Легенда о Боге Смерти

      — Ты что, собралась воровать? — удивленно вымолвил мужчина, едва выглядывая из-за угла поворота в столовую.       Здесь было достаточно шумно, однако слишком много людей для клиники на окраине Питера, в которую пускают далеко не каждого. В светлой столовой за сиреневыми столиками сидели люди: обедали, разговаривали. Здесь было и парочку врачей, а Кира даже узнала своего хирурга, тут же спрятавшись обратно в закуток.       — А почему я? Ты, — отпёрлась девушка, натягивая улыбку и уставилась на Разумовского, пребывающего в замешательстве.       Он вдруг вздрогнул, начиная поправлять манжеты белой рубашки и, немного погодя, свёл брови к переносице.       — Ты же видишь, я бегать не могу, а стащить булку как-то надо, — она выглянула вновь, едва облизнувшись.       — Но мы можем ее просто купить, — не соглашается мужчина, утягивая девушку обратно, чтобы не заметили.       — Не можем. Точнее, ты можешь, но так неинтересно. Да и они узнают, что ты понесёшь ее ко мне, а продают только врачам и посетителям. Так что остаётся только стащить. Давай, Сереж, я в тебя верю, — Ласточкина слабо коснулась мужской спины ладонями, подталкивая, — Удачи.       Ласточкина прижимается к стене и встаёт на место Разумовского, внимательно наблюдая за его не-очень-то-ровной походкой прямиком к кассе, где с какой-то продавщицей мило беседовал какой-то врач.       Девушка сливается с дверью воедино, втянув живот, когда совсем рядом проходит ещё один врач, и возвращается восвояси, потеряв Разумовского из вида.       — Куда ты пропал… — шепчет девушка замечая, что Сергей ввязался в разговор с ее хирургом. Но что он держит в руке за спиной? Неужто та самая булка, которую стащить все же удалось?       Ласточкина ликует, дожидаясь возвращения Разумовского, а он, не теряя ни секунды, хватает ее за руку и куда-то ведёт, в конце концов теряясь в поворотах.       — Что? Что-то случилось? — выдает девушка, кажется, не до конца понимая, что происходит и теперь теряется в догадках, внимательно наблюдая за сбившемся дыханием мужчины.       Он обнадеживает на удивление спокойным тоном, еле прикрытым по-прежнему сбитым дыханием и, немного погодя, останавливает, заводя в тупик. Но тупик этот — самый спокойный из всех остальных и, что самое главное, тихий.       — Нет, ничего, — мужчина отрицательно мотает головой, поправляя запутавшиеся волосы свободной рукой. Кира замечает расстегнутую пуговицу манжеты и перехватывает чужую руку, крепко удерживая за запястье, — Просто твой доктор сказал, что придётся задержать тебя до завтрашнего вечера.       Ласточкина тянет его к себе, ловкими пальцами застегивая пуговицу и, поднимая глаза, встречается со взглядом Разумовского.       — Ничего, я потерплю. Надеюсь, Миша не разгромит квартиру к моему приезду.       О том, что после больницы Ласточкина поедет в его башню, а не в свою квартиру, Разумовский решил умолчать. Точнее, он просто не решился пока что рассказывать, но сослался на собственное, только что принятое решение скрыть от девушки правду. Может быть, к лучшему?       — Держи. Не представляешь, какими словами мне пришлось заговаривать врача, чтобы получить ее, — мужчина тянет девушке украденную (?) булку, а Кира прячет ее в кармане халата, украденного у самого Серёжи.       — Так ты не украл ее?       — Украл, — шепчет мужчина так, словно сознается в чем-то ужасно постыдном, — Просто я пытался убедить его, что это правда мне, а не тебе. Пришлось даже надкусить немного, но надеюсь, ты наешься.       Кира победно смеётся, поднимая руку вверх.       — Наконец-то Сергей Разумовский стащил булку из столовой больницы! — кличет девушка, натягивая уголки губ и Разумовский, честно, видит ее такой в первый раз.       Будучи абсолютно счастливой — так ему самому казалось — Ласточкина излучает ещё больше света и жизни, чем раньше и оттого он сам улыбается, неловко укладывая руку на шею.       — Ласточкина? — слышится по другую сторону коридора и девушка пригибается, замечая собственного хирурга и, по совместительству, лечащего врача.       Одним ловким движением она ухватывает Серёжу за локоть, сейчас становясь быстрее самых шустрых.       — Бежим!       Несмотря на то, что на ноги Ласточкина встала не так давно, двигалась она очень даже неплохо, правда ввиду того, что Разумовский был намного выше девушки, бежать ему приходилось медленнее, чтобы не смущать Киру и не тащить ее за собой.       И, наконец, когда показалась дверь ее палаты, Ласточкина затормозила, вдавливаясь в стену, но Серёжа расставил руки в стороны и едва ли не впечатался в девушку.       Избежать неловкой паузы помог смешок Киры, когда она успешно выбралась из плена чужих рук и теперь, коснувшись ручки двери в палату, двинулась дальше.       Разумовский вдруг почувствовал странный прилив сил и потянул девушку обратно к стене, скрываясь за поворотом.       Когда топот чужих ног прекратился, он выглянул и шикнул Ласточкиной, в конце концов отпуская ее. Но эта секундная близость вызвала лёгкий румянец на бледных щеках у обоих.       — Там был твой доктор, — объяснил Разумовский, едва отстраняясь от девушки, но никак не мог оторваться от ее глаз.       Она молчала, не отпуская чужой руки. Признаться, Серёжа до последнего думал, что прямо сейчас его сердце выберется из груди и станцует с чужим, но вместо этого от адреналина и волнения только кровь по вискам била и мешала адекватно воспринимать реальность.       Может быть поэтому он потянулся к девушке в ответ, пытаясь подавить неловкий и неприятный мандраж. Казалось бы — ещё секунда и Ласточкина сама втянет его в поцелуй, но когда меж ними оставалось буквально пара миллиметров, телефон в кармане мужских джинс завибрировал.       Разумовский рвано выдохнул, отпуская чужие руки и мысленно выругался, вытягивая смартфон. Тот спокойно покоился в его широкой ладони, пока Кира отвернулась в совершенно другую сторону.       Слишком неловко и, что самое главное, неожиданно. И кто ее просил это делать? Она опустила голову, кусая щеки изнутри. Как же глупо.       — Сергей, — позвала его Марго, всплывая на экране телефона, — У Вас встреча с представителем благотворительной компании через час.       — Точно, — прошептал Разумовский, нервно кусая губы, — Я ведь совсем забыл.       Ласточкина нырнула в палату, стягивая халат с плеч и думала, что мужчина уйдёт без всяких объяснений, но он зашёл следом, удерживая телефон в руках.       — Я вернусь к вечеру, — начал мужчина, подходя ближе, — Это работа, очень. в-важная встреча, извини.       — Да, я. я понимаю, — Кира натянула улыбку, — Иди. Надеюсь, все пройдёт удачно. Да и. Тебе необязательно быть здесь только потому, что ты пообещал. Это пустое дело, Сереж.       С двенадцати часов дня Кира просидела на подоконнике большого окна палаты, внимательно наблюдая за всем, что происходило на улице. Она просто не понимала, почему к ней никто не заходит: за этот день она не увидела ни хирурга, ни уж тем более Ирины Дмитриевны, которую очень ждала. Ей хотелось рассказать тренеру обо всех своих ощущениях и поскорее назначить время и день первой тренировки.       Насчёт Разумовского она предпочитала не думать. Ласточкиной просто нравилось, что она может коснуться его без вреда для себя и, что самое главное, схватить за руку и побежать. Наверное, сегодняшний день можно было назвать самым счастливым днём в ее жизни. Иногда Кире даже казалось, что ее маленькое тельце такого количества эмоций попросту не выдержит.       Но спустя еще час, проведённый за книгой у окна, ей вновь захотелось кушать и в этот раз она не решилась выходить из палаты самостоятельно и именно поэтому умяла парочку фруктов, принесённых ещё вчера Серёжей.       