в телефонной книге сохранились, имена остались. И Антон тыкает на ёмкое «Арс», снова закрывая глаза, пока слизь рядом чавкает и продолжает разрастаться. Он боится не за ремонт и обивку мебели. Он боится того, что слизь коснётся его и Антон станет частью этой чёрной массы. Краткость имени в контактах никак не зависит от количества гудков — у Антона они длинные, громкие, холодом отдающие в виски, от которых мурашки бегут уже по плечам, а после и спине, вынуждая содрогаться время от времени. И тут гудки обрываются, трубка снимается и Шастун сразу же начинает тараторить, сбиваясь на самых простых словах. —Алло, Арс? Арс, тут... Т-тут пиздец! Ты можешь приехать? Пожалуйста, я очень тебя прошу. Мне... Мне пока не страшно, но скоро станет. Тут хуйня такая чёрная, и она хлюпает и-и... ты же помнишь адрес? Я не переезжал. Я тебе смс-кой сейчас кину, если забыл, погоди... Кажется, Арсений говорил что-то параллельно с Антоном, только у мальчика пульс в висках стучит и он не услышал. Смс-ка с адресом всё же отправляется, и Шастун только сейчас смотрит на время, чувствуя образовавшийся ком в горле: 21:59. В 22:00 звонок обрывается. Шастун встаёт на кровати в полный рост, сглатывая вязкий ком, вставший в горле. Чёрная масса продолжает увеличиваться, и Антон своими длинными ногами переносит себя за один прыжок на кухню. Ставит ноги на стул, задницей садится на стол, двигаясь как можно дальше от края. Рука рефлекторно тянется вбок, нащупывая пачку сигарет. Этих пачек в какой-то момент стало настолько много, что они валяются на каждом видном месте — все полупустые, с зажигалками внутри, все покоцаны и со стёртыми уголками. Антон верит в то, что лишь сигареты помогают ему спасаться, и потому чиркает зажигалкой, закрывая глаза и выпуская облако дыма. Хлюпающие звуки доносятся со всех сторон, говоря об одном: это нечто всё ещё здесь и уходить оно не собирается. Парень даже предположить не может, что именно послужило появлению чёрной массы. Он не сомневается в чистоте канализации, уверен в том, что газовую трубу не могло прорвать, потому что плита у него электрическая, и даже не думает на засор, забитый волосами — раньше была такая проблема, и её уже давно нет. Его напрягает то, что из маленькой точки на белой стене масса разрослась до немыслимых размеров, заполонив собой полностью пол кухни и комнаты. Чёрные ошмётки падают с потолка, медленно стекают по стенам, и Антон боится, что эта дрянь упадёт на него. —Арс, ты же спасёшь меня, да? —встревоженным, дрожащим голосом выдавливает из себя Антон, вновь набрав номер, на который поступил звонок. —Я звонил тебе. Ты уже едешь? Молчание абонента длиной в пять секунд заставляет паникующего Антона оторвать телефон от уха раза три. Секунды бегут, а значит, он вновь дозвонился. —Антош, почему ты позвонил мне? Я в Питере, я не могу тебя спасти. Голос тихий, ритм медленный, вязнущий, растягивающий буквы. Шастун чувствует, как вместе с гласными растягиваются его нервные клетки, напрягаясь до невозможности — ещё чуть-чуть и лопнут, больно хлопнув по коже, оставив красный след. Парень бегает глазами по ночному городу за окном, который освещается фонарями и фарами машин с вывесками магазинов, вновь громко сглатывая вязкую слюну. Ему хватает десяти секунд для того, чтоб додуматься, что именно происходит и что дальше нужно делать. —Ты не взял трубку. —Да. —Я говорил сам с собой. —Верно. —А потом... Я ушёл, вернулся в комнату... —Слишком поздно. Что случилось, то случилось. —Нет... —Я ничем не могу помочь, малыш. Он насмехается над ним. Издевается над его