Одал

12 лет назад

— Митрофан, Митрофан, — звал его голос. Митрофан остановился и прислушался. Лес шумел гулко да громко, а голос все звал и звал, звал будто бы отовсюду, смешивался с ветром, а потому никак не получалось понять, с какой стороны зовут и кто зовет. Звала будто сама природа, а впрочем, глупости все это — так ветер гулял в высоких старых деревах, а Митрофану все почудилось. Тряхнул он белобрысой головой, провел рукой по волосам, расправил плечи и, вдохнув полной грудью, направился дальше через кушери да заросли, не щадя ни белую рубашку, ни черные брюки. Часто бродил он по лесу и с Василием, и в одиночестве, но сколь много не бродил, поляны такой в лесу никогда не видел, а то, что предстало его взору на поляне, вообще не укладывалось в уме. Там, на поляне, залитой первым сентябрьским солнцем, ходила женщина в сарафане и соломенной шляпе, и женщина эта катала в коляске младенца. Какое-то жуткое осознание проникло в Митрофана — ведь женщина эта была его матерью, только не такой, как в последние свои дни из-за болезни, а молодой и цветущей, словно цветы на поляне. А в коляске был, конечно, он. И хотя не верил Митрофан своим глазам, с уст его невольно сорвалось: — Мама! Но она не услышала его и будто вопреки его возгласу покатила коляску в лес. Митрофан выбежал на поляну, надеясь догнать ее, но поляна выдалась куда шире, чем казалось со стороны, и до другого края леса он добежал уже тогда, когда его видение исчезло. Озадаченный, он потоптался на месте и огляделся — должно быть, воображение его расстроилось, день выдался неважным с самого утра. Он собирался с Василием в библиотеку после линейки и классного часа, но тот уезжал в город вместе с родителями, так что Митрофану ничего не оставалось, как весь оставшийся день куковать в одиночестве. Домой возвращаться ему не хотелось — как чувствовал, что отец его опять будет пьян вдрызг, опять разразится бранью, опять пригрозит прищучить его ни за что ни про что. Раздосадованный, Митрофан выскочил из дома, а так как дом его стоял на окраине, то ближе всех других был к горе и лесу. Полчаса — и он уже слушал ветер, гуляющий в деревьях. Походил Митрофан по поляне, позаглядывал в лес и остановился в задумчивости: никак не мог понять он, откуда именно вышел на поляну, всюду деревья казались ему одинаковыми — одинаково чуждыми. Решил он пойти наугад, рассчитывая, что рано или поздно выйдет из леса, а с горы в любом месте видно деревню — тут уж никак не заплутаешь. Однако все сложилось не так, как ожидал того Митрофан: хотелось пить и есть, а солнце клонилось за деревья, и лес вокруг был совершенно другим и неузнаваемым — ощущалось в нем что-то такое, чего Митрофан никак не мог объяснить, и странное это чувство вселяло в него куда большее беспокойство, чем отсутствие еды и воды. Здесь же должна быть речка — порой за время их с Васютой прогулки на речку эту натыкались они раз десять, то и дело проходя мимо нее в разных местах. Куда же убежала речка быстрая? Но еще быстрей бежало солнце за горизонт, да не было видно далекого горизонта за высокими и могучими деревьями. Устал Митрофан, и отчаяние подкралось к нему и раскрылось зловещим осознанием — заблудился он, заблудился, не может найти верную дорогу, сколько бы ни искал. Грустно стало ему, хотелось плакать, как маленькому, чтобы мама пришла и утешила, но он знал, что никто не придет к нему и никто его не утешит — никого не было в лесу, а Васюта только завтра после уроков хватится его. Шел Митрофан в растерянности, оглядывал кушери да деревья, как вдруг в сгущающихся сумерках заприметил впереди какое-то покосившееся сооружение. Ускорил он шаг и вышел к старой церквушке из темного дерева с черным куполом. Подошел к двери, поколебался, ведь в Бога он не верил, а потому просить приюта ему сделалось как-то неловко, как если бы священники поняли, что нет в его сердце веры, как если бы Митрофан не смог им солгать. Но так он умаялся, что тут же отбросил сомнительные мысли и постучал, да только никто не отозвался. Тогда он дернул за ручку, и дверь со скрипом отворилась. Внутри было темно, пахло пылью и деревом, как пахло в слесарной мастерской отца, пока он не забросил свою работу и не запил не просыхая после смерти