Наконец, спустя некоторое время в дверь постучали и Ласточкиной, вовлеченной в чтение очередной книги, пришлось отвлечься, поворачиваясь к двери с недовольным выражением лица. Она уже было подумала: Разумовский, точно он. Обещал быть к вечеру, а на часах около семи.       Но вместо рыжих волос показалось тёмные, убранные назад мокрыми руками. Вместо ожидаемого Серёжи в палате показался Миша Антонов, держа в руках большой букет лилий и улыбающийся во все имеющиеся зубы.       — Привет, мышка, как ты тут? — протянул он слишком сладко, забираясь внутрь с халатом на плечах.       Кира сначала удивилась тому, что лицо его идеально чисто: так, словно не было никакой драки и полицейского участка, но потом вдруг вспомнила, что на Мише все затягивается как на собаке. Так что, теперь о том ужасном вечере могла напомнить только все ещё не постиранная куртка, вымоченная в чужой крови.       И, по-началу, Ласточкина хотела запустить в Антонова книгой или яблоком, чтобы глаз ему выбить и прогнать, но спустя секунду раздумий все же кивнула, соскальзывая с подоконника. Он подозвал девушку ближе и вручил букет лилий, которые Кира тут же положила на подоконник, где сидела.       — Ты совсем ничего не сказала мне про операцию. И про то, что тебе деньги нужны тоже, — Миша стянул с себя кофту, оставшись в одной футболке и халате и уселся на стул рядом с койкой.       Ласточкина кошачьей походкой оказалась на подушке, принимая положение сидя. Она все ещё не могла нарадоваться тому, что так беспроблемно чувствует ноги и, тем более, может передвигаться самостоятельно.       — Не хотела влезать в долги перед твоим отцом. Иначе ещё одной недели с тобой я просто не вытерплю.       Миша наклонил голову вбок, откинувшись на спинку стула и посмотрел на девушку из-под полуприкрытых век. Она не любила этот взгляд: всякий раз под ним Ласточкина чувствовала себя совершенно обнаженной.       — Брось, — он усмехнулся, — Все не так плохо. Как твоё самочувствие? Ты снова планируешь вернуться на лёд?       — Намного лучше, чем вчера, — кивнула девушка, подминая ноги под себя, — Да, Миш. Планирую. Или я должна отказаться от дела всей своей жизни?       — Тогда… — он снова улыбнулся, пропуская пальцы сквозь длинные пряди темных волос, — Буду ждать тебя на первых местах в каждом соревновании. Слушай, а вы с тем патлатым как?       — С Разумовским? — девушка вопросительно повела бровью, засматриваясь на чужие брови, — Не называй его так, иначе я запущу в тебя книгой.       Мише это не понравилось, но виду он не подал.       — Мы друзья. Он просто помогает мне, а я в каком-то плане ему.       — Прекрасно, — мужчина снова растянулся в улыбке, — Знаешь, принцесса, тут недавно с отцом разговаривали. Он собирает у себя приём, как обычно, помнишь, как вы с Егором и Аделаидой приезжали? Я уточнял у него насчёт списка гостей и там есть твоё имя. Точнее. Он хотел бы тебя видеть.       — Но твой отец в…       — У него есть загородный дом недалеко от Питера, — перебил Антонов. Он был просто обязан уговорить Киру, — Я бы хотел, чтобы мы пошли вместе. Не ради меня, а ради отца. Он сказал, что дело, с которым он к тебе обратится, очень важное.       Ласточкина замялась. С одной стороны, теперь у неё просто куча свободного времени, а с другой — это же Миша, с которым она самой себе обещала попрощаться ещё несколько лет назад. Но, как показывает практика, все обещания, данные себе в прошлом — пустой звук.       — Когда?       — Послезавтра, — ликует Миша, кусая губы, — Я заеду за тобой.       — Заедешь? В смысле?       — Ах, — вдохнул мужчина, — Точно, я. совсем забыл сказать, отец отдал мне мою карточку на время. Так что, я закажу тебе платье, туфли, все, что нужно. Там, скажем, особая стилистика, поэтому я выберу сам. Не переживай, разве мой вкус когда-нибудь тебя подводил?       — Нет.       — Ну вот и прекрасно. Значит, я пошёл. Работы много, мышка, я бы остался.       