***
Минуя прикрытую в гостиную дверь, Йоэль проходит по коридору в ванную комнату и запирается там на замок. Он судорожно вздыхает, тяжело опираясь на умывальник. Преследующая несколько месяцев кряду пустота откликается глухой болью в груди и Хокка обхватывает руками резко разболевшуюся голову. Тело Йоэля сковывает страх. Даже не страх, а настоящий животный ужас от от осознания, что столько времени он не чувствовал ничего. Ни-че-го. Ни единой эмоции, импульса, желания. Ни толики боли. В то время, как Алекси сходил с ума от накрывающих его с головой чувств. Взглянув на себя в зеркало, Йоэль не испытывает ничего, кроме чистой ненависти. Его внезапно охватывает гнев на самого себя. Хокка чертыхается — его кулаки с силой врезаются в зеркальную гладь и выбившиеся из нее осколки рассекают его тонкую кожу. Боль лишь распаляет вспыхнувшие с новой, неудержимой силой эмоции. Отшатнувшись к стене, парень накрывает ладонями лицо и делает рваный вдох. Перед глазами застывает растерянное, полное непонимания лицо Алекси. То лицо, которое он когда-то мог разглядывать часами, любуясь его светлыми ресницами, обрамляющие выразительные бирюзовые глаза, очаровательным острым носиком, тонкими, но до безумия притягательными губами и вороновыми прядками, забавно топорщащимися в стороны по утрам. По лицу сбегают влажные дорожки, оставляемые непрошенными слезами. Йоэль не плакал уже очень давно. Настолько давно, что вспомнить последний раз кажется невозможным. Он бросает затравленный взгляд в разбитое, перепачканное кровью зеркало и вглядывается в свое осунувшееся лицо. Когда Алекси был рядом, его глаза горели. Когда Алекси был рядом, с его лица не сходила улыбка. Однако когда Алекси был рядом, Йоэль был гребаным эгоистом и циклился только на себе. Он совсем забыл о том, как был счастлив, когда Алекси был рядом. Совсем замкнулся из-за своих выдуманных, ничтожных проблем, все это время игнорируя тот факт, что настоящее чудо все это время было рядом. «Может быть мы попробуем жить вместе, а?» — вновь и вновь звучит голос Алекси в голове Хокка. Он так старается ради них даже после всего дерьма, через которое Йоэль проволок его собственноручно. Так рвется на помощь к Хокка, в то время как сам отчаянно нуждается в ней. «Хотя бы попытайся, блять!» — взывает к самому себе вокалист, отшатываясь от зеркала и хватаясь кровавыми пальцами за дверную ручку. — «Хотя бы скажи ему, что все еще любишь! Любишь все так же сильно!» В несколько дерганых шагов преодолев коридор, Йоэль рывком отворяет дверь в спальню. Та, к его счастью, оказывается не заперта и он беспрепятственно вбегает в комнату. В пустую комнату. Он растеряно оглядывается по сторонам и уже даже порывается двинуться в гостиную, предположив, что Алекси вернулся к друзьям, как замечает мелькнувший меж развивающихся штор в окне темный силуэт. Расширившимися от ужаса глазами Хокка наблюдает за тем, как стоящий на узком парапете Каунисвеси размыкает пальцы, прежде сжимающие оконную раму. Времени на раздумья совсем не остается — Йоэль бросается к распахнутому окну. Дрожащие руки Йоэля со всей силы смыкаются на запястье пошатнувшегося на парапете Алекси, а сам он с бесконечным отчаянием кричит, зовя остальных друзей. Едва Хокка удается подтянуть парня ближе к себе, как его ноги срываются с приступки и он неизбежно начинает падать, заходясь перепуганным, полным ужасом криком. Вокалиста пробивает холодный пот и он еще сильнее сжимает запястье перкуссиониста своими вмиг взмокшими от страха руками. — Держись, умоляю тебя, — ломано проговаривает Йоэль, в страхе ощущая, как рука Алекси проскальзывает в его напряженных ладонях. В комнату врываются друзья. Едва увидев с трудом упирающегося ногами в плинтус Хокка, они кидаются на помощь. Они все делают быстро, но уже не успевают. Пальцы Алекси, прежде держащиеся за запястье Йоэля, соскальзывают с