Одал

Вскочил Иван с лавки, точно кипятком ошпаренный: как раньше не додумался он кинуться прочь из этого Одала, чем бы он ни был и где бы он ни был? Уж чего-чего, а дорогу к деревне он как-нибудь да отыщет — с горы все кругом видать. Кинулся было он в сторону леса, да не успел и пары шагов ступить, как распахнулась дверца избушки, подел которой он только что сидел. Не удивился бы Иван ни чудищу, ни колдуну, ни Митьке да Ваське, не удивился бы всем им, окажись они разом в дверях и без трусов. Да только стоял в дверях его дядька Мишка, папки его родной брат, живущий, точно бирюк, неподалеку от кладбища. Румяный, с взлохмаченными рыжими волосами и торчащей лопатой бородой, так и встал Михаил Егорович в дверях, дивясь Ивану столько же, сколько тот удивлялся ему. Первым в себя пришел Михаил Егорович: — Ванюша! Какими судьбами?.. — он захлопнул дверцу и, вразвалку минуя крыльцо, спустился к племяннику. — Да вот на охоту ходил и что-то малость заплутал, — Иван с озадаченным видом почесал затылок и оглядел деревья вокруг. Не видать ли колдуна? А то вдруг сидит где на ветке, нахохлившись вороной. Как каркнет, так и не удрать из Одала. Но колдуна не было видно. Да и не разглядеть черную птаху в темных ветвях. — Заплутал, — повторил Михаил Егорович. — Видать, тоже получар ты, Ванюша. Ну пойдем-ка, покажу тебе, где тут вход да выход. — Получар? — поспешил Иван с ним в ногу. — А то и вовсе чародей. Иван мялся, боясь переиграть со своим удивлением. Довольно повидал он за последние часы, так что и молчал себе, осмысляя услышанное и втайне волнуясь, удастся ли ему удрать. И если удастся, куда нужно делать ноги, чтоб колдун этой горы его не достал? Уж явно не в деревне оставаться. Михаил Егорович глядел на него и, видя его мрачно-задумчивое лицо, ничего больше не сказывал про чародеев да получаров. Молча сошли они с каменистой тропки, пересекли границу леса и оказались в окружении высоких да могучих древ. — Ты приходи ко мне на чаек вечерком, я тебе все растолкую, — пригласил Михаил Егорович. — Приду-приду, — кивнул Иван, с опаской озираясь по сторонам. Михаил Егорович стукнул по дереву и был таков. Иван открыл было рот, потом тоже стукнул пальцем по дереву, да ничего не произошло. — Не пускает тебя что-то, Ванюша, — возник из-за дерева Михаил Егорович. — Ничего ты тут случаем не крал? Иван так и проглотил язык. — Не крал, — чрез силу вымолвил он наконец. — Только… прости, дядь Миш, обманул я тебя… Михаил Егорович удивленно вскинул рыжие лохматые брови. — Я колдуну слово дал. — Вот оно что! То-то я думаю, странное дело, кабы ты и взял чего, уж не такое, что не унес. Кто же за язык тебя тянул колдуну слово давать? — Я не знал, что он колдун! — отчаился Иван. — Наверно, сидит где-то тут сейчас на ветке и смеется надо мной. — Полно те, Ванюша, не кручинься. Что ж это за слово такое, авось я тебе чем подсобить смогу? — участливо поинтересовался Михаил Егорович. — Ничем ты мне не поможешь, — обреченно вздохнул Иван. — Неужто слово такое, что и сказывать нельзя? — испугался Михаил Егорович. — Нельзя… — Тогда лучше не сказывай, а то еще беду назовешь. Я уж дома придумаю, как тебя от папки отмазать. Знай только, слово свое сдержи. — И как ты меня отмажешь? — полюбопытствовал Иван. — Я ведь тоже колдовать умею, — лукаво подмигнул Михаил Егорович. — Ступай покуда к тому дому, где мы встретились. Там Марфуша тебя приютит, а я на следующих выходных вечерком загляну. — Ладно, — без особой радости согласился Иван. — Не вешай нос, Ванюша! И не зли колдуна, раз уж дал ему слово. На будущее тебе — по любому дереву в лесу стукнешь — и в Одал попадешь. Одал — это вон то, что у тебя за спиной, — кивнул Михаил Егорович на деревянные избушки на поляне. — Стукнешь по дереву и выйдешь из Одала. Ну а я пойду, а то хозяйство само собой не управится. — До выходных, — с еще большей тоской отозвался Иван. Стукнул Михаил Егорович по дереву и был таков. Потоптался Иван около дерева, шагнул от одного к другому, постучал по третьему, прислонил ухо к стволу, да так и отпрянул, заслышав неясный гул, будто морской прибой шумел под корой. Чего-чего, а моря рядом с их деревней и подавно не было. Сокрушаясь, поплелся он обратно на каменистые тропки по направлению к продолговатой избе, чтоб отыскать там ту самую Марфушу. То и дело оглядывал он небо, выискивая на нем черных воронов, но чистым было небо над Одалом — простиралось безоблачной синевой, сколько позволяли высокие темные деревья. *** Гришка снова буянил, и на сей раз Митрофан нет-нет, да и потянул Василия слушать песни колдовские. Каким только ни представлял себе Василий змея, но