Кира пытается удержать в себе громкое «вали», закрывая глаза и откидываясь обратно на подушку. Ей хочется уснуть и проснуться на следующей неделе, где этот чертов приём ее минует. Почему все вокруг так активно намекает на то, что ей снова придётся возвращаться ко всему этому?       Миша встаёт, прихватывая кофту и покидает палату. Он закрывает дверь аккуратно, едва сталкиваясь в коридоре с, как он сам его назвал, патлатым и отводит поговорить, прокручивая в руках сигарету, которую тут же прячет за ухо.       Разумовский выглядит усталым и Миша этим умело пользуется, смотря на него исподлобья страшно-страшно, как самому Антонову кажется. Знал бы, как забавно это выглядит, может сам посмеялся бы.       — Ты не из понятливых, верно? — начинает мужчина. Он сверлит Серёжу взглядом, пытается добраться до пугливой души, но все тщетно: какого то черта Разумовский оказывается непробиваемым, — Подумай сам: вы с Кирой даже вместе не смотритесь.       — Как и вы, — отвечает Разумовский, сохраняя трезвый рассудок. Он пытается подавить мандраж, чтобы не выглядеть жалко и кровь начинает бурлить.       — Ей проще с тем, кого она давно знает, — продолжает Антонов, секундно отводя взгляд, — С тем, к кому привыкла и с тем, кто всегда был рядом. Я хотя бы знаю ее.       Разумовский едва слышно усмехнулся — не то нервно, не то саркастически.       — Я хотя бы могу коснуться ее. И это ей не навредит.       Обратно в палату Разумовский вернулся только спустя полчаса беседы с Антоновым, и, честно, пытался скрыть признаки этой самой беседы. Недовольное и нервозное выражение лица резко сменилось на более свежее, а поджатые уголки губ нервно поползли вверх.       Киру он заметил со спины, вновь перебравшуюся на подоконник и шагами аккуратными, тихими, добрался до девушки. Сейчас Разумовскому показалось, что она его не слышит, сидя к двери спиной, но спустя пару секунд нахождения рядом Серёжа точно знал, что Ласточкина его слышит.       Она внимательно смотрела за всем, что происходило на темных улицах Питера. Сейчас это казалось единственно верным методом для собственного успокоения. Ее грудная клетка спокойно поднималась и опускалась, пока, не прервавшись на выдох, не дрогнула в слишком уж нервном проявлении.       Разумовскому это не нравилось. Сначала он подумал, что девушка замёрзла. Его и самого дрожь ввиду открытого окна начинала бить, но с этим ещё можно было смириться. А вот оставить без внимания тот факт, что Кира, возможно, мёрзнет, Серёжа никак не мог.       Но тем не менее оба молчали, пока мужчина, в конце концов, не подался вперёд, поправляя неровно убранные женские пряди волос. Его руки дрожали и Сергей, честное слово, ругал себя за это хуже любого родителя, ругающего ребёнка, но это был первый момент за все время вместе, когда он коснулся женских волос.       Они несомненно казались мягкими и шелковистыми даже визуально, но сейчас Разумовскому, поправившему волосы и опустившему руки, вновь захотелось запустить в них пальцы. От ее волос тянуло спелыми яблоками и жемчугом. И Серёжа знал: в этом аромате он тоже мог утонуть. С легкостью.       Вопреки всем ожиданиям, девушка медленно подалась назад, встречаясь спиной и шеей с чужой грудной клеткой. Подоконник был невысоким, а Разумовский стоял совсем рядом. Именно поэтому Кира опёрлась о его грудь, прикрывая глаза. Даже так она слышала, как чертовски быстро бьется мужское сердце.       И его теперь хотелось обнять. Обнять, спрятать, не отпускать. Но сам Серёжа руки не поднимал. Он не хотел нарушать личные границы, а потом задаваться вопросом о нахождении этих самых рук. Куда их класть то вообще?       — Хочешь лечь спать? — прошептала девушка, кажется, ещё сильнее прижимаясь к чужой груди.       — Нет, — также тихо проговорил мужчина, укладывая свою голову на ее. И тогда рыжие пряди волос секундно смешались со светлыми.       