Одал

Ночные тени слишком темны, слишком плотны, тучи над Одалом слишком тяжелы, чтобы пропустить с небес лунные свет. Холодны сердца беспощадные, да коль обдать их огнем, не замерзнут и гореть будут вовек, покуда не сгорят изнутри иль не спалят все вокруг себя. Громко каркнул ворон, ударился оземь, да и обратился Павлом. Стоял он, облаченный в серые одежды, посреди поляны, поросшей бурьяном, служившей полем колдовских тренировок. Прежде через ночь, а то и каждую ночь озарялась поляна магическим светом, покуда не научился Митрофан обращаться зверьем разным и не стал сбегать из Одала к Василию в деревню, покуда не пришлось и самому Павлу приглядывать за ним. Стоял задумчивый он, ждал Митрофана и помрачнел, аки туча, как увидал его в компании Василия, да не смог отказать. Как отказать? Только вздохнуть сердито. А Василий меж тем умостился в бурьяне и принялся смотреть световое представление: невиданная сила разгоняла тучи, обнажала луну, зажигала солнца среди ночи и осыпала траву звездами, как росой. Намеренно проспал он полдня, чтоб не клонило его в сон ночью, да разве можно было тут уснуть? Книга летала подле колдунов, вырывались из нее непонятные письмена, неясные тени, завороженно бегал Василий глазами от одного к другому, позабыв и любовь и ненависть, чувствовал себя дитем малым и казалось ему, что готов он вечность просидеть на поляне в высокой траве, наблюдая за непонятными колдовскими вспышками, как вдруг ощутил он ужасную усталость — так устают после исступленной радости, всепоглощающей и выматывающей, точно недели печали. Покуда приходил он в себя и собирался сложить из слов вопрос, конец скоро иль нет, заметил, что на поляне уж не только Митрофан да Павел, но и кто-то еще. — Мне нужна твоя помощь: Миколка снова разбудил Гришку, и он теперь буянит! — звенел в тишине женский голос. — Его пора посадить на цепь на пару с Гришкой, — хмыкнул Павел. — Скорее, не то песни петь будет поздно! Павел недовольно сверкнул очами на Василия, будто был тот причиной всех его бед, а после пожелал Митрофану доброй ночи и растаял вместе с колдуньей, словно оба они были сотканы из воздуха да ночной темноты. Книга исчезла вслед за ними, двое остались на поляне. Василий едва поднялся, а Митрофан уж прискакал к нему и шептал горячо и таинственно: — Хочешь, пойдем слушать песни? — Что за песни? Что за Гришка? — сонно спросил Василий и приобнял Митрофана за плечи. — Гришка — это наш змей-горыныч, только он двуглавый, а не трехглавый, но это потому, что он молодой и третья голова у него еще не выросла, как говорит Марья. Я тебе его обязательно покажу, знаю, что хочешь посмотреть! И песню спою, хотя я плохо пою… А коль не устал, то можем сейчас пробраться на другую стороны горы и… — Не-е, пойдем-ка лучше спать, — Василий фальшиво сладко зевнул и еще крепче стиснул Митрофана в своих объятиях. Точно кот, мурлыкнул тот, потерся белобрысой головой о его щеку, да и не стал настаивать на змее и песнопеньях. *** С самого утра Иван встал не с той ноги — еще б с той, когда весь вечер с отцом препирался. И все б он высказал Петровичу, да только как назло с самого утра пришлось кататься по вызовам, так что до самого обеда ему было не до разговоров, а там и вовсе его настроение испортилось, потому что небо покрылось плотными тучами. Прогноз погоды не врал, и слова хлынули из Ивана, точно дождь из туч. — Мало того, что я специально перепросился с дежурств в выходные и погода испоганилась, так еще и папка слег с ногой, и теперь мне придется подменять его на пасеке! Весь вечер вчера с ним грызлись. И нет, чтоб Санька отправить! Он, видишь ли, учиться должен! Как будто он учится! Даже я не был таким лодырем! Иван сердито выдохнул и взглянул на Петровича. Тот с улыбкой протягивал ему маленькую фляжку. — Не кипятись, Ванятко. Иван