слабостью и беззащитностью, прекрасно зная, что запал ярости иссяк и хотя бы прикрикнуть в ответ Шастун не сможет. Он втаптывает его в грязь своими кожаными туфлями, размазывая крепкой подошвой кровь по его лицу, которая чернеет, начинает дымиться, а потом и вовсе жжёт кожу, оставляя ожоги. —Я не реален. Как и всё вокруг. Антон открывает глаза. —Так... Что мне теперь делать? —неуверенно спрашивает, сжимая своё голое худое бедро. Раньше он мог спокойно оттянуть кожу, теперь же, если так сделать, будет невыносимо больно. Ему даже сжимать себя неприятно. —Антош, это неважно. —Ну, если это неважно, могу я хотя бы поговорить с тобой? Арсений молчит пару секунд, а после выдыхает носом, по-любому пожимая плечами, и незамысловато отвечает, радуя Шастуна своим коротким ответом. —Окей. —Как прошёл твой день? —Хорошо, —ласково, растягивая слоги, с явной улыбкой отвечает Арсений. —Да? —Да-а. Хороший был день. —Ты галлюцинация? —Я твоя несбыточная мечта. Если бы его сердце не билось от страха, Антон давно начал бы себя ласкать, представляя, как Попов сидит рядом. Только от сказанного внутри него что-то ухает вниз, и мальчик открывает глаза, дёргаясь, когда замечает на своей лодыжке вязкую слизь. Она скидывается, пальцы стирают остатки, и Шастун перешагивает со стула на подоконник, прижимаясь голым телом к холодному стеклу, за которым кипит активная жизнь из гудящих клаксонов, мигающих вывесок и бегущих после работы домой людей. Им нет дела до Антона, как и Антону до них. —Тогда... Увидимся на той стороне? Он боялся этого. Боялся оглашать то, до чего додумался, поэтому голос его подрагивает вместе с пальцами и плечами. —Оу, Антон... Нет никакой «той стороны», —даже как-то разочарованно выдыхает Попов, и Антон после слышит, как что-то скрипнуло на том конце провода. . —Но вчера... Ира же... —Нет никакой Иры. Нет Эда. Нет меня. И нет тебя. Ты знаешь об этом. —Я думал!.. —вскрикивает, так и не договорив. —Вернись... Умоляю тебя, вернись. Всё только начинается, Арс. Ответа вновь не поступает, и вместе с пальцами начинают дрожать ноги. Он начинает думать, что снова начал разговаривать сам с собой, и в ту самую секунду одна из его длинных косичек поднимается, медленно наматывается на кулак, больно стягивая корни, и Антона дёргает вперёд, заставляя задрать голову. —А-Арс... —Ты ищешь меня, но боишься найти. Голубые глаза смотрят в самую душу, пробирая до дрожи, которая волной мурашек пробегает по всему телу, словно пуская 220 по венам. Антон открывает рот, как рыба, выброшенная на берег, смотря на залёгшую складку между бровей, на пять бегающих покрасневших глаз под поднявшейся чёлкой, на стекающий с рук Попова мазут. Он вскрикивает, отрываясь от пластикового подоконника ногами, и зажимается, летя вниз, где, как ему казалось, холодная плитка на полу, металлическая батарея и минутная боль от удара. Он продолжает зажиматься, стоя босыми ногами на чём-то остром, что впивается в стопы, только боли не причиняет. Антон не чувствует её. У него не гудит голова, хвост от страха быстро мотается за спиной, кисточкой задевая острые мелкие осколки, и тело его уже не дрожит. Он открывает глаза, округляя те во всю ширь, когда видит знакомые зелёные обои, уродливо-дорогой ковролин, красную обивку на диванах и тела. Распластанные по тем самым диванам, свернувшиеся в неестественных позах, с залитыми кровью белыми рубашками и платьями тела. Мелкой крошкой некогда целого стекла усеян весь ковёр, в некоторых местах на обоях кровавые отпечатки ладоней. Антон фукает, неуверенно ступая дальше, постепенно подходя к