Love of Mine

— Глупый какой… — заключает Нико, покачав головой. — Он же тебя любит! — Нет, он меня не любит, — не сдерживаю вздоха я. — Он любит другого. — Йоонас? — догадывается брюнет, а я усмехаюсь, поражаясь тому, что это не было очевидно прежде столь проницательному человеку, как Моиланен. — У меня была с ним история. Правда, очень короткая история, а любит он именно его…       Я опускаю взгляд в пол, не решаясь взглянуть во взволнованные глаза вокалиста. Ему вовсе не стоит видеть моих терзаний и боли, которую я умело скрывал долгие месяцы. Долгие месяцы с того момента, как впервые увидел их вместе: держащимися за руки и до одури счастливыми…       В самолете тихо. Лишь размеренный шум турбин напоминает о том, что мы не на земле. Нико тихонько посапывает на моем плече, пока Йоэль с Алекси оживленно перешептываются через коридор между рядами пассажирских сидений — эти двое здорово поддерживают друг друга в преддверии конкурса. Думаю, такая опора была бы кстати для каждого из нас.       Мой взгляд цепляется за спину Алекси, где сидят Олли и Йоонас. Обычно Матела, как и Моиланен, вырубается, едва заняв свое место в самолете, и спит весь полет, точно младенец. Но не сегодня. Видно, вечно заведенный Порко не дает ему этого сделать.       Наверное, не испытывай я по-прежнему сильных чувств к басисту, то и не заметил бы этого, но увы. Все мое внимание захватила рука Йоонаса, совершенно бесцеремонно лежащая на колене Олли. Нет, не просто лежащая, а неспешно его поглаживающая. Конечно, многие вещи внутри группы считались нормальными. Но такое себе позволяли разве что Каунисвеси с Хокка, которые и не пытались скрыть очевидной взаимной симпатии.       Я мог бы списать все на то, что Порко невероятно тактильный человек, но не мог не заметить, как искренне и счастливо улыбается ему Олли, накрывая тыльную сторону ладони гитариста своей рукой. В ответ на это простое действие Йоонас сплетает их пальцы, окончательно подтверждая мои опасения — между ними точно что-то есть. — Эй, Томми, все в порядке? — вдруг обращается ко мне Алекси, заметив мой пристальный взгляд.       Едва он называет мое имя, Матела оборачивается на наш ряд и понимает, что я увидел достаточно. Он тушуется и виновато отводит глаза, а мое сердце, кажется, трещит по швам.       Они думают, что никто не замечает их взглядов, жестов, улыбок, даримых друг другу. Считают, что никто не слышит их шепота: ласкового, почти интимного. Надеются, что никто не придает значения их частым исчезновениям посреди вечеринок или репетиций. Впрочем, вряд ли кто-то, кроме меня, обращает на это внимание.       Запись демо одного из треков затягивается до глубокой ночи. Вымотанные вокалисты первыми покидают студию, и я решаю отправиться следом за ними, просто не найдя смысла задерживаться больше, чем следует.       Покинув стены уже ставшей родной студии, я сажусь за руль своей машины и торопливо выезжаю с парковки, жаждая поскорее оказаться в мягкой постели и хотя бы до утра выпасть из ожесточенной работы над новым альбомом.       Уже на полпути к дому я вдруг осознаю, что оставил на студии мобильный. Зло чертыхнувшись, я резко разворачиваюсь на дороге и, вжав в пол педаль газа, двигаюсь назад. За несколько минут добравшись до нужного места, я замечаю, что парковка совсем пуста — видимо, Алекси и ребята решили последовать нашему примеру и отправиться отдохнуть.       Потерев саднящие от недостатка сна глаза, я выхожу из автомобиля и направляюсь в опустевшее здание. Быстро преодолев пару этажей, я двигаюсь по длинному тихому коридору. Уже на подходе к нужному помещению я различаю смех, доносящийся из приоткрытой двери. Смех Йоонаса и Олли. Шумно сглотнув, подхожу к проему и осторожно заглядываю через него внутрь.       