такого никак не мог вообразить: змей Гришка оказался размером не больше самой крупной собаки, разве что двумордой. Шеи, хвосты и крылья добавляли ему размаху, но все его составляющие были такими худосочными, будто его вовсе не кормили. И хотя Гришка расправлял крылья и нешуточно плевался огнем в две пасти, поджигая траву там и сям, Василий едва сдерживал смех, ибо не шла из головы его детская песенка: Жили у бабуси Два веселых гуся, — Один — серый, Другой — белый, Два веселых гуся. Именно хвостатого ощипанного гуся переростка напоминал змей Гришка. А коль учесть, что одна половина у него была серой, а другая — белой, то сходство еще больше усиливалось. Казалось, будто два разных существа по неясным причинам намертво прилипли друг к другу. Каждую змеиную шею украшал серебряный ошейник, а цепи от них почти сразу же сплетались в одну и терялись где-то в глубине горной пещеры. Жил змей Гришка по соседству с пустующими гнездами скалистых ласточек. Колдуны стояли на самом воздухе — стояли, как если бы вместо воздуха под ногами у них была земля твердая да прочная. Тут-то Василий и увидал колдунью Марью и смог наконец ее разглядеть: высокая, стройная барышня с длинными пышными огненно-рыжими волосами по росту была выше Павла как минимум на полголовы (а тот на полголовы был выше Василия), да и по всему ее телосложенью было видно, что она воинственной породы. Облачись она в доспехи заместо простых штанов, свободной рубахи да кожаной жилетки, то не отличить ее было бы от средневекового рыцаря — исполинского да лохматого. Что пели колдуны, Василий разобрать не мог: со слов Митрофана, пели они на драконьем языке. И так как Гришка уж успел изрядно поплеваться огнем да подпалить сухостой, пришлось Митрофану отправиться на подмогу колдунам, чтоб пламя тушить. Василий же остался стоять на пригорке да наблюдать за всем происходящем. Верно, Гришка частенько выходил из себя и успел на совесть подпортить растительность: у подножья горы так и вовсе простиралась пустыня известняка, глины, да еще не пойми чего. А тем временем все меньше змеиные морды изрыгали пламя, все реже трепыхались крылья, все звучнее слышалось колдовское пенье. Что за пенье — заслушаешься. Точно с самим воздухом сливалось оно, бежало по траве, по известке, по стволам деревьев к горной вершине, достигало самой небесной синевы и падало, загоняя несчастного Гришку, точно напуганного и виноватого пса, обратно в его конуру. Заслушался, засмотрелся Василий и не заметил, как в один миг все стихло, будто всевозможные звуки разом исчезли, и весь мир вокруг онемел. — Добрый молодец, — позвал его знакомый голос. Василий обернулся и увидал пред собой Миколку — все такого же полунагого, босого, в драной юбке и с разномастными бусами на шее. — Чего вам? — нахмурился Василий. — Одал — дивное место: кому — старость, кому-детство, — загадочно проворковал Миколка. — Одал — дивное место, Одал — дивное место. Почему вы постоянно это повторяете? — в тревоге Василий обернулся на такой же безмолвный мир позади себя. Да только там все были заняты своими делами и некогда им было глядеть на пригорок. — Потому что для меня Одал — дивное место. А для тебя, добрый молодец? — беззаботно улыбался Миколка. — Во-первых, не зовите меня добрым молодцем, а во-вторых, Одал — это проклятая глухомань, кишащая нечистью, — сердито сказал Василий. — Не нечистью, а получарами, добрый молодец. Нечисть служит Дьяволу, а мы черпаем силу из Природы и из самих себя. Земля — наша матушка, небеса — наш батюшка, и дождь и ветер — друзья наши верные… — стал переубеждать его Миколка. — Чего только не придумаете в свое оправдание, — тихо хмыкнул Василий, силясь еще раз оглянуться, да только не мог головы повернуть, как бы ни пытался. — И только добрый молодец здесь чужак, — таинственно улыбнулся Миколка. — Как же мне тогда выбраться? — спросил Василий. — Друг тебе поможет. — Митя и слушать не хочет про то, чтобы уходить отсюда, — вздохнул Василий. — Митрофан тебе не друг, — сказал Миколка. — Ну да, он больше, чем друг, — не стал вдаваться Василий в подробности, решив, что и так Миколка все уразумел. — Друзья не лгут, а Митрофан лжет. Но Митрофан запутался, и отыскать правду сложнее, чем выход из Одала. Не успел Василий и рта открыть в ответ, как щуплый Миколка так сильно толкнул его с пригорка, что он кубарем покатился вниз. Тут же вернулись к нему и все звуки: и колдовское пенье, и шелест сминаемой им травы, и урчанье Гришки, и бряцанье его цепей. Стукнулся Василий затылком о камень, и пред глазами его все потемнело. Звуки утонули вместе с сознанием в зыбкой, точно болото, темноте.