Лесть, обман, амбиции...

кого жалеть ведь каждый в мире странник

— Эй, свинка, захлопнись! — юный Польша огрызнулся на вспотевшего Рейха. На это младший немец лишь звонко засмеялся. Он поднял квмень и кинул его в поляка, смачно попав в лицо, — Что ты делаешь?! Ты с ума сошёл?! — Ты заслужил это. Что молчишь, дормоедыш? — Германия довольно смотрел на Польшу, ведь знал, как это того раздражало, — Кстати, как там твоя мама? А, прости, она же дохлая, — это было аоследней каплей терпения. — Не говори так о ней! — Польша набросился на Германию, а последний жалобно завопил на всеуслышание, чем привлёк внимание взрослых, — Жирдяй! Свинья! Мразь! — Нет, я не свинья! Ухух! Ааа! — немец жалобно хныкал, пока поляка отводили взрослые. Польша хрипел уже от злости и отчаяния, — Нищеброд, колхоз, — шептал лишь тому Германия, а поляк видел это и только сильнее беился. — Я надеру тебе зад, тварь! — худощавый бедный Польша задыхался от ненависти.       Рейх знал, что тот не сможет, не в состоянии, что у Польши не было опоры, в отличии от него. ГИ был резкой причиной, чтобы преклоняться перед Рейхом. А ему в радость. Поддакивать лишь тем, кто взрослее и важнее, забывая о тех, кто ничего не будет стоить. Зачем думать о ничтожествах?       Пухляш скоро забыл об инциденте. Его внимание захватил Союз, с которым он должен был встретиться вновь на днях. Сердце забилось, и он представил, как они будут вместе гулять, обниматься, держаться за руки. Как голые коленки русского прорежут море травы, длинные худощавые пальцы легко бы сквозили по воздуху, тонкая рубашка едва бы держалась на тельце, хлопчатые короткие шортики, голые ступни. Рейх воображал это в самых ярких и чувственных красках, что ему становилось горячо.       Впрочем, реальность никогда не совпадала с ожиданиями, и Союз встретил немца в пальто, штанах, шерстяных носках, весело выглядывавших из лакированных ботинок, и в той же самой мягкой ушанке, потому что погода стояла пасмурная, и было ветренно. Сам русский также вытянулся и был как-то серьёзнее. В любом случае Германия взял с собой фотоальбом с камерой. — Привет, Союз, — почти без акцента выдал радостный Рейх. Он вытащил камеру и щелкнул ей. Русский опешил. — Привет, Рейх. Что это? — СССР удивлённо хлопал глазами. — Это фотоаппарат, — Рейх аккуратно сложил устройство в портфель. Он нежно улыбнулся. Может, потому что Союз в шортиках и Союз в пальто — всё тот же милый Союз.       Они обнялись. Германия вдохнул запах шерстяного плотного пальто, из которого сочился мягкий аромат свежих лугов и лесной влаги с терпким табачным смогом и бетонной сыростью. Щёки краснели, а сердцебиение участилось, но немец не подавал вида. Нет, для советского он не влюблённый мальчик, он лишь маленький братик, пухленький малыш, требующий нежности и внимания. Иначе это отпугнёт русского и сделает Рейха уродством. Переживания ранимой юности постигнули немца. — Ого, никогда не видел, можно посмотреть? — глаза коммуниста засверкали. — Да, конечно, только в палате. Сегодня погода не жалует. А фотоаппарат очень хрупкий и дорогой, — Третий говорил гордо и довольно. — Ты меня сфотографировал? — восхищение и интерес пробрались в голос Советского. — Да, я могу тебя и нарисовать. Хочешь потом и коллекцию фотографий покажу? — Да, конечно! Как здорово! — Союз на мгновение умолк, — Только жаль, у меня с собой ничего такого нет. Но я найду, принесу, — он говорил виновато, — Кстати, ты прямо очень хорошо заговорил по-русски. Не могу перестать удивляться. И ты всё так быстро схватываешь. Кто ты? — Эх, спасибо-спасибо, очень много. Не стоит тебе, я очень рад, ,что тебе понравилось. Я хочу узнать, что ты думаешь о моей коллекции. — Наверняка, очень хорошая!       