барной стойке, и теряет дар речи, когда, обернувшись, видит висящее на петле под потолком тела бармена в бордовой жилетке и белой рубашке. Антон морщился на этого официанта, когда впервые попал сюда, пытаясь найти Иру. Только сейчас Иру искать не надо — она сидит на спинке одного из низких диванчиков и смеётся в голос, падая головой кому-то на плечо. Всё также неуверенно Антон подходит к девушке, открывая рот, когда видит Эда, что стоит по пояс голый стеклянном столике, поставив на лоб бокал с шампанским, а на бокал тарелку. И при этом тарелка не падает, бокал не скользит. —О, Антошик. Ты чего в трусах-то? Давай я тебе дам что-нибудь накинуть сверху, здесь прохладно, —наконец заметив ещё одного присутствующего, довольно громко и радостно говорит Ира. —Что?.. —Говорю, подожди, сейчас оденем тебя. Девушка хрустит своими каблуками по осколкам, доходя до самого дальнего от них диванчика, цепляя тёмный пиджак рукой. Отряхивает тот, возвращаясь обратно, и суёт вещь в руки парню, садясь туда, где сидела изначально. —Сейчас бы пиджак с трусами носить. Это новая мода какая-то? —лыбится Эд. Не слушая его, Антон утыкается носом в пиджак, прикрывая глаза и вдыхая запах Арсения, которым пропахло здесь абсолютно всё. Не долго думая, пиджак оказывается на теле, и Антон садится на мягкую сидушку диванчика, опираясь локтём на спинку, чтоб носом свободно утыкаться в ткань и вдыхать запах, щекочущий его нервные клетки. Пахнет чем-то тяжёлым, но при этом свежим и родным. Антон не может дать определения этому запаху, просто вдыхая его каждый раз, пропуская через себя, и отрываясь иногда, дабы не задохнуться. Чувствует, как пахнет Арсением. А Арсений пахнет его фиаско. —Где Арсений? —единственное, что его волнует, и не задать этот вопрос Шастун не может, когда возможность есть. —Не знаю, не видели его. Носится по-любому где-то, может клеит кого-то. Позвони ему, а лучше напиши, обычно всегда отвечает. —Да назвонился уже, —хмурится Антон, отворачивая голову. Больно. Впервые в этом месте он чувствует боль, что не вписывается в принятые рамки канона. Мальчик вдруг чувствует себя едва ли не молекулой, которую никто не замечает, с тоской наблюдая за тем, как продолжают смеяться Эд с Ирой и как покачивается тело бармена, которого, кажется, тоже никто не замечает. Он сидит в позе мыслителя долго, в последние моменты вспоминая про то, что нужно моргать, всё время кончиками пальцев оглаживая острый кончик рога, то просто надавливая на тот, то сжимая костную породу ладонью, пытаясь то ли повернуть, то ли оторвать. Ребята за спиной продолжают что-то делать, иногда звонко матерясь, после чего сразу же смеются, словно не видя разрухи вокруг и не слыша тяжёлого поверхностного дыхания одного из тел рядом. —Как выйти отсюда? —наконец-то спрашивает Антон, потому что тяжёлый металлический запах, которым пропитался весь воздух, начал его душить. —М? —склоняет голову Эд. —Дверь там. Она, собсна, единственная. Из его рта вылетает какая-то круглая карамелька, что попадает Шастуну между глаз, вынуждая отскоком ото лба скрутиться Иру пополам и жалобно завизжать, умирая со смеху. Антон не питает их веселья, потому, проведя рукой по липкому месту на коже, лишь встаёт и направляется к маятниковым дверям, неуверенно толкая. Мир, всё время скрывающийся за дверьми бара, ужасает Шастуна, только смысла бежать обратно уже нет. Парень всего-навсего хочет попасть к Попову, поговорить с ним нормально, а может, если не пойдёт, просто молча посидеть, иногда показывая забавные картиночки на телефоне с милыми зверюшками и говоря «мы».