Love of Mine

      Глухой стук в дверь неожиданно рассекает устоявшуюся в гостиной тишину. Все члены так называемой семьи вмиг оборачиваются на прихожую, точно задаваясь не высказанным вслух вопросом: кто же мог пожаловать к ним в столь поздний час, когда все родственники и их друзья, кажется, в сборе?       Под пристальным взглядом родителей Алекси спрыгивает с дивана, где до этого звонка было отчаянно некомфортно находиться, и спешит к парадной двери. Он точно знает, что за незваный его семьей, но отчаянно желанный им гость ждет на пороге.       Быстро разделавшись с несколькими замками на двери, перкуссионист распахивает дверь, впуская в теплый дом порыв холодного ветра. На парадной лестнице и впрямь оказывается замерзший Хокка с объемным праздничным пакетом в руках. При виде него Алекси не сдерживает первой за вечер искренней улыбки и беззвучно шепчет «спасибо». Он знает, что Йоэль поймет его. Поймет, что это благодарность вовсе не за принесенные им из вежливости несколько бутылок вина, а за одно лишь только его здесь присутствие. Перкуссионист однозначно сошел бы с ума, если бы остался наедине со своей семьей. Ему было до крайности необходим кто-то рядом. Тот факт, что этим кем-то оказался именно вокалист, вдвойне греет душу.       Едва уловимо коснувшись пальцев Йоэля, принимая из его рук пакет, Каунисвеси кивает на прихожую, приглашая внутрь. На вошедших рука об руку парней взметается сразу несколько пар глаз. Вокалисту не хочется накручивать, однако отчего-то они кажутся ему даже осуждающими и непонимающими. Он хмурится, обдумывая эту мысль и так и не спеша поздороваться. Первым тишину решается нарушить Алекси: — В общем-то, вряд ли кто-то не знает Йоэля, — неловко произносит он, взглянув на помрачневшего друга, — так что прошу любить и жаловать.       Кажется, отец Алекси порывается что-то сказать, но мать едва заметно пихает его локтем, не позволяя этого сделать. Замерший напротив богатого стола Хокка не сдерживает тихой усмешки. — Что ж, рады, наконец, пообщаться в неформальной обстановке, Йоэль, — натянуто улыбнувшись, заявляет мама Каунисвеси. — Надеюсь, дорога до нас не была слишком тяжелой?       Вокалист понимает, что она интересуется исключительно из вежливости, а не всерьез переживая за него, но заставляет себя ответить открыто и не язвя: — Немного заплутал — в метели совсем плохо видно указатели, но, как видите, все-таки добрался. Не думал, что вы решите меня подождать, так что, видимо, мне стоит извиниться. — Не стоит. Мы вовсе не ждали, — отвечает отец Алекси, даже не одарив Йоэля взглядом.       Со стороны перкуссиониста раздается гневный выдох — Хокка спешит коснуться пальцев Алекси своими, надеясь хоть немного успокоить. «Все в порядке» — шепчет блондин на ухо перкуссионисту, когда они усаживаются на свободные места за столом. Губы парня изгибаются в благодарной улыбке.       На какое-то время все будто забывают об их присутствии. Родители Каунисвеси мило беседуют с остальными гостями о работе и других совершенно неинтересных Алекси и Йоэлю делах. Они же молчаливо ковыряются в своих тарелках, не решаясь разговаривать при родственниках о своем. — К слову о внуках… — вдруг раздается нервный голос отца Каунисвеси. — Вот ты, Йоэль, ведь наверняка встречаешься с кем-то? Может, подружка есть у девушки какая? А то что-то я ни разу за столько лет Алекси не видел в компании дамы. Это начинает пугать, — мрачно усмехается мужчина. — Да вообще-то н-нет, — растерянно отвечает Хокка, отрывая взгляд от полупустой тарелки. — И это нормально. Сейчас мы сосредоточены на группе, и у нас не так много времени, чтобы строить личную жизнь. — Вот и меня это смущает, — хмыкает мать Алекси. — Каждый праздник надеюсь, что уж на этот раз он приведет какую-нибудь девицу. Я уже на любую соглашусь, видит Бог, устала ждать! — Любая не нужна, — парирует Хокка. — И отчего же именно девица? Разве не главное, чтобы Алекси был счастлив с этим человеком, кем бы тот ни был? — Это еще что за намеки? — отец Алекси меняется в лице и с вызовом оглядывает спокойного Йоэля. — Это не намеки, а вполне ясная позиция. Мне кажется, вы слишком давите на него своими ожиданиями и… — Так, я здесь вообще-то! — восклицает Каунисвеси, резко поднимаясь из-за стола под противный скрип стула, царапнувшего паркет. — И меня чертовски достал этот разговор! Всем спасибо за прекрасный вечер. Я ухожу.       