И они направились к имею русских. Железный забор, сад(сиреневые кусты с яблонями), белённый дом, украшенный статуэтками и прочими прелестями архитектуры. Тяжёлая высокая дубовая дверь, коридоры, где стены покрыты светлыми цветочными обоями или обоями в-полоску, пол покрыт дощечками, а на потолке появляются люстры, затем сама комната Рейха, стоящая по соседству другая гостевая комната для Германской Империи. — У вас тут уютно, — отозвался младший немец, зайдя в фиолетоватую комнату со столом, ковром, кроватью, парой тумб, маленьким диванчиком и высоким окном. — Да, только отец говорит, что здесь слишком просто, но я настоял на том, что здесь. Красивый сад, где можно подкрепиться в любой момент, просторные комнаты, а не как в тот раз, когда ты получил тепловой удар и упал в обморок. Жуть. — Да, хах, хотя... даже хорошо. Я тогда встретил тебя, — слова Рейха чуть смутили Союза, но он решио не заострят на это внимание. Всё же его пухлый друг — очень мягкий, юный и добрый, — Вот, фотоальбом, — они уселись на кровати, и Рейх сиял показывать снимки, которые он сделал и бережно хранил.       На них были мёртвые птицы, кошки, собаки и прочие животные. Какие-то убитые на месте или перетащенные, их чучела или совсем свежие, какие-то в бантах или без украшений. — Что это... — СССР был несколько шокирован увиденным. Это было пугающе. Рейх, завидев такую реакцию, посмотрел в сторону и тихо, но слышно сказал: — Это мёртвые животные с моей улицы. Они когда-то жили, но умерли, и я запечатлел их навеки, чтобы помнить о них. Некоторым посмертно я дал имена, — речь немца была драматична. Это успокоило русского, и он даже проникся соображениями своего маленького друга. — Ого. А, я знаю, есть профессиональные бутики даже, где мёртвое тело человека приводят в порядок, хорошо одевают, ставят и фотографируют как живого. На память. — Мёртвых фотографировать удобнее. А живые постоянно двигаются, и всё смазывается. — Ладно. Интересное у тебя увлечение. Две страницы хорошеньких котов и один размытый я. Так когда мне ждать свой шедевральный портрет от великого художника, Третьего Рейха? — Союз перевёл всё в шутку. Пришло настроение. А с Союзом и Германия повеселел. — Погоди, сейчас нарисую, — тот достал иж того же портфеля бумагу и карандаш и принялся рисовать, да почему-то смутился, — ... Я... у меня хорошо получаются пейзажи. Я не рисовал ещё людей. — Ничего. Кстати, а почему? По-моему, это даже как-то интереснее. — Ты не любишь танцевать, а я не люблю рисовать людей. Ладно, хотя...Я рисую, — Рейх начеркал по листу бумаги и показал кривую и очень забавную картину с недовольным результатом лицом, — Не получается! — Ясно, ладно. Не перетруждайся. — Союз... — Что? — Тебе кто-нибудь нравится? — этот вопрос удивил СССР и даже застал в расплох. Он покраснел. — С чего ты такое задаёшь? — Время такое. Кто-нибудь кому-нибудь да нравится. И у тебя, наверняка, есть мадам. — Не то чтобы...— глаза русского забегали по комнате. Пухленький мягкий Рейх же испытывающе таращился. — Я знаю. Я видел её, — наглая ложь, — Но как её зовут? — ревность запыдада внутри маленького немца, и он был готов сломат карандаш в руках, но улыбался. Беспомощно. Беспощадная любовь. — Об это не так-то просто говорить! — чуть подумав, Союз выпалил, —Она добрая. Но мы не общались. Просто я всегда вижу её. Ну, точнее не всегда. Она живёт в соседнем имении, — язык заплетался. — Имя. — Лиза, — это было максимально неловко. — Нет, погоди... — немой крик. Советскому было от чего-то стыдно, щёки багровели, — Вообще! С чего такой интерес? — Просто, — Рейх довольно улыбался, хотя в душе у него скребли ревнивые кошки, — Мне интересно, что у тебя творится. — Любопытной варваре на базаре нос оторвали! — сказав это, Союз ущипнкл немца за нос. — Ай, больно! — всхлипнул тот. Увидев такую реакцию, Союз испугался. Отчасти от того, что за жоведение мелкиша его могли знатно наругать, от части, что друг мог обидеться. — Эй, ты чего, не плачь, — неловко, — Прости! — Угум, — немец успокоился.       