***
В доме, у которого я торможу свой байк, не горит свет. Мне хотелось бы думать, что в этом нет ничего странного, ведь сейчас глубокая ночь, но, увы, я знаю, что он боится спать без хотя бы крошечного источника света. Становится нервно. Быстрыми шагами я добираюсь до порога дома и громко стучу в деревянную дверь. Жду пару минут, однако ответом служит лишь тишина, прерываемая стрекотанием цикад. Меня начинает охватывать паника. Сорвавшись с места, я обхожу дом вокруг в поисках хоть какой-то лазейки. — Алекси! Алекси! — отчаянно выкрикиваю я, пока не замечаю приоткрытое окно кухни. Облегченно выдохнув, я спешу к нему. Возможность хотя бы забраться в дом и убедиться, что парня там нет, невероятно успокаивает. Зацепившись пальцами за раму, я упираюсь ногами в кирпичную кладку и, легко подтянувшись, залезаю внутрь, хватаясь за подоконник. Спрыгнув на пол, я оглядываю помещение. Совсем тихо и пусто, никаких признаков нахождения Алекси в доме. Взгляд цепляется за рассыпанные по столешнице таблетки — по спине пробегает холодок. Без упаковки даже непонятно, что это за препарат, да и в самом деле это меня мало интересует. Куда меньше, чем сама причина, по которой я здесь оказался. Сердце все сильнее стучит в груди, пока я оббегаю каждую из комнат дома в поисках Каунисвеси. Ничто не выдает его присутствия. Когда я уже почти отчаиваюсь, замечаю маленькую полоску света, бьющую из-под закрытой двери. Кажется, это ванная комната. На ватных ногах я шагаю в ее сторону и толкаю дверь — та не поддается. Думаю, до этого момента я вообще ни разу в жизни не ощущал страх. То, насколько сильно я испугался, поняв, что замок заперт, невозможно выразить словами. Еще раз громко позвав перкуссиониста по имени и осознав, что ответа не дождусь, я решаю выбить к чертям гребаную дверь. Даже не знаю, откуда во мне берется столько силы, но я с разбега наваливаюсь на нее всем телом и действительно срываю замок. Едва не упав на пол вслед за резко распахнувшейся дверью, я оказываюсь в тускло освещенной ванной комнате. Схватившись за раковину, чтобы сохранить равновесие, я замираю, точно вкопанный, глядя на парня, сидящего на полу. Его взъерошенные темные волосы рассыпаны по бортику ванной, на которую он облокотился макушкой. Лицо все бледное, скорее даже нездорово серое. В ушах замечаю наушники и лишь тогда различаю в тишине звуки доносящегося из них металла. Мой взгляд скользит ниже по распахнутой на груди рубашке к безвольно опущенным на пол рукам. — Алекси… — выдыхаю я, замечая зажатое в пальцах одной руки окровавленное лезвие. Будто подкошенный я падаю перед ним на колени. Оказавшись совсем близко, я тянусь к его прикрытым рубашкой предплечьям и, сильнее всего страшась увидеть порезы, закатываю рукава. Кожа теплая, а на запястье ощущается размеренный пульс — это заставляет меня выдохнуть. Однако то, чего я так не хотел найти, все-таки обнаруживается. Несколько глубоких порезов на предплечье. — Что же ты наделал, малыш… — срывается непозволительно нежно с моих губ, когда я очерчиваю совсем свежие, еще кровоточащие порезы пальцами, с ужасом ощущая под подушечками рубцы от старых. В последнее время перкуссионист вообще не ходил в футболках, и я поражаюсь тому, насколько был слеп к этому факту. Почему, сука, я не спросил, не задрал рукава чертовой толстовки и не убедился, что с ним все в порядке? Чем я, черт возьми, только думал?! Тяжело вздохнув, я двигаюсь к нему и, протиснув руки под колени и спину, аккуратно поднимаю его с пола — Каунисвеси никак не реагирует на это движение, лишь бессознательно повисает в моих объятиях. Из последних сил держа себя в руках, я перемещаюсь в спальню парня и бережно опускаю его на покрывало. Мне нужно позаботиться об этих ужасных порезах, пока он не потерял много крови.***
Лунный свет пробивается через окно. Я намеренно оставил шторы открытыми — Алекси обожает ночи, когда полная луна нагло заглядывает в дома, освещая собой темные спальни. Жаль, что сейчас он не видит этой красоты, убаюканный ударной дозой выпитого снотворного — мне все же удалось отыскать упаковку от рассыпанных таблеток. Похоже, он хотел выпить куда больше, но то ли испугался последствий, то ли прислушался к голосу разума. Мои пальцы скользят по его туго перебинтованному мной предплечью. К счастью или к сожалению, я не понаслышке знаю о том, как позаботиться об этих ранах. Мне пришлось все обработать и наложить плотную повязку, чтобы никакая дрянь не попала в порезы. Что бы было, не позвони я его маме в эту ночь? Чем бы все обернулось, не сходи я с ума в одиночестве вдали от него? И, Боже, как много раз это уже было прежде… Он так часто пропадал, закрываясь от всего мира, но никто даже подумать не мог, как он страдает, будучи здесь, вдали от всех близких ему людей. Всегда улыбчивый, понимающий парень… — Йоэль, — раздается совсем слабый голос сбоку от меня, — ты ч-что здесь