Оттолкнув в сторону стул, перкуссионист спешно покидает гостиную, оставляя Йоэля и родню в полной тишине. Тот, не позволив родителям сказать и слова, вскакивает с места, едва не переворачивая тарелки, и быстрым шагом двигается к спальне, дверь в которую Алекси захлопнул с оглушительным грохотом парой секунд ранее.       Тихий стук заставляет Каунисвеси оторвать лицо от колен и поднять взгляд на приоткрывшуюся дверь. Рвано выдохнув, он утирает кулаками успевшие сбежать по лицу дорожки слез и неровно спрашивает: — Какого черта только что происходило? — Прости меня, — шепчет Хокка, осторожными шагами подходя к Алекси.       Опустившись у постели Каунисвеси на колени, Йоэль мягко берет руку парня в свою и медленно поглаживает костяшки. — Меня просто выбесил этот разговор, я не хотел так себя вести, извини, — продолжает вокалист, подняв на парня виноватый взгляд. — Плевать, — отрезает Алекси, шумно сглотнув. — Давай просто ляжем спать, пожалуйста. У меня совсем нет желания возвращаться назад…       Медленно кивнув, Хокка поднимается с пола, все-таки выпуская руку Алекси из своей, и начинает стаскивать с себя одежду. Будучи повернутым к парню спиной, он не может заметить тоскливого взгляда светло-голубых глаз, скользящего по его обнаженному телу и будто жаждущего запомнить каждую малейшую деталь, искусанных в кровь в жалкой попытке унять желание губ и стиснувших с отчаянием простынь пальцев, мечтающих этого самого тела коснуться.       Перкуссионист заставляет себя отвернуться, прежде чем Йоэль забирается в пока еще холодную постель и приглашает его следом за собой. Скомканно пожелав спокойной ночи, Алекси двигается к самому краю кровати и жмурит глаза — этой ночью он не сможет уснуть, только не когда рядом тот, кого он сотни раз представлял в своих объятиях, не когда рядом тот, вкус губ которого он все еще надеется однажды ощутить.       Лежащего на расстоянии вытянутой руки блондина никак не отпускает произошедший с родителями Алекси разговор, точнее собственный, неизвестно откуда взявшийся гнев. Отчего-то его ужасно разозлило одно только упоминание о девушке, с которой перкуссионист смог бы связать свою судьбу. И это далеко не первый случай, когда Йоэля одолевает ревность своего парня к другим — вокалист часто замечал за собой подобную реакцию. Его будто пугает сам факт того, что сердце Алекси может быть занято… кем-то другим.       Отчетливое чувство, что именно он, Йоэль, должен быть рядом с Каунисвеси, любить его и оберегать, преследует вокалиста по меньшей мере год. И он, боясь ошибиться, осторожно следует ему. Старается быть для него опорой и поддержкой, старается не оставлять одного холодными, до безумия одинокими ночами, о которых Алекси сбивчиво рассказывает, вцепляясь в футболку Хокка дрожащими пальцами, после неожиданных ночных просьб приехать как можно скорее. Это сближает их, делает их связь особенной, даже бесценной.       Размышления не позволяют глазам Йоэля сомкнуться ни на секунду. Беззвучно выдохнув, он переворачивается на другой бок и оказывается лицом к лицу с дремлющим перкуссионистом.       Лицо Алекси, освещаемое лунным светом, завораживает своей красотой. Йоэль не может отвести взгляда от его бледной, влажной после душа кожи, переливающейся под пробивающимися сквозь жалюзи лучами царицы ночи. Шрамы, рассыпавшиеся по скулам, ничуть не умаляют его притягательности, напротив, приумножают ее, напоминая о том, что красота может таиться даже в изъянах. Хокка много раз замечал идеально ровный, аккуратный нос Алекси, но не задумывался, что вообще все черты его милого лица точно вылеплены самым искусным скульптором.       