него и вокалисту не хватает сил, чтобы удержать его в своих скользких руках. Прежде чем он успевает это осознать, с губ перкуссиониста срываются слова, звучание которых уже никогда не выйдет у Йоэля из головы, а будет преследовать его, точно предсмертное эхо, вечно: — Я люблю тебя, Йоэль… Едва Каунисвеси успевает договорить, как руки парней расцепляются и по одному из центральных кварталов Хельсинки разносится пронзительный, переполненный болью крик. Крик человека, потерявшего в один миг все, что его удерживало на этом свете. Безумный порыв толкает Йоэля следом за перкуссионистом и он даже успевает перегнуться через оконную раму, но руки стоящих позади друзей вовремя обхватывают его плечи, не позволяя окончательно выпасть из окна. Застеленные пеленой горячих слез глаза едва различают стремительно приближающееся к земле, покрытой первым снегом, тело Алекси. Кажется, его глаза уже закрыты, будто он спит. Может быть так, если его сердце уже остановилось, ему хотя бы не будет больно? «Лишь бы только ему не было больно…» — проносится в хаотичных, оглушительных мыслях Хокка. Повисший в руках друзей Йоэль хрипит от сковывающей тисками грудь боли. Он отрешенно молит друзей позвонить в скорую и, из последних сил оторвавшись от окна, срывается с места — ему нужно как можно скорее оказаться внизу. «Что если он еще жив? Если ему еще можно помочь?!» — вопреки здравому смыслу думает Хокка. Вокалист врывается в лифт и бросает полный ужаса взгляд на номер этажа — 11. На что он вообще надеется? Дрожащие пальцы ударяют по кнопке первого этажа и он начинает движение вниз. Весь путь вниз Йоэля бьет дрожь, он нервно кусает костяшки собственных пальцев, стремясь заглушить захлестывающую его волнами панику, но тщетно. Словно в лихорадке, он на негнущихся ногах пересекает подъездный холл и, позабыв как дышать, выбегает на улицу. Тело парня оказывается совсем близко к подъезду — при виде него Йоэля подкашивает на корню. Он едва передвигает ноги, подходя к безжизненно лежащему на холодной земле Алекси. Дрожащая ладонь Хокка накрывает губы, стремясь заглушить рвущийся наружу крик, но бессмысленно — его голос и так безнадежно сорван. Упав на колени рядом с Каунисвеси, Йоэль склоняется к его бледному, но до безумия красивому лицу. Как ему и казалось, он словно спит. Вот только из-под затылка растекается еще горячая кровь, омывая собой любимые Хокка вороновы пряди волос. — Алекси… — не своим голосом обращается к перкуссионисту вокалист, прижимаясь к его бездыханному телу. — Алекси, пожалуйста… Ладони Хокка обхватывают совсем побледневшее лицо парня и любовно поглаживают покрытые шрамами щеки. Он оглядывает Алекси со всей той нежностью и любовью, что и несколько месяцев тому назад, и совсем уж ничтожно шепчет: — Я тоже люблю тебя, Алекси, слышишь? Давай попробуем сначала… Где-то поблизости раздаются сирены, а из-за спины слышатся перепуганные, ломающиеся от рыданий голоса друзей. Йоэль на них совсем никак не реагирует. Он прижимает обмякшее тело парня к себе и укачивает его в своих объятиях. Очень скоро врачи скорой помощи обступают Йоэля, прося отойти от парня, но тот, будто обезумевший, прижимается к Алекси всем телом, не желая его более отпускать. Никогда. — Йоэль, пожалуйста, позволь врачам сделать хоть что-то, вдруг еще… — Нет! — восклицает Хокка, перебивая уводящего его в сторону от Каунисвеси Томми, и вырывается из его рук. — Нет… — добавляет совсем тихо он, делая неустойчивый шаг к телу парня. Оказавшись совсем близко, Йоэль отталкивает одного из врачей от Алекси и, вновь склонившись над ним, с нежностью убирает спавшие на его лицо пряди волос и сбивчиво обещает: — Скоро я буду рядом с тобой, клянусь, Алекси… Резко поднявшись на ноги, Йоэль запрокидывает голову и ловит взглядом распахнутое из спальни Алекси окно — чертовы шторы развиваются на ветру, напоминая вокалисту о