Лесть, обман, амбиции...

      Всё та же чёрная, красивая, но неуютная машина. В ней было очень холодно. Рейх сел на место водителя, Союз сел, съёжившись, сзади, рассматривая покрытое инеем окно. СССР не мог понять, что творится в его душе. Беспомощность, разочарование и безысходность на фоне страха, ужаса, вины и стыда. Отвратительная солянка.       Из носа сочилась кровь, руки дрожали и вытирали её, на глазах блестели замерзавшие слёзы. Не то чтобы Германия — холодное государство, но точно прохладнее тёплой Италии или Греции по зимам. Союз просто устал. И они опять едут в тёплую комнату гниения и разложения, в клетку. Это огорчало СССР больше мороза, и он тихо плакал. Не как ребёнок, а как обречённый. — Прости, — видимо, Третий Рейх тоже заметил. — ...— обида взыграла после слов, но после обиды остаётся только простить и принять. Иногда так бывает. — Ja, мероприятие было отвратительно скучное, — отозвался нацист. — Ты сам всё это устроил ведь, — тихо заметил русский. — Всё для тебя. Для тебя их пригласил, — спокойный и опечаленный голос. — Что... — Союз недоумевал. — Хотел повеселиться с тобой, как нормальная пара. Ну, и, конечно, им показать, — это было признание немца, введшее советского в краску. Но разве они равны, чтобы быть парой? — Рейх, — неуверенно начал Союз, — Давай не в комнату... Давай погуляем. — Ты убежишь, — скептично сказал Рейх. На долю он был прав. Действие препарата кончалось. — Не убегу. Честно. Я обещаю, — это было сказано осторожно. Возможно, Союз не лжёт. — Ладно, пошли к ёлке, — подумав, бросил немец. Он свернул в сторону, на оживлённую улицу, — Я могу закрыть все ходы, остановить движение дорог, поездов, самолётов, начать самый тщательный обыск, так что у тебя нет возможности. — Я и не думал. — Врёшь. — Нет, я дал слово, — и Союз тяжело вздохнул. Так вздыхает человек, когда заключает договор с самим дьяволом.       Они вышли из машины на праздничной улице, не сверкавшей лампами, гирляндами и фонарями. Было не так светло, как в зале со странами и с чиновничьем. Это смотрелось жутко, тревожно и неестественно. Музыка робко доносилась из-за угла. — Почему так тихо? — Союз и Рейх взялись за руки, потому что они были немного напуганы, и было холодно и тревожно. — Нет, не стоило сюда водить, — и дальше Германия что-то буркнул про себя, — Тебе, наверное, холодно, хочешь мою куртку? — Нет, здесь тепло, как в Мурманске летом. Всего-то пройтись, согреешься.       Они бродили пару часов по маленькому немецкому городишке из милых винтажных домов. Мокрый снег предстал упавшим небом, будто день был всего лишь декорацией. Тускло зажглись лампы. Тёмные улицы, дома, люди. Всё во тьме. Все предосторожности от бомбардировок. Третий Рейх повёл в гостиницу. Единственную, яркую, праздничную гостиницу, звеневшую музыкой. Они вошли в неё. Глаза хмурились от яркого света. Внутри блистало всё: вымазанный кафель, хрусталь, золото, благородное дерево.       Рейх подошёл к ресепшену. Там была толстая женщина со светлыми волосами в пучок и с серыми, почти прозрачными глазами. Она была удивлена визиту стран, хоть, видно, уже работала с эсесоцвами, полковничьем и крупным генеральством. — Guten Abend, Kannich ein Zimmer fűr die Nacht buchen? — Рейх спросил и показал документы, — Er ist bei mir. — Heil Hitler. Ja, na tűrlich, eine Minute, — голос хриплый, но спокойный. Женщина заполнила быстро документы и подала номерок, — Gute Zeit, — она долго ещё смотрела, как страны удалялись по лестнице. Номер на третьем этаже.       