Басист обнаруживается сидящим на коленях Порко. Их гитары явно оказались отброшены в сторону вместе с уходом Каунисвеси. Прямо на моих глазах Олли тянется к лицу блондина и, мазанув кончиком носа по его щеке, касается его губ своими. Йоонас с охотой отвечает на поцелуй, собственнически обхватывая талию Матела, забравшись руками под его рубашку. — Твои поездки в Оулу сводят меня с ума, — шепчет гитарист на ухо Олли, однако я слышу его слова слишком отчетливо и не нахожу в себе сил, чтобы уйти, не дослушав этот ранящий в самое сердце разговор, — я не могу спать без тебя, не могу есть… Мне так не хватает тебя, Олли. — Я обещаю, это скоро кончится, — откликается басист, прикрывая глаза и прижимаясь своим лбом к Йоонасу, — я переведусь в хельсинкскую больницу и всегда буду рядом. Потерпи совсем немного.       Думаю, последний раз до этого я плакал, будучи ребенком. Но сейчас предательская влага застилает глаза, не позволяя разглядеть нового, гораздо более чувственного поцелуя парней. Мы с Олли никогда больше не будем близки так, как прежде. Совсем скоро он покинет Оулу окончательно, оставив меня там совсем одного. Делая выбор в пользу Порко, я уверен, он даже не думал обо мне и всем, что между нами было. Видимо, и не значило оно для него вовсе ничего…       Судорожно вдохнув, я плюю на оставленный внутри телефон и, резко отвернувшись от двери, поспешно покидаю студию. Нужно оказаться как можно дальше от них двоих. Как можно дальше от Йоонаса и этого чертового города, забравших у меня самую большую в мире ценность, моего родного Олли. — А что же за история? — печально уточняет вокалист, вырывая меня из горьких воспоминаний. — Давно это было. Будто уже и не правда вовсе, — горько хмыкаю я. — Мы тогда к экзаменам готовились. Вернее, я ему помогал…       За окном уже виднеются первые лучи весеннего солнца. В плохо освещаемой ими спальне прохладно, но оттого не менее уютно. В воздухе витает бодрящий аромат крепкого кофе. По всей постели разбросаны учебники и исписанные корявыми буквами конспекты. — Гори, сука, в аду эта фармакология, — гневно выдыхает Олли, обессиленно упав на плед близ моих вытянутых во всю длину кровати ног.       Я не сдерживаю усталого смеха и, протянув руку к голове Матела, поглаживаю его по гладким, идеально лежащим, несмотря на бессонную ночь, волосам. Я всегда поражался этому его умению выглядеть безупречно в абсолютно любой момент времени. — Не кипятись, — пытаюсь ободрить его я, — ты хорошо подготовился и все сдашь на отлично. Можем повторить еще на раз последний раздел, если хочешь, но… Я бы предпочел уложить тебя спать.       Болезненно простонав, Олли изворачивается на постели и поднимает на меня вымученный взгляд, буквально умоляя остановиться. Он двигается вплотную ко мне и, театрально вздохнув, опускает тяжелую от недосыпа голову на мои колени. — Что бы я делал без тебя?.. — интересуется он, серьезно взглянув в мои глаза. — Ты ведь из-за меня и этих моих тупых экзаменов совсем не спал. — Ерунда. Лишь бы от этого толк был, — с улыбкой отвечаю я, опуская ладони на его плечи, чтобы мягко их помассировать. — Это меньшее, что я могу сделать для тебя.       Широко улыбнувшись, Олли прикрывает глаза, отдаваясь размеренным прикосновениям, и у меня появляется шанс совсем недолго полюбоваться его красотой. Ровным носом, длинными темными ресницами, чуть потрескавшимися за последнюю неделю от холодного ветра губами. — Томми… — вдруг тихо произносит Олли, распахнув глаза.       Я смеряю его озадаченным взглядом, и только тогда он неловко приподнимается на постели и усаживается напротив меня. Кажется, он начинает волноваться, так как его ладони, неожиданно накрывшие мои руки, становятся влажными от проступившей на них испарины. — Я часто себя веду прямо как неблагодарный козел, — нервно усмехнувшись, тараторит Матела, и я ощущаю, как его пальцы осторожно поглаживают мои запястья, — но я очень ценю все, что ты делаешь для меня, правда…       Он не дает мне ответить, только медленно подается вперед и, переплетя свои пальцы с моими, касается моих губ. Поцелуй получается робким, но невероятно нежным. Я ощущаю, как вдоль позвоночника бегут щекочущие мурашки, и невольно расплываюсь в улыбке, притягивая Олли за талию на свои вытянутые на постели ноги.       