том, что все это отнюдь не сон и не фантазия его обезумевшего сознания, а значит… Значит он сдержит свою клятву. Сорвавшись с места, Хокка отталкивает от себя взволнованных друзей и кидается в сторону лифта. Тот оказывается на первом этаже и он успевает войти внутрь и нажать на кнопку нужного этажа до того, как его Йоонасу удается его догнать. Номера этажей один за другим сменяют друг друга на электронном табло, приближая Йоэля к Алекси. Приближая к счастью. За те пару минут, что Хокка проводит в лифте, он вспоминает все: первый взгляд, вместе с которым он понял, что влюблен в скромного мальчишку с очаровательными глазами; первый поцелуй, от которого подгибались колени, будто в пятнадцать лет; первая близость, от которой еще очень долго тело била дрожь и кружилась голова; первое признание, последовавшее за пожеланием на прошлый день рождения. — Твой день рождения… — отрешенно шепчет Йоэль, возводя алые от пролитых слез глаза к ослепительно горящему сейчас потолку лифта. — Желание… Лифт останавливается на 11 этаже и Хокка спешит вернуться в квартиру Алекси. Дверь оказывается открытой нараспашку и он беспрепятственно вбегает внутрь. На столе в гостиной так и стоит праздничный торт с разожженными свечами — Йоэль притормаживает и, глубоко задумавшись, подходит к торту. — Чудеса случаются, если в них верить, — вторит голосу Каунисвеси из прошлого Йоэль и совсем беззвучно продолжает: — Хочу оказаться рядом с Алекси как можно скорее… Без труда задув многочисленные свечи, вокалист сглатывает подступивший к горлу ком и, в последний раз оглядев опустевшую гостиную, освещаемую любимыми Каунисвеси огоньками, отступает в сторону ванной. Оказавшись внутри, Йоэль запирает дверь на замок и, навалившись на стену, выхватывает из умывальника осколок разбитого зеркала. Заостренный со всех сторон он идеально ложится в ладонь Хокка. За дверью раздаются громкие шаги, а затем взволнованные голоса Йоонаса и Нико. Последовавший за ними стук заставляет Йоэля поторопиться. Крепче обхватив осколок пальцами, он делает глубокий вдох и прикрывает глаза. Не колеблясь более ни секунды, он вонзает рваное острие осколка в свое предплечье, безумно шепча: — Желания сбываются, Алекси, мы попробуем снова…can you fix the broken? (R, Йоэль/Алекси)
7 августа 2021 г. в 21:31
Стрелки настенных часов, висящих в просторной гостиной, уверенно подходят к полуночи, неся за собой новый ноябрьский день. Цветастые огоньки развешанных по стенам гирлянд в попытке создать хоть какое-то подобие уюта переливаются в отражении панорамных окон, глядящих на большую ночную столицу.
Сидящий, по-турецки скрестив ноги, на идеально заправленном пледом диване Алекси задумчиво разглядывает пляшущие по стеклам огоньки. Они завораживают своей красотой и навевают воспоминания, от которых становится приятно, но до жжения в груди тоскливо. Это было ровно год назад, точно в день рождения перкуссиониста…
Сделав глоток ароматного горячего шоколада, Алекси прижимается к широкому окну и с искренним восторгом вглядывается в кружащие по небу снежинки. В Хельсинки впервые за осень идет снег и он, прикрыв на мгновение глаза, загадывает желание. Уже второе за сегодня после того, что прошептал, прежде чем задуть свечи на праздничном торте.
— Считаешь, оно сбудется? — тихо интересуется стоящий за спиной парня Хокка.
— Нужно только верить, — откликается Алекси, взглянув на улыбающегося в отражении стекла вокалиста, — только тогда чудеса случаются.
Блондин добродушно усмехается и, подойдя совсем близко к перкуссионисту, заключает его в объятия, опуская подбородок на плечо.
— Йоэль, — смущенно улыбнувшись, обращается к парню Каунисвеси, накрывая сомкнутые на торсе руки вокалиста своими ладонями, — что за прилив нежности?..
— Думаю, что со мной случилось чудо, — шепчет Хокка, прижимаясь кончиком носа к теплой шее именинника, — я встретил тебя.
