Love of Mine

      Вечереет. В сумерках рождественской Лапландии загораются цветастые огни. Кажется, здесь ими усыпано все: они тянутся меж конических крыш домов, макушек елей и редких телебашен. Медленный снегопад завораживает красотой своего танца редких гостей финской провинции, кутает их в одеяло пушистых снежинок.       Тишина вечерней улицы нарушается лишь безудержным смехом остановившейся в небольшом съемном доме группы, решившей провести сочельник вместе, едва пополнившейся новым участником компанией. Следом за громкой руганью раздается грохот столкнувшихся клюшек, а затем звон сцепившихся со льдом коньков. — Да всё! — выкрикивает вдогонку старшему вокалисту Нико, неуклюже плюхаясь на лед. — Нам вас никогда не обыграть, признаю. — Будто это было неочевидно, — с добродушной усмешкой откликается Йоэль, с театральным изяществом огибая распластавшегося на катке друга. — Кстати, заметили, как хорош Алекси? — добавляет он, мягко похлопав стоящего рядом парня по плечу. — Настоящий хоккейный титан! — почти хором отвечают остальные ребята, спешно ковыляя к выходу с катка. — Долго занимался? — интересуется Матела, одобрительно улыбнувшись. — Да нет… — смущается Каунисвеси. — Несколько лет. Да и давно это было, уже растерял всю хватку.       Ребята одаряют друга выразительным взглядом, буквально намекая ему замолкнуть и принять эту скромную похвалу — перкуссионист и впрямь замолкает, смущенно улыбнувшись им в ответ. — Не знаю, как вы, а я бы хорошенько прогрелся в сауне, — заявляет Томми, спеша в сторону арендованного коттеджа. — Вы как? — Если возьмем пива, то я уже там! — выкрикивает Хокка, догоняя друга.       За вокалистом следуют и остальные. Вскоре на катке остается лишь Алекси, растерянно провожающий взглядом спины друзей. Глядя на них, ему становится тепло и тоскливо одновременно. Их крепкая, долголетняя дружба просто не может оставить его равнодушным. Таких друзей у него никогда не было. Ни одного. Все те немногие люди, что появлялись в его жизни, обещая сделать ее счастливее, очень быстро исчезали, насытившись популярностью, полученной от общения с ним. Он будто вообще никогда и никому не был интересен. Сам он, а не его статус, деньги и слава.       Тяжело вздохнув, Каунисвеси срывается с места и разгоняется в несколько быстрых шагов по льду, позволяя прохладному ветру опалить его бледное лицо, а редким снежинкам запутаться в выкрашенных в иссиня-черный волосах. Он прикрывает глаза и позволяет себе забыться — отключиться от гложущих его изо дня в день мрачных мыслей. Больше всего он думает о группе. О пятерых озорных парнях, прошедших вместе огонь, воду и медные трубы, преодолевших весь встретившийся им на пути пиздец. Вместе. Рука об руку. Как настоящая семья. Впрочем, даже такой семьи у Алекси не было и нет. С губ срывается непроизвольная горькая усмешка — он снова один. Пускай не физически, но морально — да. Его точно окружает непроглядная тьма, выход из которой лежит лишь за чьей-то безвозмездно протянутой рукой, способной рывком вытянуть его на свет и открыть ему глаза на огромный, прекрасный мир. Такой же прекрасный, как Лапландия, в которой им посчастливилось оказаться. Вот только Алекси этой красоты не видит. Для него она лишь холод, непролазные сугробы, тесный для целой компании дом и сами ребята, для которых он никогда не был родным. — Эй, Алекси! — раздается за спиной парня задорный голос, в котором он безошибочно узнает гитариста.       