Лесть, обман, амбиции...

– Я смотрю, ты перестал сопротивляться, – Нацистская Германия обнял СССР сзади. Последний устало взглянул на того. Действительно, он чахнул в этой тюрьме, – Ну, что ты приуныл, — немец говорил ласково и приветливо. За окном пошёл снег, как давно русский здесь? Коммунист не знал. Пытался считать, от чего шкрябал на стене за кроваткой ногтями, — Давай я тебя помою? Тебе пора мыться. — Я сам, — Союз отнекивался. Ему было неловко. — Ты же знаешь, я тебя всё равно отмою, — Рейх добавил про себя мысленно "и отымею, сладкий", — Или ты у нас грязнуля? — Союз не понимал этой манеры доброго Рейха обращаться к нему, как к ребёнку. Это было странным и нельзя было понять, как на это реагировать.       СССР посмотрел в окно. Снежинки весело падали вниз. Было уже белым-бело. Тоска вновь дёрнула русского в сердце. Он хотел домой. Надоело это тепло, комфорт и солнце. Душно. Он задыхался, хотелось морозного северного ветра, хвойных дорожных шишек, депрессивных берёз, дубов, засохшей, погребённой в снегу ржи, а рядом крепкую русскую баньку и расписную избу, где с товарищами можно было бы бахнуть культурно хан-чаем и чак-чаками. Всё это – своё, родное, налитое приятными, весёлыми воспоминаниями и переживаниями.       Германия вдруг поцеловал того, что коммунист вернулся из своих мыслей в грязную, обречённую реальность. — Я люблю тебя, — сказал Рейх. — Если любишь – отпусти, — буркнул русский. — Для этого я люблю тебя слишком сильно. Прости, — немец мурлыкнул. — Это разве любовь? — тон СССР был скептичен. — А что это для тебя? — Рейх с любопытством взглянул на любимого. — Насилие. — Оно и будет насилием, если ты меня не взлюбишь, — нотка раздражения скользнула в голове фрица       На это Союз ничего не ответил. Может, потому что здраво боялся быть искалеченным и изнасилованным, может, потому что видел это бесполезным. Всё равно Третий Рейх не примет отказа: — В конце концов, разве я не заслуживаю любви? Разве в этом мире не каждой твари по паре? После всего, что я пережил, сделал, на что осмелился, разве нельзя? Честно, это словно проклятие. Ты не представляешь, как это больно. Я терпел это десятилетиями! Некуда взглянуть – в душе и в сердце ты. И вот, знаешь, как обидно, когда видишь, что совсем простая, неотёсанная шваль приковывает твои leichte Augen! — разгорячённый немец встал, крикнул русскому быстро и неясно несколько фраз на немецком и ушёл. — "Хоть сам помоюсь", — достаточно оптимистично подумал Совет, но ему было отвратительно от случившегося.       Он взял маленький ключ и открыл дверь. С каких-то пор ему стало доступно перемещение аж в трёх помещениях. Первое — его комната, второе — какой-то неопределённый длинный коридор, где было две двери. Одна — в ванну с туалетом. Мыло, щётка, даже соль, маленькая жёсткая мочалка и полотенце. Белый кафель. И нечем пырнуть немца! Вторая дверь закрыта.       Когда стоишь под струёй тёплой воды, приходит много странных мыслей. Будто второй сон. Как так вышло, что кто-то, обжигаясь, страдает от чувств, тогда как другому это не сдалось никак. Союз не обязан отвечать взаимностью, иначе это наглая ложь. Ради чего?       Он вышел из душа, оделся. Вернувшись в комнату, пленник посмотрел в окно. Он почувствовал, как по щеке покатились горячие слёзы. Некая тревога, ранее немым посторонним шумом присутствовавшая, вдруг закричала. Нервы дрогнули, схватило дыхание. Казалось, коммунист вот вот упадёт, что комната вскривилась, поэтому руки опёрлись о кровать. СССР тяжело задышал. — Нет! Нет! Нет! — он кричал изнутри спонтанно, лишь бы выхаркнуть это липкое ощущение. Отчаяние бросало в дрожь, — Не хочу!       "Кажется, я ломаюсь..." — пронеслось в голове.       Союз плакал навзрыд, упав на кровать. По-настоящему жалкое зрелище. Временами он вскрикивал от того, что накопилось в нём за полгода. И утих – уснул от бессилия.       Визитов не было несколько дней, если не неделю. Советский устало лежал на кровати, иногда двигаясь. Одиночество сводило бы с ума, если бы не чудесные сны. Союз не мог находиться в этой комнате. СССР был нужен другим, ему нельзя было лежать здесь, но он не мог ничего сделать. Похлёбка опять оставалась нетронутой. Необходимо думать, что делать, иметь план.       