Парень кротко смеется, разворачиваясь в объятиях к друга, и, только оказавшись с ним лицом к лицу, замечает серьезный, изучающий взгляд. Светлые глаза Йоэля скользят по лицу Алекси медленно, будто стремясь запомнить каждую мелочь: шрамы на щеках, едва заметную светлую щетину, яркие глаза, острый, ровный нос, шелушащиеся от холода губы… на них сосредоточенный взгляд вокалиста останавливается, а сам он, осторожно положив ладонь на шею парня, тихо признается:
— Я с ума схожу, глядя на тебя. Когда ты не рядом, мне так паршиво становится, — он поджимает губы и поглаживает большим пальцем чувствительную кожу парня. — Знаю, я худший из всех возможных вариантов, но… позволь хотя бы попытаться? А я постараюсь сделать тебя счастливым.
От этих робких, но безусловно важных слов на лице Каунисвеси расцветает счастливая улыбка и он, приподнявшись на носочки, оставляет на губах удивленно замершего Хокка нежный поцелуй. Обняв вокалиста за шею и повиснув в его крепких объятиях, брюнет заключает:
— Желания сбываются, Йоэль. Вот и мое, благодаря тебе, сбылось.
Глаза предательски слезятся и Каунисвеси спешно потирает их кулаками, надеясь отогнать несвоевременное желание заплакать. От одних только мыслей об искренней улыбке Йоэля по его телу пробегает дрожь — настолько дороги и любимы эти воспоминания. Год назад перкуссионист не мог себе даже представить, что в дальнейшем будет отчаянно копаться в своей памяти, гонимый жаждой вновь увидеть счастье на самом любимом лице.
Звонок в дверь рассекает тишину освещенной огоньками квартиры — вырванный из мыслей Алекси вздрагивает на месте. Одернув огромную ему толстовку Йоэля, перкуссионист бросает мрачный взгляд на запертую дверь и, неустойчиво поднявшись с дивана, следует к двери.
Замерев напротив дребезжащей от стука и звона двери, Каунисвеси делает глубокий вдох, старательно приводя мысли в порядок — он не хочет выглядеть в глазах друзей несчастным, пускай даже Йоэль в очередной раз его оттолкнет. Если ребята заподозрят хоть что-то, то сделают только хуже, попытавшись помочь и спасти их с Хокка держащиеся из последних сил отношения.
Натянув на лицо как можно более радостную улыбку, Алекси поворачивает ключ в замке и толкает дверь в подъезд, позволяя беснующимся друзьям войти в квартиру. Его встречают звонкими возгласами и яркими вспышками мобильных камер.
— С Днем Рождения, наш малыш! — восклицают хором ребята, бесцеремонно проходя в квартиру Алекси.
— Будь всегда такой же сладкой булочкой, что и сейчас! — перекрикивает остальных Порко, первым заключая в объятия перкуссиониста и звонко целуя его в щеку. — Мы все тебя о-очень любим!
Машинальная улыбка трогает лицо зажатого в объятиях друзей Алекси, в то время как сердце болезненно сжимается в груди при виде тихо стоящего позади остальных Йоэля. Он улыбается одними лишь уголками губ, беззвучно шепча слышное одному только Каунисвеси «С днем Рождения» и от одних этих тихих слов надежда, все это время теплящаяся внутри, вспыхивает с новой силой. Он вглядывается в родные светлые глаза и так же тихо его благодарит.
Ворвавшиеся точно ураган в квартиру друзья быстро наводят свои порядки: включают на полную громкость музыку, раскладывают принесенные с собой коробки пиццы и торт и, не переставая смеяться, плюхаются на широкий диван.
— Итак, ты не захотел идти в лучший в этом городе бар, — подытоживает Порко, вытягивая руку позади облокотившегося на диванную спинку Олли. — В чем дело?
Перкуссионист отводит взгляд, удобнее устраиваясь на подушках рядом с Йоэлем. Он боится признаваться, что его желание остаться дома вызвано лишь жаждой провести с вокалистом вместе хоть немного времени без лишних глаз. Их встречи и так стали слишком редки.
— В прошлом году здорово получилось посидеть вместе, разве нет? — отвечает вопросом на вопрос перкуссионист.