Резко затормозив, Каунисвеси оборачивается на укутанного в огромный шарф Йоонаса, удерживающего в руках дымящийся стакан. Ласково улыбнувшись другу, он проходит к ветхому забору, сколоченному из покосившихся брусков, и, облокотившись на него, интересуется: — А ты почему не с остальными? Видно, они так спешили бахнуть пива, что собственную совесть потеряли, что уж там про тебя… — Ты тоже спешил, — замечает Алекси, натянуто улыбнувшись — он уверен, что и Порко поначалу совсем не обратил внимания на его отсутствие.       Блондин лишь медленно качает головой и, смущенно усмехнувшись, протягивает подъехавшему к забору Алекси принесенную им чашку. Передавая ее ему в руки, он задерживает свои замерзшие без перчаток ладони на пушистых варежках перкуссиониста, и осторожно, словно боясь спугнуть, поясняет: — Знаешь, я какао ненавижу, но знаю, что его любишь ты. Так что вот…       Удивленно вскинув брови, Каунисвеси притягивает чашку к своим губам и делает небольшой глоток. Любимый запах корицы ударяет в нос вместе с клубами дыма, исходящими от напитка, и он поднимает взгляд на замершего напротив друга, нервно теребящего кисточки на своем новогоднем шарфе. — Откуда ты знаешь? — пораженно спрашивает перкуссионист, бессознательно расплываясь в широкой улыбке. — Да ты эту чертову корицу всюду сыплешь, — тихо смеется Порко, вглядываясь в раскрасневшееся от холода лицо парня. — Мелочь, знаю, но забавная.       В груди Алекси разливается приятное тепло. Вот только отнюдь не от ароматного какао, а от мелкого, но до одури важного жеста Йоонаса. Долгое время ему казалось, что гитарист вообще недоволен его появлением в группе. Он будто нарочно избегал Алекси: любых встреч с ним, разговоров… да даже взглядов! Это было особенно неприятно. В Порко было что-то особенное, что заставляло сердце перкуссиониста биться быстрее: его шутки казались особенно смешными, его образы казались особенно красивыми, его музыка казалась особенно прекрасной. В нем было что-то, чего Каунисвеси не видел ни в ком другом.       Внимание Алекси привлекают посиневшие от холода пальцы Порко, прячущиеся под широким шарфом. Машинально он тянется к ним и, обхватив ладонями его руки, согревает своим теплом. — Перчатки забыл, спешил вернуться, — поясняет Йоонас, пододвигаясь к другу. — Так… Напитком угостил, задобрил. Могу теперь услышать историю? — Какую? — теряется Алекси. — Ну, ты ведь понимаешь о чем я, — вздыхает Йоонас, очерчивая пальцами теплую ткань варежек парня. — Ты такой отстраненный сегодня. Да и вообще в последнее время… Мы чем-то тебя огорчили? Ты извини, я бываю очень невнимательным. — Не-е-ет, дело не в этом, — протягивает Алекси, опуская глаза на их с Йоонасом сцепленные руки, — наоборот, вы самое замечательное, что случалось в моей жизни, правда.       Вопрос Порко загоняет Каунисвеси в тупик. Ему одновременно и отчаянно хочется поделиться своими переживаниями хоть с кем-то, и невероятно страшно распахнуть дверь в свою годами запертую на семь печатей душу. Светлые глаза Йоонаса ловят его потерянный взгляд, а сам он ободряюще улыбается, мягко сжимая пальцы парня в своих — Алекси сдается. — Чувствую себя лишним, — печально признается он, стыдливо отводя взгляд. — Вас столько всего связывает: совместные воспоминания, взлеты, падения. Вы прошли вместе долгий путь, а я… Меня-то рядом и не было. Я никогда не смогу стать одним из вас, Йон.       