во7.

За маятниковыми дверьми всё это время скрывалась пустая улица с тихими редкими гудками клаксонов и смехом какой-то шумной компании, стоящей у круглосуточного магазина через дорогу. Антон делает глубокие вдохи, набирая полные лёгкие прохладного воздуха, чувствуя, как его начинает покачивать и как голова постепенно перестаёт болеть, словно все мысли с помощью чего-то вытягиваются и улетают. Он поверить не может в то, что свобода была так близка к нему, и он познал её только сейчас, решив вырваться из оков душного помещения и не менее душного коллектива, который даже внимание на него не обращает. Парень подставляет лицо лёгкому ветерку, чуть солоноватому на запах и такому долгожданному, ощущая себя в данный момент совершенно в другом месте — там, где он абсолютно расслаблен, где не стоит запах алкоголя и дыма, где не сквозят нотки железа и нет хрипа пока живых тел. Он ощущает лёгкость и беззаботность, когда, не спеша разрезая своими кроссовками воздух, заходит на площадку, отведённую под парковку, обнаруживая среди белых линий, образующих прямоугольники, единственную машину — свою. Его Форд оказывается открытым и даже с ключом зажигания в щели. Потому, поправив мокрую шубу на плечах, Антон поворачивает ключ и едва ли не плавится от прошедшей по салону вибрации заведённого мотора. Шастуну не нужен навигатор, путеводитель или одинокий прохожий, чтоб узнать дорогу. Конкретную улицу и как добраться до неё по кипящей жизнью Москве с разных её концов Антон знает наизусть. Потому, тихо мяукая с Эллой Фицджеральт, парень уверенно крутит руль, от ожидания встречи всё кусая губы, сдирая сухие корочки. Он более чем уверен, что Арсений сейчас в Москве. Более того, он даже знает его местонахождение, потому что со среды на четверг Попов не выбирается из дома, обычно организовывая именно в эти дни «день любви к себе», в который обмазывается всевозможными масками, делает ванночки для пяток и посещает новомодные заведения с ещё актуальными услугами цирюльников, имеющие совершенно другое название. Сиденье под Антоном вибрирует от крутящихся колёс, и холодный ветер, которым обдаёт со всех сторон, ведь машины с крышами Шастун не любит, треплет его косички, развивая те на ветру. Ему зябко в промокшей до нитки шубе, но он стойко терпит, подпитывая себя надеждами о том, что скоро ему станет тепло сначала рядом с Поповым, а потом и под Поповым — в последнем случае будет даже жарко. Опустевшие улицы Москвы — раздолье для ебанутого Шастуна, в определённый момент решившего маневрировать из стороны в сторону, быстро крутя руль туда-сюда до упора. Он заливисто смеётся, и смех его эхом отскакивает от бетонных стен домов и магазинов, создавая иллюзию полного одиночества не в городе, а уже в мире. Голова пуста, в голове ветер проходит через уши насквозь, путаясь в туго стянутых волосах. Антон улыбается без причины так широко-широко, щуря глаза до складочек в уголках, чувствуя себя свободным и живым. Золотой купол Исаакиевского собора виднеется издалека, а улица белоусого дядьки с Первого канала встречает пустой дорогой и всё той же тишиной. И пусть общего у Первого канала с этой улицей нет и нужно двигаться в сторону декабристов, когда всё пошло по пизде, Антон всё равно не перестанет шутить про склад солений и выигранный а-а-автомобиль. Колёса машины хрустят, давя мелкое стекло на земле, а весёлость вдруг сменяется тревожностью, подпитываемой несколькими машинами, что мигают задними фарами. Антон паркует свою малышку, задёргивает на себе края шубы, кутаясь в натуральный мех, и выходит, осматривая небольшой дворик: голые деревья с редкими засохшими и сгнившими листьями на них; у арки лежит что-то большое и, кажется, даже двигается, со скоростью улитки