поколебался, а потом и глотнул водки из фляжки, поморщился, прокашлялся, да и снова принялся за свое. — Как тут не кипятиться? Как же мы с тобой пойдем на охоту? И все бы ничего, да только буквально на прошлой неделе какая-то тварь ночью перевернула один улей. И мало того, что перевернула, так и мед весь подчистую слизала. Медведь, я думаю. Не то, чтоб я боялся медведей, но ладно, ладно, боюсь. Хотя папка говорит, что это куницы, а медведей на горе у нас нет. — Так что ж, отменяется охота? — Петрович тоже приложился к фляжке. Иван вздохнул и собрался было выдать новую гневно-жалобливую тираду, да тут как раз поступил вызов. Пришлось ограничиться сухим «не знаю», хотя откладывать охоту ему никак не хотелось. Чем больше проходило времени, тем больше ему казалось, будто увиденные Митька и Васька ему почудились, уж больно все было иллюзорно, да и собственные впечатления поблекли и потускнели, точно выцветшая, облупившаяся краска на заборе дома, к которому они подъехали. Под вечер небо разъяснилось, да всюду были лужи и слякоть, воздух полнился осенью, а Иваново сердце — досадой и обидой на все и вся. Плелся он вслед за Петровичем, слушая пространное кудахтанье на тему «все еще впереди». Да только впереди была одна лишь пятница, а прогноз погоды обещал дожди и на пятницу и на последующие дни. Евгений Егорович, отец Ивана, напоролся ногой на вилы, как сено убирал, чтоб успеть перед дождем, да так напоролся, что мама не горюй. Погруженный в свои размышления, не услышал Иван, как Дмитрий Петрович простился с ним и свернул на свою улочку. Таким же безрадостным шел Иван домой и в пятницу, разве что Петровичу буркнул в ответ «до свиданья». Дождя не было, солнце светило тепло и ярко, да только от света его Ивану делалось уныло. Он ведь даже плащами от дождей запасся и готов был уговаривать Петровича идти с ним на охоту в дождь и грязь, да только не понадобилось — записали его на пасеку, а тут уж никак было не отвертеться. До чего ж удивился Иван, когда с порога младший братец выдал ему, что едет на пасеку вместо него, а он может идти, куда там хотел, если только дождь ему не помеха. Обрадованный, Иван не стал вдаваться в подробности и тут же принялся названивать Петровичу: пришла пора уговаривать его идти на охоту в дождь. Однако дозвониться до Петровича было куда трудней, нежели умаслить его пойти в дождь на гору. У них ведь уговор. И условились они выдвигаться под вечер. Вот и настал долгожданный час. — Поверить не могу, даже дождя нет, а обещали на все выходные! — удивлялся Иван. Нагруженный походным рюкзаком, он все ж шел в гору шустрее пузатого Петровича. — Брехня — прогноз погоды, — хмыкнул Петрович. — И не говори — брехня! Точно бабка пошептала. — Или дед, — хрюкнул Петрович. — Слушай, Дмитрий Петрович, ты не знаешь, вдруг у нас в деревне и впрямь есть такая бабка или дед? Мы ж все-таки за призраками идем охотиться, мало ли, откуда-то им нужно взяться, не могли же они сами по себе появиться? Да и церквушка эта тоже, видать, призрачная, ведь дед Яшка сказал, что ее большевик спалил. — Ты, Ванятко, тот еще фантазер. — Фантазер? Ты же говорил, что веришь мне? — Иван уж был готов обидеться, что вся затея — только из жалости, ведь после своих россказней и воплей он сам стал призраком прошлого себя. — Я верю всем твоим фантазиям. Быть может, не так ты далек от истины, как кажется, — усмехнулся Петрович в складки подбородка. Дорога меж тем петляла в гору, грязь за два дня подсохла, а чем выше, тем полней насыщался воздух древесными запахами глубокими и свежими. Бурьян по бокам тропинки пышно зеленел после дождя, но кое-где листву деревьев уж тронула осенняя желтизна. Петрович опирался на толстую палку, то и дело тяжело вздыхал, а Иван, не замечая никаких трудностей от радости предвкушения, не замолкал. — Значит, есть