От слов Каунисвеси Йоэля охватывает стыд. Он совсем не подумал о том, что вместе с днем рождения парня они должны праздновать и годовщину их отношений. Виноватый взгляд вокалиста проскальзывает по скованно сидящему рядом брюнету, страшащемуся даже ненароком задеть человека, бок о бок с которым провел этот год. Это вина одного только Хокка. Он тихо вздыхает, заставляя себя протянуть руку к Алекси и коснуться ладонью его теплой ладони. Пальцы перкуссиониста переплетаются с пальцами Йоэля с немым отчаянием, буквально крича этим жестом о том, как он истосковался, как устал быть один.
— Да, было здорово, — соглашается вокалист, надеясь хоть немного разрядить напряженную между ним и Алекси обстановку.
Йоэль знает, что мучает перкуссиониста. Знает, что истязает неопределенностью и холодом его светлую душу. Знает, что после каждой их встречи парень плачет, убиваясь непониманием, что же он сделал не так. Единственное же, что он действительно сделал не так — впустил год назад Хокка в свое сердце. Впустил бесстрашно и уверенно, даже не задумываясь о том, сколько боли он ему принесет.
События, приведшие группу туда, где они есть сейчас, изменили Йоэля. Оставили свой отчетливый отпечаток на его и без того нестабильной психике. Он не был готов к резкой славе, свалившейся на них в одночасье после нескольких лет упорных трудов. Не был готов и это его убило. Он старался оставаться открытым теперь уже тысячам восхищенных ими людей, но все получалось совсем не так, как ему этого хотелось. Один удар следовал за другим в отместку за его искренность — он все чаще замыкался в себе. Замыкался и не подпускал к себе даже самых близких, предпочитая коротать одинокие вечера наедине с собой, вдали от взволнованного за близкого человека Алекси.
Из мыслей Хокка вырывает теплое дыхание, уткнувшегося в его шею носиком парня. Вокалист опускает взгляд на прижавшегося к нему именинника и не сдерживает грустной улыбки — сколько бы он не отталкивал Алекси от себя, тот все равно преданно возвращается к нему и ждет, когда буря успокоится.
— Можно тебя на минутку? — шепотом спрашивает Каунисвеси, заглядывая в светлые глаза Хокка.
Вокалист кротко кивает и, поднявшись с дивана, тянет Алекси за руку в спальню. Вдогонку доносится недовольный голос Моиланена:
— Дай имениннику сначала свечки задуть на тортике, а потом уже подарок дари!
— Мы быстро, — успокаивает друзей перкуссионист, юркнувший следом за Хокка в коридор, ведущий в спальню.
— В том, что у Йоэля все быстро никто и не сомневался! — раздается следом смешок Порко.
Парни только усмехаются, проходя в комнату и закрывая за собой дверь. Когда они оказываются наедине в тишине, не нарушаемой голосами и смехом друзей, Алекси берет руки Йоэля в свои и тихо к нему обращается:
— Я так много думал о нас, знаешь… Вспоминал первые полгода вместе. Это время, кажется, было лучшим в моей жизни. Я был очень-очень счастлив, Йоэль. И я уверен, что ты тоже.
— Да, — шумно сглотнув, подтверждает Хокка, — я тоже часто вспоминаю те времена.
На лице Алекси на миг появляется теплая улыбка, но тут же исчезает. Он опускает взгляд в пол и неловко переминается с ноги на ногу, прежде чем предложить:
— Я понимаю, что тебе сейчас комфортнее быть одному, и это нормально… Я имею ввиду, я ценю твое личное пространство — если тебе хочется оставить все так, как есть, то я пойму. Но может быть мы попробуем жить вместе, а? Йоэль, мне так сильно тебя не хватает…
Сердце вокалиста пропускает удар. Сильнее всего он боялся именно этого — очередной попытки Алекси вытянуть его, а вместе с тем и их отношения из зыбкого болота. Он просто не готов бороться. Даже глядя на искренне жаждущего все вернуть Алекси, он не может пересилить себя, собрать всю волю в кулак и просто попытаться. Попытаться, взявшись за руки, преодолеть все.