ползя по асфальтированной дороге, подушечками пальцев цепляясь за мелкую крошку гравия, сдирая кожу в мясо; с крыш домов, выстроенных в недо-параллелепипед, на парня смотрят чёрные бусины глаз белых ворон с окровавленными клювами. Антон громко сглатывает вязкую слюну, чувствуя пробежавшие по спине мурашки, и находит глазами нужный подъезд. Смотрит на окно второго этажа, в котором горит слабый тёплый свет — Попов дома и у него включён светильник. У Шастуна уже от одного представления как Попов ждёт его распластанный на кровати нагишом и маняще прогнувшись текут слюни, будто он бешеный. Потешить себя хочется очень даже, и парень чувствует, как член у него заинтересованно приподнимается, по-ублюдски выпирая из узких джинс. Шастун брошенной собакой смотрит на окно второго этажа, пуская ртом едва заметные облака пара от резкой смены температуры. Пальцы постепенно холодеют, а он всё стоит и стоит, продолжая смотреть, словно его силуэт должен появиться за стеклом и приветливо помахать рукой, зазывая к себе. Никто ему не машет. И никто не появляется. Ничего не остаётся кроме того, как лезть в бардачок в поисках ключей среди ленты презервативов, тюбиков со смазкой, сигаретных пачек, упаковок из-под жвачек, рассыпавшейся мелочи и документов на машину. И, о чудо, ключи с универсальной домофонной кнопкой всё же находятся. Ключей от квартиры Арсения, как и у Арсения от его, нет и никогда не было — парни просто звонили друг другу и спрашивали, когда хозяин всё же явится домой, в противном случае либо возвращаясь к себе, либо перекантовываясь на фудкортах и в магазинах, коротая время. Потому, взлетев на нужный этаж, словно на крыльях, Шастун заносит палец над звонком, так и останавливаясь. Внутренняя пустота почему-то не пропускает ни одну эмоцию, кроме трепещущей радости, и парень не понимает, должен ли он вообще быть здесь. Их математичка всегда на контрольных говорила «умная мысля приходит опосля», только сопровождает Антона чёткое ощущение того, что никакая мысля не удостоит его своим появлением, простой он в парадной хоть пять минут, хоть пять часов. Пальцем всё же надавливает на прорезиненную кнопку, и мандраж затапливает мальчика изнутри, вынуждая сделать пару шагов назад, чтоб не пришибло дверью. Разносящийся топот рисует на бледном лице улыбку, и Антон совершенно забывает про то, что говорить-то ему и нечего. Он даже не знает ради чего бросил Иру с Эдом, приехав вообще в другой район. Очевидно же, чтоб в глаза поулыбаться. Дверь открывается, и молчание, повисающее между парнями, возвращает все пропавшие мысли обратно в голову. Парень улыбается скромно, смотря на золотые патчи под глазами, на хлопковый халат на запахе, едва достающий до середины бедра, на белую, почти мраморную кожу с блеклыми пятнами родинок на той, наконец-то останавливаясь на глазах — округлённых от удивления и без мешков под ними. —Я звонил тебе, —решает начать Антон, не сдвигаясь с места. —Да-а… Тебя не тронули? —Всё хорошо. И вновь молчание от неожиданного появления и от смущения отяжеляет их языки. Арсений нервно скребёт большим пальцем ручку входной двери, пока Антон продолжает улыбаться, явно радуясь тому, что его не сразу ссаными тряпками погнали прочь. Его затапливает одновременно и радость, и стыд, и смущение. И из перечисленного нет ни одной эмоции, которая будет направлена против Арсения — Антон рад ему настолько, что щёчки краснеют, а на руках от счастья поднимаются светлые волоски. Он буквально светится изнутри, выиграв в прятках с самим собой, и своим свечением освещает Попова, забавно улыбаясь от того, что мужчину сзади на самом деле будто лампой подсвечивают. —Я скучаю, —совсем тихо выдавливает из себя, из-за чего отчётливо слышно лишь «я», «ч» и «ю». Странно, наверное, так с места в карьер, но не Антону о странностях думать. В данную секунду он думает лишь о том, что чем дольше здесь стоит, тем больше Арсений заполоняет его сознание, вновь селясь внутренним голосом в голове, называя себя Эго. —Почему ты не пришёл ко мне, когда я попросил? Почему не ответил, когда позвал? И ответа не слышится. Вместо того, чтоб толково изъясниться, Попов просто пошире открывает дверь и проходит вглубь прихожей. Опирается плечом на стену, складывает руки на груди, как делал обычно, когда Антон раздевался. После этого раньше следовал лёгкий поцелуй в губы. Но сейчас, повесив тяжёлую шубу на крючок и оставшись в одних узких джинсах с чёрной футболкой, не происходит ничего, что было раньше. —Я тебе противен? Я не хотел… Ты мог бы сразу сказать, что занят, я бы не звонил второй раз… —Кажется, мы с тобой уже разговаривали на тему пьяных звонков посреди ночи, —дёргает бровью Арсений, и в его голосе слышатся нотки строгости. Антон помнит этот разговор. Так хорошо помнит, словно тот произошёл буквально только что, а он стоит после него, как в воду опущенный, и рассматривает свои белые носки без единого катышка. Чего он добивается? Чего добивается Арсений, вновь надавливая на больное? Он же откровенно мешает его с грязью, прекрасно зная, что за пещерной грубостью и отсутствием субординации скрывается ранимый Антошка, что по первому зову прискачет. Попов осведомлён о том, что Антон каждый раз позорно скулит себе в руки, стоит ему напиться и начать вспоминать былое, прокручивая в голове моменты, когда они банально сидели вместе в салоне машины. Арсений наслышан о том, сколько раз Шастун мялся за его дверью, не решаясь позвонить, и даже видел, выходя утром из квартиры, как тот лежит на коврике для обуви, свернувшись калачиком, тихо посапывая. Арсений знает обо всём, ведь он держит дамоклов меч над макушкой Антона, при каждом проёбе опасно раскачивая тот. —У меня есть твои любимые эклеры с заварным кремом. Шастун округляет глаза, не веря его словам. Но Арсений улыбается снисходительно, поправляет влажную прядь волос, упавшую на лоб, и, покачивая бёдрами, направляется в сторону кухни. Как бы сильно не хотелось распустить руки, Антон сдерживает себя, лишь внимательным взглядом блуждая по давно знакомой квартире, в которой не изменилось ничего — всё тот же длинный белый коридор, ведущий на кухню, которая соединена с гостиной, и по пути дверь в спальню, которая ничем не отличается от всех классических спален, больше смахивающих на палаты в психиатрических лечебницах со своими белыми обоями и минимализмом. Спасибо, что у Арса потолки не натяжные, иначе Антон бы окончательно ебанулся, видя себя не только в отражениях кухонного гарнитура, но и на потолке. Он скромно садится на стульчик, подпирая щёку рукой, с тоской смотря в окно, за которым кто-то полетел сверху, а следом за самоубийцей-неудачником обвалились листы фанеры, которыми была заделана крыша. Антон вздыхает тяжело, хлопая себя по карманам джинс, доставая пачку сигарет, не видя, как вдалеке от них что-то взрывается за окном, и яркий свет, на секунду озаривший просторную кухню, тут же потухает, не тревожа больше. —Я не пришёл по причинам, о которых ты сам знаешь. Антон пожимает плечами. —Я тебе не нужен на самом деле, ты просто не умеешь отпускать ситуацию. Густое облако дыма вылетает изо рта. —Тебе, возможно, не удастся понять всего смысла даже по истечении семи дней, и это вполне нормально — даже я сначала не понял, пока на тебя не наткнулся. Тогда всё стало на свои места. Пепел стряхивается щелчком указательного пальца по фильтру. —Это называется перерождением? —негромко уточняет Антон, кивая кружке с тёплым кофе, сваренным