Стук. Зашёл Рейх в зимнем чёрном плаще. От плотной ткани веяло улицей, слякотью, свободой. Пленник бы и принюхивался к новому аромату жизни, но, словно могучая волна, комнату захлестнул голос фюрера. Строгий, холодный, требовательный. — Рождество. Собрание. Быть завтра готовым к тем. Там будут страны, — сказав это, Рейх оставил хлопчатую сумку и ушёл.       Союз завороженно смотрел на пакет. Наконец он взял сумку в руки и принюхался. Влажно, снежно и прохладно. В пакете была одежда, наручные часы и красочная коробка с бантом. Совет был удивлён. Вскрыв коробку, он обнаружил несколько леденцов, маленького плюшевого мишку и записку. На немецком. Побежав к столику со словарями, русский стал переводить записку. "Дорогой Союз,       Поздравляю тебя с Рождеством. Ты не сможешь никогда узнать, что есть моя душа. Но это нисколько не изменяет мои чувства. Я надеюсь, что ты поймёшь хоть немного. Ешь хорошо и будь послушным. Наилучшего, Твой Рейх" — Почему-то я вовсе не удивлён тому, что он написал... — коммунист смотрел на мишку, мишка смотрел на него. Разум был занят подарком, а не перевариванием письма немца, потому что игрушка приносила странное чувство знакомого, тёплого и приятного. Конфеты-ириски были его любимые в детстве. Они весело лежали рядом с ним.       Коммунист взглянул на золотые часы с квадратной строгой рамой и римским циферблатом. Красивые и дорогие, они блестели на исхудавшей руке советского. Тут он ощупал одежду. Строгий чёрный костюм и белоснежная рубашка, белые носки.       На следующий день Союз сидел у книг готовый. По часам ровно в три зашёл Рейх. Стоп. – "Я выйду из этой комнаты? Неужели?" — дошло тут до пленника. Грудь спешно задышала. Он мог убежать, скрыться и отправиться обратно. Поездной рейс в Швейцарию, а дальше к себе.       Перемена в поведении обычно вялого СССР не прошла мимо нациста. Они встретились взглядами, и это сковало их обоих. — Идём, — нарушил тишину нацист. Совет пошёл за ним. Перед последней дверью Рейх взял из кармана таблетку, сунул себе в рот и неожиданно поцеловал коммуниста, передав таблетку. Тот от удивления проглотил её. — Что это?! — СССР прикрыл рот руками, отлипнув от немца. — Успокоительное. Мало ли, чего ты натворишь во взбудораженном состоянии. Вдруг убежишь? За дверью ботинки и плащ. Твоя ушанка согреет твою голову, — Рейх спешно направился на выход. Русский, будто нитью, следом дёрнулся за фрицем.       Мысли вдруг поплыли. Союз чувствовал, как его свобода уплывает неспешно в пропасть отчаяния. Умно. Точно Германия увлекался психотропами и прочей химией. И нефтью, радикальной философией(к сожалению, позже он предпочёл "451"), фотографией, историей и техникой, поражения живой силы. Сидел же Тройка в комнате и развивался, вместо того, чтобы расти нормальным, добрым и глупым. Интересно, как часто Империя в бешеном припадке орал на пухляша за то, что тот жиреет в комнате, а не играет, дерётся, показывая свою мощь и силу? Одна жеманная девка и никакого тестостерона!       Стало тяжело ходить, болела голова, хотелось спать. Машина, кожаное кресло, слепые улицы, силуэты людей, здание в три высоких этажа. Оно было обделано фигурками, колоннами, цветами и крашено в блеклый синий. Красивое. И было много занятых людей.       В зале Союз ходил с Рейхом. Видимо, был в качестве трофея немца. Британия и Америка тоже были в гостях и озадачено смотрели на коммуниста. Какого чёрта они стояли на том мраморном полу, причём добровольно? Это было известно лишь западникам. Рейх направился к ним. Только не это. Союзу стало стыдно, и он стоял на месте. Германия ругнул того и отвёл к "Атланте". Те недоумевали, что с "большим медведем". — Мой заложник, — Третий Рейх демонстрировал, — Что скажете? — рукой нацист приобнял пленного за талию. Жест поняли все четверо. — Досадно, — бритарец поправил монокль. Он смотрел скептично. Советский был готов сквозь землю провалиться. Как тяжело и стыдно! Как после такого провала жить? США лишь потрясённо таращился на коммуниста и покраснел. Слишком вульгарно. Смущённый Союз в костюме, подчёркивавшем утончённость пропорций и лёгкость, походил на зажжённую свечку. СССР страдальчески таял на руках фюрера.       "Нет, они должны помочь. Вытащите меня из этого ада", — подумал советский. Он умоляюще взглянул в лица союзников. Те своим взглядом отвечали:       "Подождите, товарищ СССР, нам нужно время, ресурсы и бла, бла, бла". — Товарищ СССР, Вы в порядке? — вдруг спросил американец. Спокойствие пленного его напрягло. — Да, конечно он в порядке. Как бы он тогда здесь стоял и краснел, — иронично за русского ответил нацист, — Или это опять реклама зубной пасты? — всё переведено в шутку. Спасения нет. Зачем они делают такой дружественный вид?       