Взгляд вокалиста опускается на расслабленные во сне губы парня. Они кажутся нежными и мягкими, вызывают желание дотронуться до них, но совсем не грубо, а едва, словно касание крыльев бабочки, ощутимо. Хокка невольно вздыхает от невозможности этого простого действия. Порыв заставляет его протянуть пальцы к пережженным краской волосам Каунисвеси и осторожно заправить одну из непослушных прядок за чуть заостренное ушко, позволяя себе скользнуть рукой по теплой коже. Его светлые ресницы вздрагивают во сне — Йоэль мысленно себя проклинает за неаккуратность. Тихонько зевнув, Алекси и впрямь просыпается, разлепляя тяжелые ото сна веки и сразу же сталкиваясь с пронзительным взглядом вокалиста.       Глаза перкуссиониста окончательно добивают и без того запутавшегося в собственных чувствах Йоэля. В его бликующих в сумраке комнаты радужках точно бушует ярко-голубой пожар. Вокалист готов поклясться, что, глядя в них, слышит треск тлеющего огня. По правде же, это лишь бешеный стук его сорвавшегося в бег и взволнованного близостью Алекси сердца. — Прости, не хотел тебя разбудить, — шепчет Хокка, нехотя отнимая ладонь от нежной кожи плеча парня.       Перкуссионист вздрагивает от прохлады тронувшей его руку вместо Йоэля и разочарованно вздыхает, осознавая, как хочется ощутить его прикосновенье вновь. — Я и не спал, — так же тихо отвечает парень и, быстро облизнув губы, вглядывается в чуть покрасневшее лицо вокалиста.       Неуверенно улыбнувшись, Алекси пододвигается к Хокка и, вытянув одну из рук из-под одеяла, касается ею его крепкой груди в районе бешено колотящегося сердца. — Так быстро… — выдыхает он, подушечками пальцев ощущая сильные, отчаянные удары.       Шумно сглотнув, Йоэль делает ответный шаг и, пододвинувшись вплотную к Алекси, накрывает его руку своей ладонью, крепче прижимая ее к разгоряченное коже. Признание дается ему слишком тяжело, но он знает, что без него все будет откровенно неправильно, а потому скомканно отвечает: — Это все ты. Когда ты рядом, оно бьется так сильно, что становится сложно дышать. — Так… я тебе нравлюсь? — будто в неверии уточняет Каунисвеси.       Светлые глаза перкуссиониста хаотично скользят по лицу Йоэля, словно страшась столкнуться с его как никогда серьезным взглядом. Точно позабыв о ранее вырвавшихся у вокалиста словах, Алекси в страхе дожидается его ответа. — Да, — шепчет Хокка, сжимая маленькие, в сравнении с его собственными, пальцы Алекси в своей ладони, — кажется, я слишком долго шел к этому осознанию, но да.       Уголки губ перкуссиониста вздрагивают, и он в смущении отводит взгляд, позволяя Йоэлю вновь внимательно оглядеть свое румяное лицо. Вокалисту хочется заставить Алекси улыбнуться, и он продолжает: — Рядом с тобой я чувствую тепло и спокойствие, чувствую, что я дома. Одной своей улыбкой ты разрушаешь всю ту тьму, что окружает меня, кажется, годами. Я теряю голову от твоих очаровательных повадок. От того, как ты заливисто смеешься, как, будучи усталым, сонно потираешь кулачками глаза и зеваешь, но не перестаешь увлеченно сводить дорожки, как мило смущаешься, когда мы уламываем тебя спеть… Кстати, твой голос я бы мог слушать бесконечно. Теперь я понимаю, почему десятки раз проигрывал то короткое видео из тик-тока. Мне просто необходимо было тебя услышать. А еще…       Слова Хокка и впрямь заставляют Алекси улыбнуться и даже залиться тихим смехом. Прежде чем он сокращает оставшееся между ними расстояние, Йоэль успевает отметить едва уловимые ямочки на его щеках. — Ты очень красивый, Алекси, — заканчивает свой монолог вокалист и, опустив свою ладонь на шею перкуссиониста, касается его губ ненастойчивым поцелуем.       Как Йоэлю и казалось, губы Каунисвеси оказываются шелковистыми и до одури приятными. Он податливо их размыкает, позволяя Хокка скользнуть в его рот языком и углубить поцелуй.       