Я углубляю этот поцелуй, крепко обнимая его одной рукой и не позволяя отстраниться — Олли вздрагивает от неожиданности, но позволяет мне вести, смиренно устраиваясь в моих объятиях и окончательно расслабляясь. Несмотря на его внешнее мужество, он кажется невероятно хрупким, и я ослабляю напор, заставляя себя целовать его мягче, размереннее и чувственнее, вкладывая в каждое прикосновение губ всю свою любовь. — Так значит, чувства были взаимны? — интересуется Нико, когда я замолкаю, чтобы перевести дыхание. — Мне тоже так показалось тогда, — тоскливо отвечаю я, с горечью вспоминая то утро.       Когда дыхание окончательно сбивается, а губы начинают гореть от жадных поцелуев, я позволяю себе отстраниться от Матела. Его волосы взъерошены, на лице усталая улыбка, а глаза светятся как никогда прежде. Склонив голову к плечу, я накрываю его лежащую на покрывале руку своей ладонью — Олли вздрагивает и, будто что-то осмыслив, меняется в лице. — Слушай, Томми… Давай это останется между нами, — просит он робко, и улыбка сползает с его губ. — Конечно, — тут же соглашаюсь я, не заподозрив неладное, — ребятам пока не следует знать о нас… Для начала надо осознать все самим.       Басист хмурится, а затем, глухо охнув, укрывает лицо ладонями и тяжело вздыхает. Покачав головой, он отрывает руки от щек и протягивает их ко мне, чтобы мягко сжать пальцами запястья. — Томми, я… я и не подумал, что это для тебя может так много значить, — он отводит полный вины взгляд в сторону, — то есть догадался, как только ощутил такое желание и напор, но… я не думаю, что это правильно, понимаешь? Это нормально, но только когда для нас обоих это лишь развлечение.       Внутри что-то обрывается. Это последняя нить надежды, что долгое время теплилась в моей душе, не смея разжечься сильнее или же затухнуть окончательно. Нить, согревавшая меня холодными и одинокими вечерами несколько лет кряду, что я знаю Олли. — Томми… — шепчет Матела, проскальзывая пальцами по моему напряженному предплечью и вырывая меня из мыслей, — прости, пожалуйста, что не могу тебе ответить тем же. Клянусь, я бы очень хотел, но… — Сердцу не прикажешь, — резко перебиваю его я, отдергивая руку. — Не оправдывайся, Олли, это ни к чему. Ты мне не обязан. — Но группа, да и мы, — рвано выдыхает он, нервно приглаживая волосы, — я не хочу тебя терять, Томми. Обещай, что все останется как прежде, пожалуйста? — Обещаю, — сглотнув подступивший к горлу ком, отвечаю я. — Ты сдержал свое слово, — понимающе кивает Моиланен. — Да, но… с каждым разом, как я вижу их вместе, это становится все труднее. Мне кажется, я не смогу с этим смириться никогда, — уже не скрывая дрожи в голосе, поясняю я. — Мне так страшно, мне кажется, что эти чувства все разрушат… Между всеми нами.       Похоже, своим признанием я лишаю Нико слов. Он пару минут молчит, глядя на свои сцепленные в замок руки, а затем, тяжело вздохнув, двигается ко мне. Он обхватывает мои плечи и вынуждает упасть в свои объятия. Этот простой жест становится чем-то под стать последней капле. Я рвано выдыхаю и, крепко обняв его в ответ, позволяю себе дать слабину. Из-под ресниц градом стекают обжигающие кожу слезы, а с губ срываются сдавленные всхлипы.       Руки Моиланена размеренно скользят по моей спине. Он не осуждает, напротив, всем сердцем желает, чтобы боль, томившаяся во мне одном годами, выплеснулась наружу с этими рыданиями и со временем, пускай не скоро, испарилась точно влага, пропитавшая его футболку в месте, куда я уткнулся, будто потерянный котенок, на его плече. — Все проходит, Томми, — наконец, находит слова Нико, — и это тоже однажды пройдет.