кофеваркой. —Мне нравится забавное название «синдром внезапной смерти», —с лёгкой улыбкой делится Арсений, и у парня округляются глаза. Он слышал о чём-то таком, и либо ему очень хорошо так изменяет память, либо его в какой-то момент разговора наебали, либо ещё одна причина, но в этом названии обычно присутствует ещё одно слово и тогда сложенная картинка начинает рушиться. И Шастун смотрит широко открытыми глазами на Попова, поджав губы. —Асфиксия была одной из причин — поэтому я его так называю. Глупое «а» слетает с языка Антона, и он выдыхает даже как-то спокойно. —Выходит, я задохнулся? —Ты же сам прекрасно всё знаешь, так зачем глупые вопросы задаёшь? —Но я не помню… —Вспоминай. Сам. Ржавые извилинки в его тыкве тут же начинают крутиться, проматывая вообще все произошедшие события — вот он опускается под воду, смотря на свои колени, которые соприкасаются с бортами ванны, вот он выныривает посреди какого-то озера, а вот он оглядывает уже тёмный город вокруг себя, смотря на то, как свет фонарей мерцает в чёрной воде, такой холодной и одновременно горячей, словно что-то буквально в паре метров от него полыхает ярким пламенем, обжигая. Возможно, это его машина. Возможно, в машине есть кто-то ещё. Возможно, он вовсе и не смотрит на упавшую с моста горящую машину, что медленно погружается под воду, и вокруг него не собирается толпа зевак, которая просто вышла вечером погулять с собачками. —Абсолютно ничего не помню, —пожимает плечами Антон. Арсений дёргает с вызовом уголками губ, садясь на другой стул, который ставит напротив парня. Руками опирается на мягкую сидушку противоположного, двигается максимально близко к лицу, закатывая глаза так, что остаются одни белки. Что-то начинает метаться из стороны в сторону, и Шастун не сдерживает себя, задирая тёмную чёлку. Пять глаз, расположенных лучиками на лбу, бегают от стороны в сторону. Зрачки в них то увеличиваются во всю ширь, то уменьшаются до того размера, пока их совсем не будет видно, оставляя лишь голубой хрусталик и розоватую от лопнувших сосудов склеру. —В глаза мне смотри, —не своим голосом рычит Арсений, и Антон смотрит. Смотрит широко открытыми глазами, чувствуя, как тело его превращается сначала в вату, а после и вовсе растягивается на волокна, совершенно не поддаваясь контролю. Тлеющая сигарета падает в пустую кружку, служащую пепельницей, Антон приоткрывает рот, переставая видеть. Белки его глаз темнеют, вовсе становясь чёрными, и в мире, в котором он находился с Арсением, последние, что остаётся в памяти — лишь яркий белый свет, такой ослепляющий и горячий, словно он касается Солнца, моментально обжигаясь. Глухой удар собственных рогов возвращает Антона в реальность, и он открывает глаза, пытаясь вновь прозреть. Руки с просветами фиолетовых сосудов упираются в ковролин, под ногтями запеклась кровь, мех леопардовой шубы смялся, где-то даже вырваны клоки мелких волосинок из подкладки. Звонкий смех и громкая музыка тут же давят на черепную коробку, мешая сосредоточиться, и Шастун тупо моргает, пытаясь понять, как давно голова стала такой тяжёлой. —А сейчас — коронный номер! Перед глазами всё плывёт яркими пятнами, размазываясь по стенам, полу и мебели. Антон всё же поднимается на ноги, стараясь держать равновесие, и неуверенно шагает в сторону барной стойки такой походкой, словно его подтолкнули в спину. Цепляется за серый пиджак, крепко сжимая тот, опирается задницей на стул, а локтём ложится на столешницу, поверхностно дыша. Арсений, за плечо которого парень держится, поворачивает голову в его сторону и поправляет упавшую на лицо косичку, мягко улыбаясь. Он помогает сесть нормально, после чего вновь отворачивается, не обращая внимания на толпу людей, образовавшую