какие-то слухи, которых я не знаю? — спросил он. — Говорят, есть колдун, — выдохнул Петрович. — И на кого говорят? Не на моего дядьку Мишку? А то живет он, как бирюк, папка его стыдится, — вещал Иван. — Говорят, колдун живет в лесу, — Петрович странно улыбнулся. Иван захихикал, оглянулся на Петровича, поймал его улыбку и заговорил тоном испуганного мальчишки, хвастающего напускной бравадой. — Ты так специально говоришь, чтоб постращать меня? — Боже упаси, стращать тебя! Ох… Уморился я. Давай-ка тут остановимся? — и Петрович затормозил, тяжело оперевшись на свою палку. Иван принялся капризничать, и Дмитрий Петрович, отдышавшись, согласился пройти дальше в лес. Идти по ровной тропке не так тяжело, как в горку. Сумерки и без того сгустились, а в лесу под сенью древ была уж ночь. За разжиганием костра да разбивкой палатки Иван пытался больше узнать о колдуне, да только не помнил Петрович, когда и от кого слышал эту байку, а потом и вовсе сказал, что сам ее придумал и довольно хрюкнул. Перекусили они, дождался Иван, покуда часы покажут половину двенадцатого, да и потащил Петровича в чащу лесную, куда — сам не ведал. Не признавался он, что боязно было ему: темен лес, тих, только далеко ухнет сова, раздастся крик выпи иль какой другой ночной птицы. Петрович то и дело ворчал, спотыкаясь о коряги, а Иван вновь и вновь возвращался к своей встрече с Митькой да Васькой на охоте двухнедельной давности. В какой-то момент он даже хотел было позвать их, да только Петрович его одернул — мол, чего удумал, орать на весь лес. Иван согласился, затея и впрямь дикая, а то вдруг так закричит, что его голос будет и Саньке на пасеку слышно. Долго шли они, коротко, погас у Ивана фонарь. Замялся он, хотел было обернуться к Петровичу, да понял, что света позади нет. Неужто фонари погасли одновременно? Страшно ему стало оглядываться, вдруг не увидит Петровича? Казалось ему, будто застыло время, сделалось резиновым, неподвижным, а страх сгущался, точно темнота под лесными сводами. — Дмитрий Петрович? — тоненько позвал Иван. — Тут я, тут, Ванятко. Кажись, нелады с батарейками. За спиной Ивана Петрович стукал по фонарику увесистым кулаком. С облегчением вздохнул Иван, да только совсем растерялся, куда ж идти теперь и как — наощупь? Тут к нему подкралась мысль, что подобным образом и заблудиться недолго. Коль со светом дорогу обратно можно было отыскать по примятой да притоптанной траве, то без света можно всю ночь ходить кругами, а потом весь день по собственным следам петлять, ища верную тропинку. — Ты что ж, не взял света про запас? — спросил Петрович. — У меня в мобиле есть фонарик, — вспомнил Иван. Достал он телефон, на какой-то момент озарился лес светом, да только и телефон тут же выключился, хотя и был исправен. И все бы ничего, да заприметил впереди Иван какое-то строение. Не по себе ему сделалось. Страх смешался с ликованием, сердце прыгнуло в пятки, а после забилось в горле. — Видел? — прохрипел он. — За твоей спиной-таки увидишь. Чего там? — Там… там церквушка… — Иван дрожащим пальцем указал пред собой в темноту. — Неужто? — Петрович недоверчиво хмыкнул. — Тогда ступай, ты ж ее хотел сфотографировать. Одеревенелыми ногами сделал Иван несколько шагов и оказался у темной церкви. Смотрел он, смотрел, никак не мог насмотреться и глазам своим поверить. Дрожащими руками полез он за фотоаппаратом, да не сразу отыскал его наощупь в рюкзаке. Петрович меж тем стоял рядом и молчал. Достал Иван фотоаппарат, включил его, навел камеру на церковь и еще больше обомлел. — Видишь? — еле слышно спросил он. — Вижу-вижу, — отозвался Петрович. Ночной режим фотоаппарата позволял видеть церквушку лучше, чем мог впотьмах человеческий глаз. — Офигеть, — выдохнул Иван, щелкая кнопку съемки. С нажатием кнопки экран погас. — Чтоб