Рейх запустил русского вперёд. Номер был красивым. Всё отделано в тёплых, золотистых тонах. Большая двухместная кровать, мягкий ковёр, лучезарная люстра и картины рококо с аллеями, ангелятами и юными европейками. Союз был зачарован этим днём. Он испытал больше эмоций и чувств, чем за последние полгода. Ему казалось, в этой комнате светилось абсолютно всё. Социалист исследовал глазами удивительный, но чем-то знакомый ему мир. Мир прошлого.       В доме Российская Империя любил блеск, шик и торжество. РИ любил чувствовать это. Союз в этом появился и был глух к роскоши. Но сейчас дежавю растворилось в воспоминаниях и в ощущениях прошедшего лета. Лета детства.       Совет опомнился, как почувствовал, что его сзади обнимают. — Ну, как тебе? — Рейх повёл Союза к зеркалу. Тот видел себя и довольное лицо немца. Они вдвоём тоже по-своему блестели. — Красиво, — ответил советский. Немец его поцеловал, Союз не сопротивлялся. Германия вновь проник нежно, и поцелуй был сладкий и тёплый. Они оторвались, тяжело дыша. Русский покраснел. Ему хотелось отвернуться. — Это место не стоит ни гроша без тебя, — вдруг выдал Рейх. — Что? Нет, — ещё больше смутился СССР. — Это просто красивая обёртка для бриллианта. Ты моё сокровище, — Третий Рейх опять обнял Союза, введя того в ступор, — Ты мой, только мой. — Ты преувеличиваешь, — Союз попятился, ведь фриц повёл того к кровати, обнимая. — Ну, что ты. До кого могла прийти только эта мысль? До меня только. Всё потому, что я тебя безгранично люблю. Я живу тобой, — шепнул на ухо Германия. Они оба упали наконец на кровать. Нацист навис над своим пленным. Совет чувствовал гуляющий взгляд фашиста, но не смел сам смотреть тому в лицо. Он отвернулся, позволяя тому снять с себя штаны и расстегнуть рубашку. — Я всего лишь вещь для тебя.Я как трофей. Тебе плевать, что я чувствую и думаю, — разочаровано сказал Союз. — Нет, я люблю тебя! Тебя всего, я принимаю тебя всего. Твой запах, твоя шаркающая походка, язык, привычка кусать губы, когда тебе стыдно и непривычно. Когда ты улыбаешься, моё сердце замирает, твои хрустальные слёзы, бактерии и болезни, пальцы, шрамы на коленках, твои глаза, очертания тела! — Нет, ты меня не любишь. Рейх, ты не умеешь любить, — Союз говорил спокойно и даже улыбаясь. Он был похож на могильного ангела. — Verdammt noch mal, Союз, я люблю тебя! — Рейх стал выходить из себя. Его пальцы агрессивно впились в горло пленного коммуниста. — Ты меня совсем не понимаешь, — с трудом, но так же улыбаясь, продолжал СССР, чувствуя удушение, — Ты меня совсем не любишь. — Schweige! Schweige! Schweige! — со злости завопил Рейх. — Убей меня, — на издыхании вынес Совет и замолкнул от нехватки воздуха. Когда социалист перестал трепыхаться и блаженно лежал под Рейхом, немец опомнился. — Союз! — ни ответа. Германия с ужасом убрал руки. Он проверил дыхание. Слабое было, — Я тебя вырубил, — нацист засмеялся. Звонко. Это ведь всего лишь шутка. Нацист раздел свою пассию и себя, выключил свет и лёг, обняв советского сзади, — Mein Gott, не пугай меня так. Я тебя ненавижу, как и ты меня, но мне хорошо лишь с тобой. Ты думаешь, тебе одному так тяжело. Не знаю, слышишь ты меня или нет, но я будто жил во мраке, пока не встретил тебя. Всё было отвратительно скучно и грязно, но ты снизошёл на меня, как ангел. Как я могу отдать тебя кому-то ещё, если ты мой? Я не живу без тебя. Но и с тобой так тяжело. За что?...