Вскоре Союз забренчал перед другом на гитаре. Русский волновался. — Ну, как? — он ожидал мнения немца. — Это романс? — нежная мелодия удивила того. Товарищ СССР не такой. Душа подростка требует бури, а не сладко-вялых цветков. — Да. Лизе. Хочу ей сегодня вечером спеть. — Я могу пойти? — Рейх сказал как-бы невзначай. — Да, конечно...       Надо знать своих противников в лицо, и Третий обрадовался, что Союз не имел что-нибудь против их знакомства. Германия ещё не знал девушку, но уже ненавидел её всем сердцем: она была совратительницей, ведьмой, дурой, шлюхой и мошенницей. Нацист желал мщения. Необходимо познакомиться и прикинуться другом.       Когда солнце почти закатилось, небо было ещё лилово-светлое, всё вокруг стало чуть влажным, Союз пошёл с другом. Они пропетляли по утоптанной дороге мимо редких зелёных рощ. Вскоре они вышли на такой же большой простой желтый двухэтажный дом с садом, ограниченным забором, через который дети пролезли. Рейх всё внимательно запомнил. Он уже прибрал кое-какой подарочек для госпожи Элизабет. Русский кинул маленький камень в окно. Девушка с розовым лицом и персиковыми волосами в пучок выглянула из окна. Союз заиграл тягуче на гитаре. Они вдвоём смущённо улыбались. Рейх добро помахал ей. Она испугалась и нырнула вновь в глубь окна, но потом смущённая вышла. Союз удивлённо посмотрел на друга. Рейх излучал спокойствие и умиротворение. И СССР успокоился. Немец вышел на передний двор, подозвал служанку и попросил её передать госпоже подарок, который он достал вдруг из портфеля. Служанка кивнула и удалилась вглубь имения с красочной коробкой.       Когда влюбленные попрощались, СССР и Третий пошли домой. — Она правда красивая, — дал оценку Рейх. — Да, она как мартовский тюльпан. — Голландка? — Нет, наверное, смешанно. Поляки, немцы, финны. Как обычно. Но я не об этом. — Да, — они подошли в мирном молчании к даче.       Ужин проходил оживлённо. Четыре страны были нарядными. Союз в белой рубашке, чистых ореховых штанах и жилетке. Рейх был в серых штанишках на ремешках, с серым пиджачком, на котором красовалась весёлая нашивка с попугаем. РИ подошёл в белом костюме, ГИ — в синевато-чёрном. Стол накрыли белой кружевной скатертью, приборы серебрили, еда парилась. Пахло очень вкусно. Взрослым принесли хорошего вина. Рецх искал глазами десерт. Союз подал ему мороженное. Вечер прошёл прекрасно. Все были довольны.       Утро было дождливым. Союз ещё нежился в своец тёплой постели. В дверь постучали. Видимо, служанка. — Да? Входите, — сонливо буркнул русскиц. Черноволосая женщина в форме поднесла конверт и удалилась. СССР её даже не заметил. В руках он держал конверт и смотрел на него, не понимая ничего. Адресс дома Лизы. Что-то щёлкнуло в голове, и он с любопытством разорвал бумагу. Сердце затрепетало, явился румянец, в руки пошла лёгкая дрожь. Спешно Союз открыл письмо и стал читать. Почерк другой. "Здравствуйте-гс, Союз,       Я младшая сестра Элизабет, Вера Витцына. Мне очень тяжело доносить Вам такое, мне искренне жаль. Сейчас Элизабет чувствует себя неважро. В жаре она просила оповестить Вас. Формальности, надеюсь, здесь ни к чему, поэтому без преукрасок довожу, что сестре плохо. Сейчас ночь, и она лежит в своей комнате. Сама подойти и сказать, что с ней сейчас, не могу, но лекаря уже вызвали. И он её осматривает. Сказали не подходить близко. Из-за этого я не могу больле ничего добавить. Светлейший СССР, Вам с наилучшим, Вера Витцына"       На бумаге были взбухшиеся следы от слёз и разводы. Кончик листка был примят. Совсем свежее письмо.       