От пронизанных горечью слов Каунисвеси по коже Порко бежит дрожь. Его охватывает почти непреодолимое желание сгрести парня в объятия и отчитать за эти глупые, несправедливые и ужасно неправильные мысли. Как никто другой гитарист знает, что каждый в группе порвет за любой выпад в сторону юного перкуссиониста. Их сердца были отданы этому парню с глазами цвета утреннего неба еще в первые дни их совместной работы. Если бы только они знали, как Алекси истязает себя, напрасно думая, что он здесь не нужен, то скрутили бы его по рукам и ногам и как минимум неделю читали нотации о том, что речи о подобном быть не может. — Стой. Послушай, — сбивчиво шепчет Йоонас, прерывая поток откровений друга и обхватывая прохладными ладонями его лицо. Вглядевшись в его грустные глаза, обрамленные светлыми, длинными ресницами, он медленно поясняет: — Ты один из нас. Ты член семьи и братства. Ты значим точно так же, как и каждый в группе. Неважно, сколько времени мы провели вместе. Важно только то, что мы чувствуем, понимаешь?       Большие пальцы блондина проскальзывают по острым скулам парня, поглаживая его мягкую кожу. Нервно облизнув губы, Йоонас добавляет: — Ты даже не представляешь, насколько за этот короткий период времени ты стал значим для нас. Насколько стал значим для меня, Алекси…       Гитарист осторожно прислоняется своим лбом к Каунисвеси и прикрывает глаза, совсем тихо признаваясь: — Больно слышать, что ты чувствуешь себя одиноким рядом с нами. Еще больнее слышать, что ты не чувствуешь себя иначе рядом со мной…       Замерев под нежными прикосновениями друга, Алекси смущенно отвечает: — Сейчас чувствую… Чувствую себя иначе.       Порко плавно отстраняется, не сводя взгляда с глаз, внезапно засветившихся чем-то, помимо бескрайней печали, и останавливается в паре сантиметров от его лица. Никаких слов у Йоонаса больше не находится, а порыв оказывается настолько сильным, что он не сдерживается и касается Алекси осторожным, испуганным поцелуем в уголок потрескавшихся от мороза губ.       Губы перкуссиониста сладкие на вкус от выпитого ранее какао и пахнут корицей — Порко улыбается сквозь поцелуй этой невинной детали. От неожиданности парень вздрагивает, но не отстраняется, позволяя Йоонасу переступить очередной барьер и вновь поцеловать его, обняв ледяными ладонями лицо.       От каждого касания гитариста сердце Алекси пропускает удар и ему едва удается устоять на скользком льду. Чтобы не упасть, он хватается пальцами за воротник куртки Порко и оказывается совсем близко к нему. — Ты не один, Алекси, — шепчет Йоонас, лишь на секунду отрываясь от жаждущих продолжения губ парня, — я буду рядом.       Руки Порко смыкаются на талии перкуссиониста. Им мешает дурацкий забор, возле которого им довелось встретиться, но сил, чтобы оторваться друг от друга и обойти его стороной они уже не находят. С каждым новым и все более смелым поцелуем Йоонаса Алекси понимает, что та самая рука, которая призвана вывести его на свет, именно сейчас отчаянно тянется к нему, приглашая проследовать за ней… И он охотно ее принимает.       Отстранившись от обласканных губ, Алекси тепло улыбается Йоонасу и тянет его за собой на каток — Порко решительно следует за ним. Оказавшись на льду, гитарист заключает парня в объятия и кивает ему на небо, тихо шепча: — Только посмотри, как красиво…       Тьма, годами стоящая перед глазами Алекси, кажется, рассеивается, и он впервые видит сказочно прекрасное северное сияние, переливающиеся самыми необыкновенными цветами. Следом за ним он замечает и яркие огоньки ночной Лапландии, переливающийся в свете луны снег, уютный домик, снятый для целой группы, и замерзшего, но до безумия счастливого Йоонаса, глядящего на него искренне влюблёнными глазами. Рядом с ним Каунисвеси забывает и про холод. — Дураки все пропустят, пока пьют, — фыркает Порко, обнимая Алекси со спины и медленно прокатываясь по катку, не выпуская его из объятий, — а мы сюда совсем за другим приехали, не так ли? — Да… — задумчиво отвечает Каунисвеси, запрокидывая голову на румяного Йоонаса. — За счастьем.