Кира не хотела ни о чем думать. Более того, она не хотела задаваться вопросами, на которые все равно не найдёт ответа. Она просто знала, что именно так было нужно; просто чувствовала, что это правильно.       К тому же, оба в этом нуждались и оба это знали. Сопротивляться было попросту глупым и неправильным решением.       — Извини, что так поздно, — прошептал Серёжа вновь, все-таки оперевшись руками о подоконник по обе стороны от девушки, — Задержали на встрече, а потом по пробкам добирался, сама знаешь.       — Ничего, я все понимаю. Прочитать тебе книгу?       — Нет, я… — замялся Разумовский когда почувствовал, как быстро стучит женское сердце. В мужчине оно отдавалось глухими ударами, пропуская несколько, — Вообще-то. у меня есть кое-что д-для тебя. Повернись ко мне, пожалуйста.       И она покорно выполнила просьбу, теперь болтая ножками, что свисали с подоконника. Серёжа начал рыться в карманах и только теперь повернутая к нему Кира заметила, что привычный костюм и белую рубашку мужчина сменил на тёмную куртку и серую футболку.       Так, должно быть, удобнее.       — Смотри, — наконец прошептал мужчина и кивнул в сторону выставленной перед девушкой ладони. Там, на белой коже, спокойно покоилась заколка из темного кварца с красивым, коричневатым и полупрозрачным камнем.       Наверняка она дорогая, подумалось Кире. Она подняла глаза на Разумовского и несколько раз отрицательно мотнула головой, цепляясь руками за подоконник чтобы не упасть.       — Она же очень дорогая, Сереж, не нужно, — продолжала девушка, но Разумовский отступать не был намерен, — Где ты ее достал вообще?       — Это неважно, — закончил мужчина и вопреки всем отказам девушки, нежно коснулся ее головы руками. Убирая неизменно падающие на лицо пряди волос указательным и средним пальцами, Разумовский нашёл место для заколки, аккуратно отпуская чужое лицо, — Ты даже не представляешь, как она тебе идёт.       Кира округлила глаза, чувствуя как кровь прильнула к щекам и, недолго думая, опустила голову.       — Спасибо, — тихо проворчала девушка, вспоминая о том, что у неё была одна задумка, касающаяся вечера, — Сереж я. размяться хочу немного. Чуть-чуть.       И по-началу Разумовский не до конца понимал, чего от него хочет девушка, но спустя несколько секунд он протянул ей руку, помогая соскользнуть с подоконника.       — Мы можем потанцевать, — предложил мужчина даже слишком неуверенно. Все было просто: танцевать он не умел и боялся, что из-за этого мнение Киры о нем испортится, — Только я. я-я. не умею я танцевать.       Кира мягко улыбнулась, принимая чужую руку и одним ловким движением уложила вторую на собственную талию. С непривычки Разумовский слегка сжал ее, чем вызвал у Ласточкиной просто табун мурашек, но потом рука его расслабилась. Он был даже удивлён тому, какой тонкой на ощупь кажется ее талия.       — Ногу назад, потом — в сторону, потом вперёд, — тихо прошептала Кира, укладывая свою руку на мужское плечо. Ввиду разницы в росте это было трудно, конечно, но она хотя бы пыталась соответствовать и не сдаваться.       Луна проникала в комнату, залитую тускловатым светом и освещала две танцующие в полумраке фигуры. По-началу получалось дурно: Разумовский ставил ноги неправильно, от волнения сжимая женскую талию рукой, а Кира путалась в тактах и неуверенно стояла на ногах.       Но спустя пять минут тренировок и кучи приложенных усилий, они спелись в идеальном дуэте. Серёжа наконец выучил последовательность и чувствовал себя более уверенным, но ему вдруг все казалось, что руки он держит как-то неправильно и этим смущает девушку. А Кира стала более уверенным в каждом шаге и наконец-то распрощалась с мыслями о своём прошлом.       