Дыхание перкуссиониста сбивается, когда вокалист, оторвавшись от своей половины кровати, проскальзывает под одеяло Алекси, позволяя их почти полностью обнаженным телам соприкоснуться друг с другом. Своей кожей Йоэль отчетливо ощущает мурашки, бегущие по всему телу парня, и не сдерживает довольной улыбки, понимая, что тому причиной только он.       Придерживая парня за талию, вокалист тянет его на себя, вынуждая усесться на свои худые бедра. Их возбужденные члены соприкасаются друг с другом через тонкую ткань боксеров, и Алекси звонко охает, тут же заливаясь румянцем.       Руки Хокка плавно проскальзывают по груди Алекси к торсу, а затем и к плотной резинке боксеров. Подцепив ее пальцами, он приспускает с парня трусы, обнажая своему взгляду налитый кровью член. Ладонь Йоэля дразняще поднимается по всей его длине — перкуссионист сладко стонет, машинально потираясь о ласкающую руку. — Тише, мой хороший, — севшим голосом обращается к нему Хокка, резко двигаясь к изголовью кровати и, разведя ноги, дергает Алекси на себя, вынуждая усесться, навалившись спиной на его грудь. — Ты же не хочешь, чтобы все родственники сюда сбежались?       Разведя в стороны ноги Каунисвеси, Йоэль прижимает их к матрацу собственными щиколотками и, обняв парня со спины, жадно целует его в шею. Выводя на коже языком незамысловатые узоры, Хокка опускает одну из руку к паху парня. Он мягко поглаживает мошонку, заставляя того беспомощно мычать во вторую, накрывшую губы руку.       Перегнувшись через плечо перкуссиониста, Йоэль сплевывает на свою ладонь и опускает ее на алую головку, позволяя слюне стекать меж широко разведенных ног. Зубы смыкаются на быстро пульсирующей вене на шее, а рука начинает ритмично скользить по крепко стоящему члену Алекси.       Возбужденный перкуссионист резко откидывает голову на плечо Хокка. Тот, точно завороженный, наблюдает за его приоткрытыми губами, с которых срываются сбитые, томные вздохи — невероятно заводит. Ускорив движение руки, вокалист склоняется к уху Алекси и, обхватив мочку губами, мягко ее посасывает. — Какой же ты чувствительный, малыш, — шепчет Хокка, замечая под быстро скользящей по члену ладонью обильно выделяющийся предэякулят. — Могу я?.. — севшим голосом уточняет он, ненастойчиво оглаживая пальцами плотно сжатое колечко мышц.       Парень неуверенно кивает, а затем робко шепчет, нервно комкая пальцами простынь: — Только не быстро… Я… в общем-то никогда раньше… — Никогда не был снизу? — горячо шепчет Хокка, аккуратно массируя пальцем тугой вход. — Никогда не был с парнем, — смущенным шепотом отвечает Алекси, краснея, кажется, до кончиков ушей, — и с девушкой тоже…       Вокалист замирает. Градус желания мгновенно падает, когда он осознает, как сильно мог поспешить. Чуть отстранив от себя парня, он вглядывается в его испуганные, однако затуманенные жаждой продолжения глаза, и тихо уточняет: — Ты уверен, что хочешь этого? Что хочешь этого со мной?..       Ни на мгновение не задумавшись, парень кивает и отводит в сторону смущенный взгляд. Облегченно выдохнув, Хокка прикрывает глаза и, прислонившись губами к виску Алекси, заверяет: — Я не причиню тебе боли, обещаю.       Хокка вкладывает в эти слова больше смысла, чем требует ситуация, а Алекси его понимает. Этим он отметает все оставшиеся у перкуссиониста сомнения и окончательно разрешает свои собственные.       Руки вокалиста возвращаются на обласканные ранее места, а губы тянутся к Каунисвеси. Этот поцелуй оказывается особенно чувственным: Хокка вкладывает в него всю нежность, испытываемую к парню. Нежность — чувство ему совершенно чуждое, но именно сейчас он позволяет ему взять над собой верх. Их языки сплетаются в медленном, сладком танце, вновь распаляя чуть утихшее ранее желание. Чем горячее Алекси отвечает на поцелуи Йоэля, тем ритмичнее руки последнего скользят по напряженному члену первого.       Совсем скоро зубы Каунисвеси смыкаются на губах Хокка в бесполезной попытке заглушить вырвавшийся в момент кульминации стон. Он весь выгибается в руках вокалиста, содрогаясь от резко накатившего оргазма, но позволяя ему продолжить мучительную, приносящую сладкую боль ласку.       