тебя!!! — завопил Иван на весь лес. Попытался он включить фотоаппарат, да бестолку. Выругался он, сунул его в карман, достал из другого телефон, да только и тот не включался. — Вот как мне теперь им доказать, что я нашел церквушку и не придумал ее?! — Никак, — Петрович передернул плечами. Иван с досадой убрал в карман телефон и вдруг сообразил, что Петрович не удивился церкви. Посмотрел он на него, и замер его взгляд. — Дмитрий Петрович, — он криво улыбнулся, — разыграть меня решил? — Не до шуток мне, — молвил Дмитрий Петрович чужим голосом. Рядом с Иваном стоял совсем другой человек: и лицо незнакомое, хотя в потемках и не разглядеть черты, да только уж никак не упитанные щеки Петровича. — Ты это как?.. — потерянно спросил Иван. — Колдовством. Иван нервно захихикал и потряс головой, отгоняя дурные мысли и неверие. — Не шути так, Дмитрий Петрович. Ты уговорил пойти с нами кого-то еще, чтоб попугать меня? Ну так я напуган, давай, вылезай, где ты там спрятался! — Не обессудь, Иванушка. Ты говорил, что за поход сей обязан будешь мне по гроб жизни, и я сказал, что припомню тебе. Пришло время сдержать обещанное. — Мог бы просто сказать, что тебе надо, зачем драматизировать? — Иван хмурился и улыбался одновременно. Противоречивые эмоции сбились в его сердце, завязались в клубок. Стоял он напротив церкви, которая сгорела, разговаривал с человеком, который был не Дмитрием Петровичем, а все ж здравой частью рассудка пытался настоять на том, что происходящее розыгрыш. Настолько не хотелось ему думать иначе, ведь тогда и вовсе не знал он, что думать да как это объяснить. Обиженный презрением и неверием мужиков, хотел он доказать им свою правоту, да только в этот самый миг самому себе ничего доказать не мог. — Ты помнишь, что говорил такое? — спросил бывший Петрович. — Помню, — робко отозвался Иван. — Вот и славно. — Так чего ты от меня хочешь? — сглотнул Иван. — Все тебе растолкую, когда ты проспишься. Утро вечера мудренее. Стоило новоявленному Петровичу молвить эти слова, как такую тяжесть почуял Иван во всем теле, что тут же ноги его подкосились, веки закрылись, и рухнул он, точно мешок картошки, на траву высокую да холодную, темную, как и все в округе. Несмелый луч пробирался сквозь неплотно сдвинутые шторки, скользил по деревянному потолку, по прикроватным занавескам, прямиком по лицу. Морщился Иван, морщился, не желал открывать глаз, да только луч, точно будильник, расползался и расширялся и вот уж все лицо ему залил солнечным светом. Открыл он глаза и не сразу сообразил, где находится. Должно быть, у лесника. Неужто так он заплутал, что без сил рухнул? Тут ему припомнился и переменившийся Дмитрий Петрович, и церквушка. Да и комната была уж больно хороша для хибары лесничьего. Сполз Иван с кровати, прошелся к окну, раздвинул шторки и протер глаза: взору его со второго этажа открылась деревушка. Что за деревушка — в окружении деревьев, да только без дорог — ни машина не проедет, ни человек не пройдет. Прошелся он по комнате в поисках своего рюкзака, чтоб одеться. И кто потрудился его накануне раздеть до самых трусов? Одежда его аккуратно висела на спинке стула у письменного стола, а подле стоял и рюкзак. Да только порывшись в нем и карманах, не обнаружил Иван ни телефона, ни фотоаппарата. Оделся он и причесал кудри пальцами, точно гребешком, осторожно отворил дверь и оказался в узком коридоре с двумя дверьми и лестницей вниз. За одной дверью весьма кстати оказалась уборная, а за другой — спальная, причем куда более обжитая, чем та, в которой он проснулся. С любопытством прошелся Иван около книжного шкафа, разглядывая книжные корешки и совершенно не понимая, что на них написано. Вспомнилось ему, как еще несколько лет назад Петрович что-то плел ему, мол, хочет книжек волшебных почитать, да только вот нигде