круг. Какой-то коротко стриженный парень в центре этой какофонии машет своей татуированной рукой, привлекая к себе внимание весёлой толпы, уже разогретой и готовой к представлениям. Встаёт на мягкую сидушку деревянного стула ногами, при этом что-то громко скандируя. Кажется, это что-то про смерть. Кажется, присутствующим нравится то, что он говорит. Кажется, у Антона по ощущениям пробита голова. Он смотрит на то, как этот парень встаёт на подлокотники стула, которые даже не трещат под его весом. Толпа радостно заливается смехом, аплодируя не пойми чему, и у Шастуна в ушах начинает звенеть от всех звуков, которые, словно шар, оплетают его голову, сдавливая черепушку. Он мечется взглядом к одному человеку, ко второму, к третьему, в конце-концов останавливаясь на парне, покрытом татуировками, с открытым ртом смотря на то, как тот ловко взбирается на спинку стула, разводя руки в стороны. Он с лёгкостью держит баланс, словно законов физики для него не существует, пока толпа свистит, стирает ладоши в хлопках, улюлюкает и толкает друг друга локтями. Что-то происходит за доли секунды, что заставляет людей замолчать. Этого парня уже не видно, и головы людей, стоящих в кругу, склонены к полу. —Что случилось? —шёпотом спрашивает Антон, боясь даже пошевелиться. В ушах начало звенеть от гробовой тишины, и он не понимает её причины. Его веки раскрываются на максимум, когда от стен отскакивает истошный крик того самого парня, которого Антон не видит. Крик настолько громкий, что закладывает уши, на пару секунд лишая возможности слышать. Толпа расходится. На их лицах просвечивается страх и растерянность, и визг какой-то дамы в бордовом обтягивающем платье разрезает надвое то, что было минутой раньше, и то, что происходит сейчас. Невидимая граница образовалась за доли секунд, появившись тогда, когда веки вновь поднялись, а глаза перестало сушить. Никто не понимает, в какой момент и что именно пошло не так, но то, что происходящее сейчас идёт не по сценарию, понимают абсолютно все. Ручеёк алой крови ползёт к ним с Арсением, пока парень продолжает стонать от боли, лёжа на полу лицом с открытым ртом. По этой алой струйке, что пульсацией вытекает из дёсен, выплывают осколки чего-то белого, похожего на некогда целые зубы. Толпа испуганно отскакивает в стороны, словно растёкшаяся кровь приобретёт оболочку и нападёт на них, начав мстить за веселье на траурном празднике. —Не смей трогать его, —приказывает Арсений. Но Антон не то что трогать, он смотреть не может, тут же вскакивая на ноги и направляясь на всей скорости к маятниковым дверям, скрывающим за собой такую свободу и тишину, о которых Шастун мечтал раньше. За нами такой же ослепительный свет. За ними всё это время скрывалось тепло. За ними нет того самого шума и хохота. За ними всё это время стоял Арсений, что так ловко играет с его чувствами. Антон оборачивается, нелепо подняв согнутую в локте руку и оттопырив указательный палец, переставая остатками своих мозгов понимать хоть что-то. Вновь поворачивается к Арсению и опять оглядывается, держа рот открытым, как рыба. Буквально только что Попов сидел в баре, с презрением смотря на происходящее, морщась от паники и тревоги, а сейчас опирается боком на капот чёрной матовой машины, улыбаясь развязно, демонстрируя ямочки на худых щеках. —Покатаемся? —весело предлагает Попов и вытаскивает из кармана ключи от машины Шастуна, звякая ими. Мозг его будто начинает расслаиваться, никак не состыковывая всё происходящее в единую логическую картинку, при одном взгляде на которую абсолютно всё станет понятно. Смотря на кривые детальки этого пазла, Антон брезгливо кривится, тем самым выражая своё «фи» к загадкам, одновременно понимая и то, что в другом случае