Сперма струится по пальцам Йоэля, скатываясь на мошонку, а затем и между ног Алекси. Увлажнив ей средний палец, вокалист осторожно и неторопливо, но настойчиво входит им в парня. Тот вздрагивает от неожиданности, но, ощутив лишь небольшой дискомфорт вместо невыносимой боли, все-таки расслабляется и позволяет Хокка продолжить.       Свободная рука вокалиста поглаживает высоко вздымающуюся грудь Алекси, отвлекая его ласками затвердевших сосков от непривычных, совершенно новых для него ощущений. Губы Йоэля не выпускают из плена кожу на шее парня — он нежно покусывает ее, посасывает, оставляя едва заметные следы, а затем зализывает их, посылая по телу парня приятную дрожь. — Так хорошо? — спрашивает вибрирующим от возбуждения голосом Хокка, осторожно добавляя к первому пальцу второй и начиная плавно двигать ими в теле Алекси.       Багровея от спонтанного вопроса, Каунисвеси прислушивается к собственным ощущениям. Боли он не испытывает, лишь неприятное чувство натяжения от раздвигающихся в стороны пальцев, явно готовящих его к нечто большему. Под поясницей очень твердо. Перкуссионист в полной мере осознает все возбуждение терпеливо готовящего его для себя Хокка и жаждет скорее ощутить весь его пыл на себе. Пока же он только глухо постанывает, несдержанно дергая бедрами в такт движений скользких пальцев вокалиста внутри. — Алекси, — выдыхает Йоэль, напоминая о заданном ранее вопросе. — Д-да, очень, — скомкано отвечает он, едва не застонав в полный голос от добавившегося к первым двум третьего пальца. — Будешь делать все, как я скажу? — шепчет Йоэль, захватывая зубами кожу за ухом. — Буду, — непроизвольно громко отвечает Алекси, жмуря глаза от накатывающего волнами удовольствия, накрывшего его тело от согнувшихся внутри пальцев.       Приносящие пьянящее удовольствие пальцы выскальзывают из Каунисвеси, и тот разочарованно вздыхает. Однако Хокка не позволяет ему сосредоточиться на этом неприятном ощущении пустоты: он хватает парня за плечи и, развернув к себе лицом, притягивает к себе для поцелуя. Жадно поцеловав, Йоэль поднимает на него горящий страстью взгляд, и шепчет: — Помоги мне. Сожми мой член…       От повелительной интонации Хокка кружится голова. Позабыв о смущении, Алекси протягивает руку к его паху. Пальцы неловко смыкаются на вздыбленной плоти через ткань боксеров, но даже этого хватает, чтобы Йоэль несдержанно застонал, глуша себя взметнувшимся ко рту кулаком. — Поласкай его. Смелее.       Не секунды не желая противиться этому приказному тону, Каунисвеси оттягивает резинку боксеров и забирается пальцами под них. Неумелая рука на пробу двигается по всей длине члена, но становится увереннее тотчас, как Алекси замечает впившиеся с остервенением в простыни пальцы Хокка. Ладонь, сжимающая вокалиста снизу, машинально начинает ритмично скользить вверх-вниз.       Перкуссионист не замечает того, как его губы бессознательно приоткрываются, пока он бессовестно разглядывает наслаждающегося его прикосновениями вокалиста. Он жадно ловит каждую эмоцию, искажающую раскрасневшееся лицо Хокка, в глубине души жаждая увидеть то, как он кончит от этих незамысловатых движений. — Иди сюда, забирайся на меня, — непослушным голосом командует Йоэль, наваливаясь спиной на изголовье и хватая Алекси за широкие бедра, чтобы привлечь к себе.       Парень подчиняется. Не сводя с Хокка расширившихся от желания зрачков, он нависает над ним на коленях, потираясь своим членом об его и выбивая из вокалиста новый стон. — Прогнись в пояснице и обопрись на стену, — просит Йоэль.       Беспрекословно выполнив просьбу Хокка, Алекси ощущает, как в уже растянутое колечко мышц вновь проталкиваются пальцы. На этот раз все ощущается острее, а проникновение оказывается глубже. Одно из движений оказывается слишком чувствительным — Алекси едва сдерживает вскрик. Его ноги сами по себе разъезжаются в стороны, позволяя Хокка продолжить массировать обнаруженную точку.       