матери. Впрочем, казалось, так пахло в ней всегда, так пахло и в церкви. Митрофан решил открыть ставни, но когда понял, что окна не застеклены, оставил свою затею и принялся расхаживать по церквушке, оглядывая ее скудное убранство: насколько позволяли судить его глаза, привыкшие к темноте, у святых на образах не было лиц. Подумалось Митрофану, что странно это все, но нахождение в святом или проклятом месте ровно никак не беспокоило его — у него хотя бы будет крыша над головой и место, где он сможет переночевать, не опасаясь быть съеденным волками, хотя волков ни разу в лесу никогда не встречал, но слышал, как охотники про них рассказывали, а у него мало того, что ружья с собой не было — спички не было. Ничего не было, ничего он не успел взять с собой, не подумал, что затянуться может его прогулка. Покружил он по церкви, да и запер двери на внутренний засов, хотя не знал, от кого запирался, но с запертой дверью чувствовал себя в безопасности, вот и не стал пренебрегать излишней предосторожностью. Замученный своими бесконечными поисками, быстро уснул Митрофан и проснулся на заре. Снедали его голод и жажда, а сил для новых поисков не осталось, как и надежды. Не проще ли и дальше сидеть в церкви и ждать, когда Василий его найдет? Он обязательно будет его искать, Митрофан знал. А потом, если Васюта не справится один, то подключит деревенских. Его обязательно найдут. Главное, дожить до этого времени. Но без воды он протянет едва ли неделю, и какой мучительно эта неделя может быть, а потому он решил отправиться искать воду несмотря на усталость и разбитость. Не успел он и пары шагов ступить, как ручеек с пленительным и веселым треском выбился из-за кустов и зажурчал у его ног. И вода оказалась такой вкусной, такой живительной, что пил Митрофан и пил, не в силах напиться — всю рубашку промочил, а под конец и сам едва не плюхнулся в воду. Идея искупаться уже не казалась ему столь пугающей: намокнет — высохнет. Напившись, искупавшись и ободрившись принялся он искать еду и вскоре нашел куст боярышника с красными ягодами, и хотя ягоды были кислыми, кислые ягоды были лучше, чем ничего. Подкрепившись, решил он попытать удачу и поискать обратную дорогу или хотя бы выйти из леса, но сколько бы ни пытался, сколько бы ни проходил около церкви, около ручейка, около боярышника и других кустов и деревьев, которые примечал и запоминал, никак не мог выйти, и в какой-то момент решил, что ходит по кругу. А солнце тем временем клонилось за лес, и полнилась округа сгущающимися сумерками. Ничего не оставалось Митрофану, как снова заночевать в заброшенной церкви, заперев дверь на засов. На следующий день решил поступить он иначе: напился с утра пораньше воды, наелся ягод, нарвал их впрок в свою белую рубашку и уселся на пороге церкви, ожидая чудесного спасения. Немудрено, что его вчера не нашли, когда он бегал туда-сюда по лесу. А вдруг это место уже проходили, пока он отлучался?.. Терпеливо просидел Митрофан весь день, да так ничего и не случилось — никто не нашел его, только ветер шумел в листве, и казалось ему, будто слышит он голос Василия — да показалось. Остался Митрофан в церкви и на третью ночь, но не было у него ни сил, ни терпения еще один день сидеть в ожидании, а потому опять принялся он бродить по лесу, накинув на себя белую рубашку, измазанную красным соком ягод боярышника, чтобы хоть как-то защититься от надоедливых комаров. Каково же было его счастье и удивление, когда вдруг среди деревьев он увидел человека. То был высокий темно-русый мужчина, одетый в черные камзол и брюки, уже лет сто вышедшие из моды, но все еще валяющиеся на чердаках у некоторых деревенских жителей. Он стоял под одним из деревьев и читал похожую на молитвенник маленькую книгу в потрепанной обложке. Митрофан, заприметив его, тут же к нему и направился. На миг ему стало стыдно за свой неопрятный внешний вид, но что было делать — жить на воде и ягодах третий день подряд тоже было несладко, хотя и дома порой он питался не лучше. Он остановился в метре от незнакомца и робко улыбнулся: — Извините, можете подсказать, как выйти из леса? Я заблудился… Незнакомец сложил книгу и взглянул на него серыми проницательными глазами. — Пойдем, я покажу тебе дорогу, — протянул он ему руку.