Когда танец был практически окончен, девушка задрала рукава медицинского халата, оголяя испорченное запястье и локоть и резко остановившийся Разумовский заключил все своё внимание только на ее коже. Девушка это заметила и попыталась вернуть все как было, только поздно: взгляд мужчины уже блуждал по ее пятнам и шрамам.       Ласточкина сжалась. Сердце пропустило пару ударов и в голове вдруг возник главный вопрос: как он отреагирует?       — Что это? — спросил Серёжа, сведя брови к переносице. Изначально он принял это за синяки, но тут же коснулся женского запястья аккуратным движением, — Позволишь?       Кира кивнула и мужские руки аккуратно задрали рукав до локтя вновь, а взгляд цеплялся за каждое пятно, будь то старое или новое. Багровые, серые, страшные. Ласточкина подумала о том, что это конец.       — Их так много, — констатировал мужчина, пребывая в удивленном состоянии. Подушечка его большого пальца вместе с остальными заскользили по женской коже, ощупывая каждый шрам, — Откуда они?       — Они, ну… — она пыталась подавить дрожь. Безрезультатно, — Я болею. Мне жаль, что я не смогла сказать раньше, просто не знала, как и. время было неподходящее. Это странно. Это шрамы от чужих прикосновений, мне ведь. больно, когда меня кто-то просто так касается.       Серёжа это уже слышал.       Он вдруг поднял глаза к девушке.       — Как много, я. мне жаль, что все так получилось, — замялся мужчина чувствуя накатывающую дрожь. Ему совсем не нравилось собственное состояние, — Как же это больно… я.       — Я не знаю, почему я могу коснуться тебя без всякой боли, но я очень рада, что на этом месте ты, а не кто-то другой, Сереж, правда, я… каждый раз как будто-бы заживо варюсь в кипятке, а теперь всего этого нет и…       Но Ласточкина явно пропустила тот момент, когда Разумовского затрясло настолько, что руки ходили ходуном. В реальность она вернулась лишь тогда, когда мужчина тревожно схватился за голову и зажмурился подобно маленькому испуганному ребёнку.       И тогда девушка начинала звать его, пытаться помочь, пока не почувствовала тоже самое и сама: какой бред. Может быть, это ошибка?       — Сереж, — продолжила Кира, хватая мужчину за руки, — Серёжа.       Он слышал ее голос где-то на затворках сознания: он возвращал Разумовского в реальность лишь ненадолго, но Серёжа так боялся, что ещё немного и его внутренний зверь, которому хорошо было бы пойти к черту, громким звоном вырвется наружу. Нет уж, он этого не допустит.       Сознание возвращается к мужчине тогда, когда холодные руки касаются его лица. Тогда, когда Кира берет его лицо и весь остальной мир перестаёт существовать. Когда ее подушечки пальцев нежно поглаживают мужские щёки, он прикладывает максимальное количество усилий для того, чтобы взгляд сфокусировался только на женских глазах.       — Я рядом, Серёж, — шепчет она и Разумовский акцентирует внимание на женских нежных губах, — Все хорошо.       И руки ее смыкаются за мужской спиной, пока к нервно вздымающейся груди Кира прижимается как к последнему источнику жизни. В голове ее только одно: хочется вжаться в Разумовского или забрать его в клетку из собственных рёбер, чтобы не чувствовал он больше ни боли ни жалости, чтобы улыбался. Она дышит часто-часто, пускает капельки слез, скатывающиеся вниз по мужской шее, пока Разумовский цепляется за неё как за последнюю надежду и за последний кислород на всей планете.       — Спасибо, — тихо шепчет он, кажется, наконец приходя в себя и едва утирает женские слёзы, пытаясь подавить ее необоснованный испуг.       Ей бояться нечего: кому угодно, но только не ей.       Идиллию нарушает доктор, заглядывающий в палату. Он просит Серёжу пройти на личную беседу, сообщает что-то безумно важное, а Разумовский так и рвётся обратно в палату.       Только вот когда он приходит, Кира уже спит; беспокойно, но спит. Тогда он накрывает ее пледом и укладывает голову на руки рядом, как в прошлый раз. Ее безопасность — его забота. Их забота.