Перкуссионист кусает губы, глуша рвущиеся наружу стоны и проклиная себя за то, что все случилось так, в чертовом родительском доме, а не где-то вдали от всех и наедине, где не пришлось бы затыкать друг другу рот в страхе быть услышанными целой толпой нетолерантных родственников. — Готов? — хрипло интересуется Хокка, плавно вынимая пальцы из парня. — Д-да, пожалуйста, — шепчет Алекси, позволяя вокалисту обхватить свои бедра руками и направить их на подрагивающий в предвкушении член.       Ощущать в себе Хокка оказывается до одурения горячо. Вздрогнувший парень роняет голову на плечо вокалиста, вцепляясь зубами в сгиб его шеи, заглушая сладкий стон. Он начинает двигаться первым, желая поскорее ощутить вновь то непередаваемое удовольствие, что минутой ранее доставляли длинные, музыкальные пальцы. — Тише-тише, Алекси, — растягивая слова, просит Хокка, облизнув пересохшие губы, — не спеши.       От собственного имени, сказанного Йоэлем с таким жаром, Каунисвеси едва не кончает. Ему приходится обхватить пальцами основание члена, чтобы сдержаться. Это, в свою очередь, окончательно сводит Хокка с ума. Он хватает перкуссиониста за шею и резко притягивает к себе, чтобы впиться в его губы настойчивым поцелуем.       Движения Хокка теряют ритмичность — он двигается хаотично, явно борясь со слишком быстро подступающей развязкой, но и одновременно жаждая ее. Он все чаще проходится по простате парня, заставляя того заходиться несдержанными, уже явно слышными всем стонами.       Не желая отсрочивать разрядку Алекси, вокалист обхватывает ладонью его член и, смачно на него плюнув, начинает ласкать в такт своим движениям. Расфокусированным взглядом Хокка наблюдает за парнем. Картина оказывается до одури горячей. Тело Алекси поблескивает в свете луны от выступившей на нем испарины. Обычно ясные глаза затуманены страстью. Припухшие от поцелуев губы искусаны в кровь, а шея украшена россыпью бледных засосов — их все увидят. Все будут знать, что этот парень занят. — Ты только мой, — тяжело дыша, утверждает Хокка, а затем требует, — скажи! Скажи мне это!       Перкуссионист вскрикивает, не сдерживаясь и изливаясь на их с Йоэлем животы и его пальцы — вокалист еще активнее двигается внутри, спеша кончить следом за парнем. — Только твой, Йоэль, — севшим от стонов голосом, откликается Алекси, помогая ему и насаживаясь на член.       Перкуссионист весь дрожит и сжимается изнутри, а его слова и вовсе не оставляют места промедлению. Хокка стискивает в своих объятиях парня, входя в него по самые яйца, и бурно кончает внутрь, глухо шепча имя перкуссиониста.

***

      Обмякнув в объятиях Йоэля, Алекси опускает взмокшую голову на его грудь и делает глубокий вдох, пытаясь привести в порядок сбившееся напрочь дыхание. Макушки касаются влажные губы — перкуссионист не сдерживает улыбки, прикрывая глаза и вслушиваясь в бешено колотящееся в груди Хокка сердце. — Алекси… — зовет парня вокалист, размеренно поглаживая его спину. — Мм? — обессилено откликается Каунисвеси, потираясь кончиком носа о крепкую шею блондина. — Я никому тебя не отдам, — шепчет Йоэль, запечатляя новый поцелуй на виске перкуссиониста.       Уголки губ парня неизбежно ползут вверх — он никуда уходить от Хокка и не хочет. Напротив, желает, чтобы тот его никогда и ни за что не отпускал, а держал в своих ласковых объятиях ровно так же, как и сейчас. — Я очень счастлив сейчас, Йоэль, — отвечает ему Алекси, все сильнее отдаваясь накатившей на него дреме.       Слова Каунисвеси звучат в сотню раз важнее, чем самые громкие признания в любви. Рядом с Йоэлем никто прежде не был счастлив. Напротив, все твердили о том, что он несет разруху и боль. В груди разливается приятное тепло, и Хокка понимает, что и сам впервые за долгое время может назвать себя счастливым. Единственная на то причина — мальчишка с разметавшимся в глазах голубым пожаром.