Если бы не таблетка, русский был готов зареветь, как буря. Он знатно выдохся. Нет, Совет мог говорить. Опять просить о помощи? Это было бы странно и жалко. Он чувствовал, как тонкие нити паутины, созданные искусно Рейхом, душили его, не давали вздохнуть и упасть. Русский неловко двигался между двумя безднами неистового крика и безвольного молчания. — Я хочу поговорить с союзниками. На этот вечер, — слабо вымолвил СССР. Был крохотный шанс, что Третий оставит его в силу своего рассудка(отсутствия оного). — Хочешь поболтать с ними? Ладно, сегодня можно. Я отхожу, можешь довести им любую бредню, — и Рейх действительно отошёл. Словно не было между ними войны, а наоборот — они были приятелями, что не исходило ни от кого никакой опасности. Между тем, в действительности, одно слово могло обречь множество людей на смерть. Такова грязь политики. Почему? Потому что ошибается один, а достаётся другим.       Но для Союза это было удачей. — Британия он больной! — Союз обратился к союзнику. — Я знаю, — спокойно ответил Владыка морей. — Возьмите меня, спрячьте, увезите подальше, — умолял почти советский. — Подождите, успокойтесь, товарищ, — вальяжно обронил америкарец, — Сейчас праздник, — он успел выпить. — Ему плевать, он нападёт. Вероломно! Он не знает совести, морали, правил. Он не ГИ! – Мы понимаем. Но не сейчас, хорошо? — опять Британия. — Да чтоб вас черти побрали, вы под Лауданумом?! — нервы и давление вскочили. — Нет, какой ещё Лауданум? Перестаньте истерить. Временно приостановились военные действия, соблюдайте субординацию, — тут и бритарец возмутился. — Это у вас на западе мирно а на моей стороне... — тут, обессилев, Союз замолк. Бесполезно. У англосаксов "жизнь утопающих – дело самих утопающих". А он слаб. Он тонет в пучине собственной беспомощности и ничтожности, — Ладно, отвезёте в аэропорт? — Он не работает здесь. — Почему? — Разбомбили. Только военная техника. — Довезите до железнодорожной станции. Надо к Швейцарии наведаться, — дело с горем по полам пошло. — М, да, конечно, — Британия поздравил с праздником. Да, теперь это праздник. Лучше находиться в нейтральной зоне, чем у носа врага. Причём свихнувшегося.       Полоумный, чопорный, жеманный, гадюшный, опиумный Англия со своим недалёким отпрыском. От них Союза увёл его ненавистный Рейх к другим мудакам: Японской Империи и Фашистской Италии. Один категоричный имбицил и моральный урод, не придумавший ничего лучше самоубийства, другой же трусливый нытик, не добившийся ничего, тянувший камнем вниз, сплошная проблема. — У тебя хреновые друзья, — шепнул Рейху Союз, — Но они тебя стоят, —то была издёвка. — Твои ничем не лучше, — но Германия не злился — Придурки, — ненависть пронизывала голос СССР. — Они все уроды, — в этом был весь Рейх. Возможно, это покажется странным, но Германия ощущал больше себя жертвой обстоятельств. Он чувствовал, что он куда чище и невиннее, чем другие. Храбрее, умнее, красивее, чем ЯИ и ФИ, трагичнее, ответственнее и отважнее, чем Британия, США, настоящий романтик, настигнутый врасплох Союзом. Третий был избран Роком, чтобы сойти с ума. — Рейх, я могу прогуляться? — спросил Союз как бы невзначай, видя, что англосаксы уже уходят. — Может лучше выпьем? Тут прелестная бутылка прохладного, — Рейх взял крепко руку коммуниста. — Мне душно, жарко. На воздух, — жалобно хныкнул русский. — Я открою окно, если хочешь, — фриц игрался с социалистом. Оба то понимали. Это оскорбляло, унижало коммуниста, — У меня есть идея получше, — немец отвёл СССР в сторону и поцеловал. Он проник нежно, но страсть нарастала в поцелуе. Союз не сопротивлялся. Он лишь вспомнил, что так же получил таблетку. Удар – пощёчина – толчок. Шок настиг обоих. — Что ты себе позволяешь?! — гнев отразился на лице немца. Нацист схватил русского за руку и потянул к себе, ведь тот, видимо, собирался бежать, — Обмануть собирался! Erbälicher mistkerl! Устроился моим доверием! Конечно, наглость – второе счастье! — он ударил Союза в стену с грохотом, — "Hure, hure, hure, hure!" — полукрик-полухрип.       Коммунист харкнул кровью. Он упал в бессилии. Рейх скоро поднял своего питомца и повёл к выходу.       "Nein, du bist noch nicht bereit, du hast es noch nicht verstanden".