не отыщет таких книжек. Иван и заказал ему тогда на день рожденья гримуар через интернет, да и сгонял за ним в соседний городок. Петрович сперва удивился и обрадовался, а на следующий день назвал интернет шарлатаном и хотел было вернуть Ивану гримуар, да тот назад подарок не принял. Безуспешно пытаясь открыть ящики письменного стола и комода, вспомнил Иван, как накануне Петрович говорил о колдуне. Но не мог же он сам быть этим колдуном? Мурашки пробежали по спине Ивана от хребта до копчика. В дверях стоял тот самый вчерашний не Дмитрий Петрович. — Что ты ищешь, Иванушка? — спросил он холодно. — Как, что? — взъерепенился Иван. — Мобилу и фотик. Ты хоть знаешь, сколько бабла я на них угрохал? — Знаю, ты рассказывал. Иван оглядел его и выдал: — Не помню, чтоб я тебе даже по пьяни что-то рассказывал. Ты кто вообще такой? — Ты знал меня под именем Дмитрия Петровича, можешь и дальше так меня звать, я уж привык. Можешь звать Павлом — это мое настоящее имя. — Так ты и есть колдун? — Иван все еще не верил в происходящее. Павел кивнул. Иван снова оглядел его с ног до головы и вперил взгляд в серые глаза его. — И Дмитрий Петрович — тоже ты? — Тоже. Но полно толковать обо мне, пойдем-ка завтракать. Иван спускался вслед за ним по узкой лесенке да оглядывал кухню, куда, собственно, лестница и вела. В голове его крутилось множество вопросов и терялся он, не зная, какой первым задать и стоит ли — уж больно все чудно. С кухни бывший Петрович прихватил одно лишь белое полотенце и махнул им на другую дверь. Иван отворил указанную дверь и оказался в гостиной у круглого стола. — Присаживайся, — повелел Павел. — И где мы? Я не про столовую, — Иван сел. — В Одале. — Где? — не понял Иван. Павел меж тем сел на соседний стул и раскинул на столе полотенце, оказавшееся скатертью, правда не круглой, а прямоугольной, и на скатерти сей вмиг появились самые разные кушанья, так что Иван кой-какое время молча да недоверчиво глядел на фокус, затем ущипнул себя, затем ущипнул первую попавшуюся ему булочку. Вскинув брови так, что кожа на лбу сложилась в складки, он посмотрел на Павла. — В Одале? — наконец переспросил он. Он взял в руки булочку, повертел ее, надкусил, заглянул внутрь, как бы убеждаясь, что она и впрямь с вареньем, а вкус во рту и впрямь настоящий. — В Одале, — подтвердил Павел. — В Одале, — повторил Иван, потянувшись за кувшином с молоком. — И где это? — На горе. — Что рядом с деревней? — не найдя стакана, Иван глотнул молока прям из кувшина. — Да. — Ты меня к ней проводишь? А то я боюсь заплутать, — Иван наивно захлопал глазами. — Завтракай, — Павел с усмешкой прищурился. Иван кашлянул, посмотрел на него, и есть ему перехотелось, хотя завтракать за таким столом можно было неспешно и час и два — и все равно всех кушаний не перепробуешь. Наспех запихнул он в рот булку да запил ее молоком. — Спасибо за угощенья, но мне домой пора, в понедельник уже на работу, — он криво улыбнулся. — Ты, Иванушка, за дурака меня не держи. Хочешь, не хочешь — придется тебе со мной поладить, — с затаенной угрозой проворковал Павел. — А я что? Я не прочь с тобой поладить, — быстро согласился Иван. — Вот только домой мне надо, а то хватятся меня. Ты говори, чего хочешь, я тебе хоть под столом прокукарекаю, хоть на столе станцую, но дома мне велено быть к обеду, чтоб Санька на пасеке подменить до ночи. Неясно ухмылялся Павел да глядел неотрывно на Ивана. — Ну так что? Можешь и не провожать меня, я и сам как-нибудь дорогу отыщу, — робко улыбнулся Иван. — Я знал, что мы с тобой договоримся, — тихо и вкрадчиво заговорил Павел, — есть у меня к тебе одно дело, и коль выполнишь ты его исправно, отпущу я тебя из Одала, да так, что никто и не заметит твоего отсутствия. Только сделать это надобно до зимы. Живот Ивана неприятно скрутило, булка и