останется единственным отстающим, что тянет всех назад и портит статистику. Появляется чёткое ощущение, что машина вовсе и не касается колёсами асфальта. Что они парят над землёй, и лишь Арс, держащий штурвал их импровизированного космического корабля, знает дорогу, везя их туда, куда ему самому нужно. Лёгкость, та самая, что была с Антоном недавно, вновь накрывает, и он расслабляется, сползая по сиденью задницей, ногами упираясь в парприз. Высокие фонари с лампочками тёплого жёлтого цвета освещают улицу, на которой нет абсолютно никого, кроме них двоих, мчащихся по ровной дороге и наслаждающихся своим двоичным одиночеством. Лёгкий ветерок вновь путается в волосах, но в этот раз мучая ещё и причёску Попова, чёлка которого забавно заваливается на бок, раскрывая его залысины возле лба. Никаких звуков, кроме тихого гудения мотора, нет, и это неимоверно радует их обоих, вызывая слабость в теле от идиллии и умиротворения. —Если бы у меня было несколько жизней, я бы в каждой искал тебя, —честно признаётся Шастун, плавно сворачивая голову вбок. Он улыбается ответной улыбкой на дрогнувшие уголки губ Арса, своей холодной рукой берёт его синие пальцы с фиолетовыми просветами сосудов и прикрывает глаза, расслабляясь окончательно. —Было бы у меня право, я бы выбирал исключительно тебя. Земля под колёсами начинает трястись, пластиковые окна в домах дрожать, а листья на деревьях колыхаться. Кажется, что-то начинает суетиться за окном Шастуновского автомобиля, только Шастуну нет дела до этого — он полностью отдаёт себя моменту, растирая длинными пальцами сухую кутикулу на мужских руках. —Но при этом я понимаю, что наше совместное существование то же самое, что и теория родственных душ: бессмысленно и необоснованно. Машина дёргается, и только благодаря этому Антон понимает, что реальность никуда не делась и тем более никуда не дела его из себя. Нога его начинает медленно покачиваться из стороны в сторону, а пальцы всё ещё держат холодную руку Попова, что теплее не становится. Он садится ровнее, смотря на то, как за стеклом автомобиля полыхают урны, как огонь охватывает машины и как те резко вспыхивают, крича сигнализациями на всю улицу. Антон спокоен. —Мир схлопнется, если ты сейчас не посмотришь на меня. Но узловатые пальцы левой руки продолжают уверенно крутить руль, пока правая лежит на подлокотнике, даже не шевелясь. Провода, свисающие между домами, вдруг начинают медленно раскачиваться, и белые птицы, спокойно сидящие на этих проводах, замертво падают прям на дорогу, кривой линией складываясь одна за одной. Арсений включает дворники, и перья, капли крови, даже засушенные лапки и небольшие трупики тут же падают с лобового стекла на землю. Страшно ли Антону? Он даже не дёргается, когда окно на двенадцатом этаже дома вылетает от взрыва, лишь крепче сжимая руку Арсения. На фонарных столбах медленно покачиваются трупы людей с чёрными плотными мешками на головах, деревья падают, и за бампером спорткара земная кора начинает постепенно расслаиваться, образуя щель точно под машиной. —Зачем ты разгоняешься? —негромко спрашивает Антон, поправляя упавшие на плечи косички. —В этом году мы погибнем, а в следующем обручимся с тобой, —хрипит Попов, вдавливая педаль газа в пол. Удивлён ли Антон? Нисколько. Предложение по приколу обменяться помолвочными кольцами уже поступало из уст Попова, но до дела так и не дошло — что-то резко изменилось в них двоих. Но сейчас, когда Антона ставят перед фактом без права выбора, он радостно улыбается и ложится головой на плечо Арсения, впитывая в себя его холод, прям как губка. Ничего при сжатии только не вытекает из него — он всё сжирает. —Ты же, вроде, закрывал эту тему тогда… —Забудь про «тогда». Как тогда уже