Порыв заставляет Йоэля резко притянуть парня к себе и, заключив его в крепкие объятия, уткнуться подбородком в темную макушку. В груди будто зияет дыра. Прямо в том месте, где должно быть ускоренно бьющееся сердце. Пальцы вокалиста сжимают собственную толстовку, согревающую теперь ночами одинокого Алекси, на его спине. Рвано выдохнув, он начинает шептать, зажмурив саднящие от подступивших слез глаза — он знает, что прямо сейчас вдребезги разбивает все надежды парня, а вместе с тем и его нежное сердце:
— Алекси, пойми меня правильно. Я хочу счастья для тебя, хочу, чтобы ты улыбался, чтобы смеялся. Я хочу, чтобы ты жил, а не убивался по тому, что уже мертво, — голос Хокка ломается, когда перкуссионист дергается в его объятиях, желая вырваться. — Тише, прошу…
— Почему мертво?! — отчаянно шепчет Алекси, упираясь лбом в грудь Хокка. — Почему, Йоэль? Ты не любишь меня больше? Так имей смелость сказать об этом прямо!
Вокалисту хочется взвыть. Он резко обхватывает руки перкуссиониста своими и, опустившись перед ним на колени, вглядывается во влажные от слез глаза.
— Я… н-не знаю я, что тебе сказать, — выдыхает Йоэль. — У меня такая пустота внутри. Она п-пугает меня до безумия. Пожалуйста, не плачь, Алекси, умоляю.
Коснувшись поцелуем пальцев парня, Хокка поднимается с пола и, нежно погладив его мокрое от слез лицо, шепчет:
— Тебе будет лучше, если я уйду, правда.
Задыхаясь от слез, Алекси обнимает себя руками и жмурит глаза. В тишине комнаты щелчок закрывшейся за Хокка двери кажется оглушительным. «Какое право он имеет решать за меня?!» — не понимает перкуссионист. — «Как смеет отталкивать протянутую ему руку?»
Запоздалая мысль о том, что Йоэль так и не сказал о своих чувствах, еще сильнее укалывает Каунисвеси — он обхватывает голову руками, мотает ей из стороны в сторону, будто желая отбросить прочь мрачные идеи, забыть все сказанные парнем несправедливые слова. Нервными шагами перкуссионист пересекает всю комнату и замирает у распахнутого окна.
Ноябрьский ветер ударяет в мокрое от пролитых слез лицо — губы Алекси дергаются в безумной улыбке: говорят, вероятность умереть в день собственного рождения многим выше прочего. Он не опускает взгляда вниз — боится. Боится смерти, боится боли, боится слез близких. Он знает, что его смерть станет для них невыносимым ударом. Для каждого из них…
Томми. Он всегда вел себя с ним точно отец или, по меньшей мере, старший брат. Переживал за его проблемы, читал нравоучительные нотации, помогал в мужских, далеких от интересов Алекси делах.
Олли. Он тепло заботился об Алекси тогда, когда остальным это казалось совершенно ненужным: поправлял его сбившееся во сне одеяло, приносил ужин, когда он зарабатывался допоздна, безмолвно утыкался носиком в шею, выражая свою безукоризненную поддержку.
Нико. Он понимал перкуссиониста без слов, точно знал, каким тяжелым бывает характер Хокка. Он говорил Алекси самые важные слова, которые зачастую не позволяли окончательно сдаться и послать все к чертям.
Йоонас. Он не позволял Каунисвеси грустить. Всякий раз, как он замечал его натянутую, неискреннюю улыбку или слезы, стоящие в ярких глазах, спешил взбодрить и рассмешить. Ему всегда это удавалось.
Йоэль… Он был источником счастья и боли. Они провели рука об руку год и это время было наполнено самыми волшебными в жизни Алекси моментами. Почти каждая мелочь, связанная с Хокка, отзывается в груди парня учащенными ударами. Его чувства, его любовь к нему слишком сильны, а теперь и вовсе обострены до предела. В то время, как сам Йоэль абсолютно холоден. От мыслей о нем, перкуссионисту становится тяжело дышать.
Словно опьяненный собственной болью, он забирается на небольшой подоконник раскрытого нараспашку окна и перекидывает ноги через раму — страх, еще минутой ранее не дававший сделать безрассудный шаг, куда-то исчезает и Алекси подается вперед.