молоко напомнили о себе, словно принял он не еду, а яду — отравленное обещание, ненароком данное колдуну. — И что же я должен сделать? — сглотнул он. — Убеди Василия уйти из Одала. — Василия? Ваську Кузьменко? — Иван вскинул брови. — Выходит, он мне не мерещился? И Елохин тоже? — Митрофан должен остаться. — Они же со школы чуть ли не за ручку ходят. Васька без Митьки не уйдет из этого твоего Одала, — Иван пренебрежительно скривил губы. — Ты ведь хочешь вернуться домой, не так ли? — шепнул Павел. — Коль Василий не уйдет до зимы, то и ты пробудешь здесь, покуда для возвращения не станет слишком поздно. — Слишком поздно? — нахмурился Иван. — Будет странно, коль спустя несколько лет ты окажешься жив. Давно тебя уж похоронят. А мертвым не место среди живых, — Павел поднялся из-за стола, взялся за уголок скатерти и резким движением сдернул ее, так что все яства на ней вмиг пропали. — Посему советую тебе поторапливаться. Я не буду чинить препятствий в твоем побеге в компании Василия, наоборот помогу, коль то будет уместно. Однако никто не должен знать о нашем уговоре, — он многозначительно поглядел на Ивана и пошел в сени. С кислым лицом поднялся Иван из-за стола и поплелся вслед за Павлом. Солнце приветливо светило, озаряя узкие каменные тропки да деревянные избенки, лес глухо шумел, а утренний воздух полнился такой дивной свежестью, какая только по утру в самой гуще леса и бывает — чистая, кристальная, нетронутая. — Почему только до зимы? Вдруг он согласится уйти первого декабря? Или второго? Все равно уже будет поздно? — с обидой заговорил Иван, наблюдая, как Павел запирает свою хату, как ключ исчезает в его руке и вместо него появляется знакомого вида рюкзак. — Пусть это придаст тебе прыти. Будешь обо всем мне докладывать, а там уж я погляжу, продлить срок иль нет, — Павел с легкостью передал Ивану его увесистый рюкзак и зашагал по извилистой тропке. — А пока я могу пойти домой? — с надеждой спросил Иван. — Отныне твой дом здесь. — Точнее темница, — буркнул Иван. Павел усмехнулся, и словно эхом усмешка его откликнулась смешком Дмитрия Петровича — такого знакомого Ивану. Было в них что-то общее, но Иван никак не мог понять, что же именно общего в этот миг услыхал. Покорившись необъяснимости происходящего, зашагал он по узкой тропинке вслед за Павлом, шаря на ходу в рюкзаке и наивно полагая найти там фотоаппарат или телефон, но ни того, ни другого там чудесным образом не появилось. Шли они по направлению к длинная деревянной избе, однако не успели до нее дойти, как подлетела к Павлу голубка и что-то отчаянно защебетала. — Опять?! — зло воскликнул он, обратился вороном и взмыл в небо, не удостоив Ивана ни взором, ни словом. — Ну и лети к бесам собачьим, — тихо фыркнул Иван, проводил взглядом ворона да голубку и поплелся дальше к длинной избе. Больше идти ему было некуда. Только вот сам он не пришел ни к какому заключению и даже не знал, что говорить, если его о чем спросят. О чем его могут спросить, он также не ведал. Примостившись на лавке подле избы с большим крытым крыльцом, откинулся он на перила, служившие своеобразной спинкой, и, щурясь от небесной синевы, уставился на верхушки деревьев, окружающих его, точно непреодолимый частокол. Специально оставил он и крестик, и иконку дома — шел ведь на призраков охотиться, боялся силу нечистую священными вещицами спугнуть, да не подумал, что в случае напасти нечем ему будет отбиться от этих самых призраков. Впрочем, Митька не испугался ни креста на его шее, ни креста, начертанного его перстами. Колдун, должно быть, подавно бы не испугался. Что же оставалось делать ему? Не знал он, а потому сидел на лавке да глядел по сторонам, покуда не почуял стук открывающихся окон да шорох внутри дома. Изнутри запахло печеными блинами, заслышалась возня. Одал просыпался.