делаешь? Он вырывает меня из мыслей. Я моргаю, отрывая взгляд от сияющей за окном луны, а затем переводя его на сонного парня. Он явно смущен моим визитом и совершенно не понимает, что происходит. Впрочем, как и я. — Мне без тебя плохо, — шепчу ему в ответ, отнимая руку от его предплечья, однако двигаясь к нему ближе, устраиваясь почти вплотную на постели. В его взгляде проскальзывает боль, и он, поняв это, прикрывает глаза и встряхивает головой, пряча лицо за волосами. На этот раз я не позволю ему скрыться за фальшивой улыбкой и наигранным смехом, какими бы искренними они у него не получались. — Эй, не молчи, — понизив голос, прошу я, протягивая руки и мягко касаясь пальцами щеки, — если выскажешься, станет легче, обещаю. Парень горько усмехается, но все же приоткрывает глаза. Он несколько секунд рассматривает мое взволнованное лицо, точно пытаясь в нем что-то отыскать, а затем едва слышно шепчет: — Зато когда услышу твой ответ, станет больнее… Я совсем не понимаю, о чем говорит Алекси. Разве я способен причинить ему боль? Мне даже вообразить сложно, что такого я могу ему сказать, чтобы сделать хуже. Да и куда хуже? Он явно не осторожничал, рассекая свою нежную кожу лезвием и глотая таблетки, точно и нечего ему было терять. — Я не способен сказать тебе ничего ранящего, — пытаюсь его заверить я, продолжая поглаживать будто бархатистую кожу его лица, а затем и шеи, — но больно будет мне, если я не выясню, что происходит с тобой в последнее время, понимаешь? Мои слова явно не оставляют его равнодушным — такие любимые мной светлые глаза застилают слезы, а с губ срывается сдавленный всхлип. Он явно мечется, не зная, доверить ли мне свою тайну. — Я обещаю, что буду рядом, — продолжаю я, заводя руку за спину парня и позволяя ему прижаться, словно брошенный котенок, к своей груди. Лишь уткнувшись в мою футболку и зажмурив, словно от нестерпимой боли, глаза, он начинает быстро и сбивчиво шептать: — Я так радовался, когда мы сблизились… Ты казался мне таким недостижимым, далеким. Ты был для всех холодным и неприступным, а мне… м-мне ты раскрывался, позволял заглянуть туда, куда не пускал никого прежде. И я, — он делает глубокий вдох, быстро мотая головой, — я понимал, что мне нельзя… нельзя, блять, влюбляться в т-тебя. Потому что такой, как я, не может быть с таким, как ты! Чем больше Алекси говорит, тем быстрее стучит в груди мое сердце. Все это время… Все это чертово время я был уверен, что мне нельзя сближаться с ним, ведь моя тьма просто поглотит это светлое существо, опорочит все то добро, что живет в нем, в то время как он всей душой ко мне тянулся? — Я п-пытался, — продолжает шептать он, как в лихорадке, — пытался этому противиться… Я уезжал, чтобы реже видеть тебя, выключал телефон… Д-да все делал, чтобы избежать тебя! Ты ведь такой интересный, опасный, а я… просто ребенок для тебя и для всех вас, трусишка и серая… Слушать этот бред и дальше я оказываюсь не способен. Пальцы путаются в темных волосах, когда я рывком притягиваю Алекси к себе, впиваясь поцелуем в его губы. Он торопеет под моим напором, широко распахивая в неверии глаза и лишь позволяя моим губам ласкать его. Только когда я сбавляю обороты и, скользнув рукой к шее, мягко поглаживаю кожу за ухом, он расслабляется и, прикрыв влажные от слез глаза, начинает отвечать. На наших губах солоноватый привкус его слез. Мне хочется стереть эти влажные дорожки с его лица раз и навсегда. Хочется сделать так, чтобы он не ощущал больше боли. Никогда. И, боже, не из-за меня. Уж что-что, а я точно не стою его слез. Моя единственная миссия теперь — делать этого мальчика счастливым и не давать ему более шансов остаться в одиночестве. Когда дыхание кончается, мы нехотя отрываемся друг друга — Алекси заливается смущенным румянцем и, прижавшись к моей груди, прикрывает глаза. Мне же в голову совершенно спонтанно приходят строки песни, которую я, не сдержавшись, начинаю тихо напевать, поглаживая его по спине:When the dark takes over When the stars refuse to shine Light a lantern for another You know the night is darkest Before the dawn So turn it on
Помните, я спрашивал, встречали ли Вы лучезарных людей, делающих счастливыми всех одним своим присутствием? Эти люди больше всех прочих знают, что такое боль. Они намного сильнее и храбрее большинства. Алекси удавалось скрывать за своей улыбкой столь многое, что мне страшно об этом думать, однако именно он нашел в себе силы, чтобы сказать мне самые важные слова и вновь осчастливить. Его перебинтованная рука ложится на мой торс, а сам он тихонько посапывает на моей груди. Я не сдерживаю теплой улыбки при виде рассыпанных по моей футболке черных волос. Нежно их пригладив, я решаю для себя абсолютно точно, что в одиночку быть сильным ему больше не придется, ровно как и играть на публику счастье, которого на самом деле нет. Потому что все у него отныне будет.