Слёзы навернулись на глаза. Союз тупо смотрел на бумагу. Вытерев слёзы, он быстро оделся и побежал к дому Витцыных. Под дождём он ступал по лужам, намочив ботинки и штаны. Но было совсем не до этого. Что с Лизой?! Буквально он ворвался в дом его возлюбленной. Было тихо. Совет совсем запыхался. К нему в светло-голубом платье вышла уставшая Вера с влажными розовыми глазами. — Где Лиза? — юноша с тревогой спросил. — Нельзя к ней. Нужен покой. Тише. — девочка устало шикнула. Голос был тихим. — С ней всё в порядке? — испытывающе Союз уставился ра неё, — Что произошло? — Врачи смотрят. Ей не так плохо, она спит. Заболела. Может быть заразно. Волдыри повылазили. Потом всё скажут, — тихий голосок задрожал. Вера уже пугливо уходила. — Нет. С ней всё будет хорошо? Скажи, — юный гость был жутко взволнован.       Слуги полошли и подали Союзу чай. Он же встретился с матерью Элизабет и объяснил о своих чувствах к её дочери. Та печально кивала.       Через несколько дней госпожа Элизабет Витцына скончалась. Союз был мрачен, как никогда, а Рейх был поражён такой реакции, но всё также нежился и обнимался. — Элизабет умерла? — как-то вдруг спросил, обнимая, Рейх. Невинно. Союзу было больно от этого, но он держался. — Рейх... Да, она погибла в борьбе с болезнью, — глухие слёзы вновь потекли с глаз. — Не плачь, Союз. Давай я её сфотографирую, она была красивая, — Рейх с сожалением говорил. Союз удивлённо взглянул на него, — Ну, как там. В бутиках, о которых ты говорил. Она была бы в самом красивом платье, с причёской. Ну, как там, у девочек, — не лучшее утешение, но Союз кивнул. Он чувствовал, что Рейх прав, — Я дам фотографию её родителям. Бесплатно. Я умею. — Хорошо, Рейх.       Погода была прелестная. Выглянуло солнце. Две юные страны прибыли в дом Витцыных. СССР всё объяснил матери. Та, несколько помедлив, с недоверием согласилась. Тело было в бубонах, осушённых, наверное, спиртом. Но основа была готова. Служанки одели, расчесали и украсили труп. Тройка уставился на шрамы. — Бедная Лиза... — тихо прошептал немец, но чтобы другие "случайно" услышали, и сфотографировал. Он растушевал чёрно-белую фотографию от следов болезни и отдал родителям. Дальше тело поместили в гроб и потащили.       Союз отправился с другими на похороны, Рейх остался. В комнате пахло химией. Пока никто не видел, он взял фотографи. Мёртвой девочки и склеил в альбом, рядом со зверями, и подписал "frau Elisabeth Witzyn".       Третий Рейх пошёл доой. В комнате он разглядывал свою новую работу.       "Дура. Они все такие. И хорошо. Никто в такой заразе копаться не захочет. Уже поздно. На фотографии ты в моих серёжках. Очень зря! Надеюсь, ты съела все печенья без крошек, иначе кому-нибудь тоже не сдобровать. Хотя, мне так даже лучше: более естественно выглядит."        Германия был доволен своей выдумкой впитать химическим и биологическим ядом лёгкий подарок. И письмо без указания на угощение и драгоценности. Против него ничего. На удивление самого немца всё прошло быстро. Тройка не без гордости разглядывал свой трофей-фотографию. Теперь семья Витцыных на карантине. Скорее всего она съедет из дома. Подальше от СССР.       Грустный Союз такой томный! Он вернулся вечером. Рейх заботливо спроводил несчастного к себе. От Советского несло спиртом. Подвыпил, значит. Рейх был бы не против сам захлебнуть, но не любил попойки женщин и не совсем хотел русского нетрезвым. Он считал это неправильным и некрасивым со стороны изящного пола. — Ты пил? — Германия нахмурился. — Да. Жарко. — машинально русский снял куртку. Он лез на кровать и повалил того к себе. Они, обнимаясь, лежали. Пухленький Тройка покраснел. Сердце вновь забилось. Верно — Совет теперь опять только его. Глаза русского плакали. Но само выражение не смело меняться. — Союз, не плачь. Всё пройдёт. Ей хорошо, но она бы не хотела, чтобы ты плакал, если она любила тебя. Она тебя любила? — обеспокоенно прощебетал Третий. — Угум, — Советский вытер слёзы, — Ты, наверное, прав. Спасибо. — Всегда пожалуйста, — Рейх зарылся лицом в грудь подростка.       СССР уснул на кровати своего друга. Рейх лежал в обнимку и зачарованно смотрел на того. Пальцами он нежно гладил кожу лица, принюхивался к приятному запаху, трогал руки, спину. Стало тяжело дышать, воздух нагревался, щёки запылали краской.