не будет. И вперёд нет смысла двигаться — всё равно ни к чему хорошему не придёшь. —И что же это значит? —Что тебе больше нечем довольствоваться. Только существовать. —Странный ты, —пожимает плечами Антон, смотря на дорогу, птичьих трупов на которой лишь стало больше — они раздуваются до размера футбольных мечей, тяжёлая машина наезжает на запёкшиеся тельца и трупики лопаются, забрызгивая кровью двери машины, боковые стёкла, и органами — ещё живыми, пульсирующими, попадая на капот. Антон даже бровью не ведёт, когда бьющееся сердечко падает на лобовое стекло и медленно скатывается. —Я закончился на пару секунд раньше тебя. Двигатель машины начинает гудеть громче, деревья и окна домов за пределами салона проносятся мимо всё быстрее, а пульс по какой-то причине учащается. Антон сжимает руку крепче, поворачивает голову сначала вправо, затем влево, а после и вовсе перекидывает свои длиннющие ноги через кожаный подлокотник с пачкой сигарет в отсеке, путаясь в полах своей шубы. Голубые огонёчки глаз искрятся радостью и ожиданием, пока рога Шастуна царапают белую кожу на потолке салона. Плавное движение вперёд, и Антон со всей не присущей ему нежностью касается гладкой кожи на щеках, соприкасаясь губами. Выжидает пару секунд, словно привыкая, и осторожно толкается языком в чужой рот, тихо мыча от того, что ему отвечают — Арсений отпускает руль, обнимает за талию, чуть вскидывая голову. Салон заполняется едва слышными чмокающими звуками и громким дыханием, пока скорость на спидометре увеличивается, доходя до крайней точки, которую могут осилить 300 лошадей под капотом. В крайней точке данного момента колёса, от которых исходит едкий запах жжёной резины, касаются металлического забора на набережной, встряхивая пассажиров. Антон успевает вовремя упереться рукой в стекло, не ударяясь головой о лобовое стекло, но внимания этому не придаёт ни он, ни Арсений — никто даже не думает схватиться за руль — Антон подаётся грудью навстречу рукам Попова, даже когда косички перестают касаться плеч. Ему слишком хорошо и сладко, чтоб пытаться что-то предпринять. Он слишком привязан к Арсению, чтоб пытаться схватиться за что-то другое. Машина на секунду опасно кренится, в конце-концов срываясь с отгороженной площадки в воду, дёргая абсолютно всех и всё внутри себя: Шастун наконец-то отрывается от тонких губ, как что-то мягкое резко прижимает его обратно, из-за чего челюсть клацает, а кислорода вдруг перестаёт хватать. —Арс… Арсений стеклянным взглядом смотрит точно в глаза напротив, даже не моргая. Его кожа почему-то синяя, с фиолетовой сеткой сосудов, а губы совсем посерели. Грудная клетка его не поднимается от дыхания и, соответственно, не опускается. Вообще никак не реагирует на внешние факторы, которым нужно, наверное, противиться и попытаться сделать хоть что-нибудь. —Арсюш… Холодные руки уже не сжимают и не мацают, бёдра не напрягаются и не подаются вверх, чуть тёплое дыхание не щекотит кожу. Зато по ней ползут багровые струйки крови, путаясь в волосах и забиваясь вязкой слизью в горле. Из Арсения будто обездушили, и он, подобно пластиковой кукле, лишь отражает в своих огромных от страха глазах встревоженного парня на его коленях. Разве этому есть объяснение? Антон не находит того, прижимаясь рогами ко лбу Арса, сквозь шторку волос видя, как пять зрачков бегают по глазным яблокам, то сужаясь, то расширяясь. Воздуха вдруг становится совсем мало, и Антон окончательно закрывает свои глаза, упираясь щекой Арсению в нос, пока вода стремительно окрашивается в красный, наполняя салон. А на берегу, всего на десять метров выше, по пояс в воде стоит такой же парень с обагренным кровью лицом, медленно покачиваясь от ветра вместе со шлицей своей шубы.