Мой ласковый зверь

      В ушах стоит странный звон. Вскоре он начинает сменяться на голоса, но мне не удаётся понять чьи именно, и они кажутся то заторможенными, то слишком быстрыми. В теле страшная слабость. Я не могу пошевелиться. Мне до ужаса плохо. Голова болит так, что я думаю уже о том, что ее налили свинцом. Стоп… Я сейчас думать могу?! Стоп… Тело?! Я чувствую тело! А после смерти так можно? Или я не умер.? Что опять происходит?! Я опять стал котом?! НЕ ДАЙ МЕРЛИН!       Я хочу открыть глаза, но у меня нет сил. Совершенно нет сил. Но при этом я обнаруживаю, что нахожусь явно в каком-то неземном пространстве, что говорит о том, что я скорее мёртв, чем жив.       Наконец я открываю глаза. Вернее мне так кажется, что это делаю, потому что где-то в подсознании бьётся мысль о том, что это происходит не совсем в реальной жизни… Что-то вроде сна, но наяву. Вокруг меня белая пелена, а я будто летаю в воздухе. Я ещё больше начинаю склоняться к тому, что я умер.       В моей голове что-то на подсознании щелкает, и я быстро вспоминаю последние события — события, произошедшее до того, как я попал в это место. Сначала в моих мыслях мелькает Гарри, и во мне просыпается страх того, что если я умер, то и он тоже мог… Нет… Только не это! Даже если я погиб, но пусть хотя бы Гарри будет жив! Чёрт… А Дэвид?.. Он ведь… Ну, если я умер, и Дэвид тоже, то мы на том, а вернее уже на этом свете увидимся. Надеюсь, что этого не случится, поскольку я хочу думать, что с Дэвидом всё в порядке, и у меня просто панические предрассудки.       Здесь я вспоминаю и о остальных друзьях, что были в доме, но успели вовремя выбраться. Что с ними, и где они? Всё ли с ними хорошо? Вдруг пожиратели и на них напали?       От таких мыслей только хуже. Мне кажется, что я уже практически схожу с ума, и я чокнутый параноик. В белом пространстве я вижу чью-то женскую фигуру в белом изящном платье. Подойдя ближе, я вижу рядом с ней ещё две фигуры — худой высокой женщины и мужчины в возрасте, а скорее даже какого-то старика (но не дряблого, не подумайте).       У первой женской фигуры я замечаю шелковые чуть ниже плеч рыжие волосы, и моё сердце эхом отражается в ушах, а внутри всё сжимается, и что-то застревает. Руки у меня начинают дрожать. Я уже готов чуть ли не закричать и заплакать, поскольку это ОНА — Лили. Неужели это действительно подруга моего детства и любовь всей жизни? Не может быть… Я просто не верю! Лили смотрит на меня и улыбается, но по её щекам текут слёзы… Её изумрудные глаза, как и когда-то давно, с теплотой разглядывают и впиваются в глубину души, и она, как и раньше, об этом не знает.       Не в курсе, как я это смог разглядеть некоторые детали, ведь я был далеко, но видимо эта реальность и это пространство позволяли увидеть или наоборот не давали такой возможности то, что данное место хотело показать. Я ускоряю шаг, и мой взор сам собой падает на ещё двух людей рядом. Теперь у меня подкашиваются ноги…       Худая высокая женщина, одетая в такое непривычно белое чистое и лёгкое для неё платье, с чёрными прямыми волосами и загнутым крючковатым носом смотрит на меня с печальной улыбкой. Я её не видел гораздо больше, чем Лили. Она умерла давным-давно — не выдержало сердце. Это моя мама…       Я уже фактически бегу, но почему-то это не приближает меня к тем людям, до которых я старался добраться.       В эту секунду в горле у меня всё пересыхает. Третьим человеком оказался Альбус Дамблдор. Меня буквально трясет. Я чувствую влагу на своём лице — это текут слёзы. Альбус всё такой же — в странном балахоне, только бело-голубом, а не сиреневом или красном, как это бывало обычно, добрые пронзительные голубые глаза сверкают за очками-половинками, а лицо всё также приветливо, и в длинной белой бороде прячется искренняя улыбка (ну, и ещё какая-нибудь страшная тайна в этой бороде сидит точно). Только я не заслужил этой доброты от него. Я должен был его ослушаться и не убивать его. Зачем я это сделал?!       — Альбус?.. — шепчу я, наконец-то добравшись до своей цели и дрожащими губами улыбнувшись. — Альбус, я…       Я хотел подойти и коснуться его, но вдруг увидел, что он хоть и стоит прямо передо мной на самом деле пустая дымка, через которую я легко могу пройти. Я подошёл к маме, потом к Лили — они также оказались лишь сплошной иллюзией. Тогда для чего это шоу?! Стоп… Чтобы стать человеком я должен был примириться с врагами и отпустить прошлое: помнить, но отпустить. Видимо, сейчас моя душа встала на каком-то пересечении между небом и землёй. Но я не понимаю, что нужно сделать, чтобы отпустить?! Да и как, если в каждой из смертей этих людей был так или иначе виноват я?!       — И что мне делать?.. — пробормотал я, тяжело выдыхая и переводя взгляд с Лили на маму, а с мамы на Альбуса и всё обратно. — Что?..       Я оборачиваюсь вокруг себя, надеясь на подсказку от этой чертовой Вселенной, которая, как назло, будто не слышит меня. Но вокруг пустота и мёртвая тишина.       Я выдыхаю и первым делом подхожу к маме. Всё-таки это мой самый родной человек был в начале моего пути, и именно она пыталась меня уберечь от всей боли и всей жестокости мира, хоть ей это давалось с трудом.       — Мам… — прошептал я, и на моём языке стало так горько, а на душе так тяжело, ведь только сейчас ко мне пришло осознание, что я давным-давно позабыл о своей маме. — Прости уж меня… Ты не хотела, чтобы я был, как отец. Хотела дожить до внуков… Ты желала мне добра и надеялась, что я стану… примерным сыном и человеком… Но я не стал… А ты меня всё равно любила. Раньше я не понимал, почему же, а сейчас знаю, что это. И да, оказывается, у тебя есть внук. К сожалению, я стал не лучшим папой, не лучше своего… отца… — я до боли стиснул зубы и, запрокинув голову, сквозь ком в горле продолжил говорить куда-то в небо. — Я прощаю своего отца и извиняюсь и перед ним. Я надеюсь, что ты передашь ему это. Спасибо тебе за всё, ещё раз извини меня. Дальше я постараюсь быть для своего же блага лучше, чем когда-то был.       После всех этих слов я зажал рот рукой и зажмурил глаза. Мне было тяжело и плохо. Ноги едва ли держали, и мне казалось, что я вот-вот упаду. Но, как и прежде, я продолжал держаться. Я должен был закончить начатое, несмотря на то, как мне было больно.       Следующую речь я хотел произнести для Альбуса, а Лили уж напоследок, поскольку ей я должен сказать то, чего никогда не говорил, хотя стоило хотя бы раз.       — Значит так, кхм… Альбус… — откашлялся я и, посмотрев на бледную облачную фигуру Дамблдора, слабо улыбнулся. — Я благодарен тебе за то, что ты был рядом. Ты смог воспитать из меня лучшего человека. Не сразу, но тем не менее. Ты пытался помочь мне и научить видеть хорошее в простых мелочах — в таких, как та хлопушка в Рождество или шоколадная лягушка. Я редко прислушивался к тебе и часто устраивал своеобразные бунты, хм… Но… Ах-хах! Ты не представляешь, как потом мне всё-таки помогли некоторые твои советы! И ты был прав насчёт Гарри… Я видел в нём то, что хотел видеть и не замечал главного. Но я так рад, что осознал это всё сейчас и смог хоть чуток всё исправить и начать улучшать, — я немного помолчал, обдумывая сказанное, но потом всё же решился начать говорить снова. — Я до сих пор не знаю: правильно ли я поступил, исполнив твою просьбу и убив тебя… Мне до сих пор больно от того, что я сделал, ведь… — я запнулся, приготовив себя к признанию вслух, которому раньше бы сам не поверил. — Ведь ты стал мне, как отец… Как добрый заботливый дедушка, возможно! Ты был рядом и помогал, даже когда я вёл себя, как сволочь. Спасибо… И прости меня. Я не лучший, как и все в этой жизни, но я хочу жить, чему ты и пытался меня научить.       С каждым словом мои колени дрожали всё сильнее, а в груди сдавливало всё больше, но по окончанию каждой речи я чувствовал какую-то свободу и лёгкость, будто я научился летать, как птица.       Но теперь мне предстояла, наверное, самая главная и основная задача — высказать всё Лили то, что я не успел сделать или побоялся как-то поступить.       Сосредоточиться здесь мне было труднее всего, поскольку, смотря на иллюзию её образа, я полностью представлял её вживую — такую, какую помнил и любил всегда. И здесь слёзы безудержно текли из глаз, скатываясь по скулам и капая с подбородка. Но я этому не уделял внимания и, собрав все последние силы, которые, как мне казалось по ощущениям, были и впрямь на исходе, принялся за дело.       — Лили, — неловко произнёс я, будто глупый смущённый шестнадцати летний мальчишка, — послушай, тебе мне говорить сложнее всего, но… Прости ты меня — дурака непутёвого. Прости, что гнобил НАШЕГО сына. Прости, что погубил тебя… Ты была для меня светом, была смыслом жизни. Я улыбался только благодаря твоей улыбке. И я… — тут я немного запнулся, поскольку резко из моей груди вырвалось что-то вроде болезненного хрипа от слёз. — Я просыпался, бывало, лишь для того, чтобы слышать твой смех. Я тебе ни разу не сказал, боясь оттолкнуть тебя, но, Лил, я тебя люблю и всегда любил. И мне жаль, что я не смог тебя уберечь, но, знаешь, я обещаю жить дальше и не сдаваться. Я до конца своих дней теперь буду заботиться о Гарри, а уж затем и о его детях! Я благодарен, Лили, тебе за всё. Я помню каждый момент с тобой, но я отпускаю тебя… Прости ещё раз…       Я завыл раненым зверем, после чего закрыл лицо руками и резко отступил от иллюзий назад, шарахнувшись от них, будто от змей. Но долго продолжаться это не могло, и я тут же взял себя в руки, а когда это случилось, я стал странно себя ощущать. Никогда не испытывал такого… Что-то неясное со мной происходило. Может, это чувство и зовётся «камень с души упал»? Да, наверное, это так и есть, поскольку во мне немыслимо трепетала свобода, и мне казалось теперь, что я и вправду лечу в облаках. Такой лёгкости я не чувствовал с тех пор, как… А с каких, действительно? Наверное, с тех пор, как родился даже, ха!       Теперь мне хочется жить и начать всё заново: заново строить и заново чувствовать. Я буду помнить ушедших своих дорогих людей. И я навсегда останусь однолюбом, но у меня теперь есть сын, а ещё друзья. К ним стоит вернуться.       Только вот как бы мне не хотелось теперь попасть на простую землю, увидеться с Гарри, обнять его, выяснить, что случилось с Дэвидом (всё-таки погиб, видимо…) и Беллатрисой, и проведать остальных, я не мог этого сделать. Белое неясное пространство, которое, как я решил, было Вселенной, не пускало меня, и теперь мне было не по себе.       Ещё хуже мне стало, когда мои глаза сами собой стали закрываться, и округа погрузилась во мрак. В ушах появился неясный звон в точности, как и в начале, а потом стали раздаваться чьи-то голоса, смутно знакомые, но неизвестные. Только теперь по ощущениям я был не в белой дыре (я как будто про унитаз говорю, а так-то я с луны похоже упал), а на чем-то мягком и теплом (не удивлюсь, если белого цвета). Это явно была кровать. Я лежу на кровати… Та-а-ак… Я пытаюсь слегка пошевелить хотя бы одной конечностью и пару раз с трудом слегка сгибаю и разгибаю колени (ну, как минимум, я не кот, уже хорошо). Точнее я делаю попытку для этого, поскольку в ногах у меня появляется острая боль, пронизывающая всё тело, и я решаю не трогать пока свои ноги. Моё сознание по всей видимости работает (а как я тогда рассуждаю, блин?!).       Кое-как сумев повернуть голову на бок, я еле-еле открываю глаза. Передо мной больничная палата, что заставляет меня начать шокировано рассматривать обстановку. В голову закрадывается ужасная мысль: «Что если я всё это время был в коме после битвы за Хогвартс, и мне всё привиделось?!» От таких мыслей я подскакиваю на кровати и ударяюсь головой сзади об её спинку. Кроме того я жалею, что так вскочил, так как тело у меня в момент заныло и застонало, требуя отдыха.       Быстро ощупав шею, я убеждаюсь в том, что там ныне только шрамы. Потом я вижу свои руки и на местах, где были сильные (и не очень сильные) ожоги, замечаю пластыри и полоски от мазей. Ноги болят как раз в точности, как там — в пожаре, но уже получше, и эта боль не адская. «Слава Мерлину… Не привиделось!» — выдохнул я с облегчением.       Тут раздаётся звук открывающейся двери, и я поворачиваю голову в сторону вошедшего гостя. К сожалению, это не Гарри, которого я жажду увидеть больше всего, поскольку волнение во мне достигло максимального уровня. Но вошедший человек всё-таки вошёл не зря…       Передо мной находится Эван (выглядит помято, мягко говоря). Он слабо мне улыбается и, опираясь на костыли (у меня ни у одного ноги пострадали), подходит ко мне. Эван садится возле меня и, кивнув, радостно произносит (кстати, у него ещё одна рука в бинтах):       — Спасибо, что живой, Северус. С очередным возвращением тебя!       — Благодарю, Эван, — улыбаюсь я, но моя улыбка дрожит.       «Он знает, что случилось с Дэвидом? — с горечью думаю я. — Если нет, то как это сообщить вообще, что его брат погиб?!»       Немного помолчав, я решил пока зайти издалека:       — Эван, а где Гарри?       — С ним всё хорошо, — отозвался Эван. — И, кстати, он к тебе очень рвался, когда очнулся.       — Это на него похоже, — ухмыльнулся я, а про себя мысленно благодарю Мерлина за то, что Гарри живой. — А давно ли он очнулся?       — Час назад где-то, но не нервах тут были абсолютно все, — с улыбкой отвечает Грей и легонько хлопает меня. — Вы нас здорово напугали! Зря говорят, что слизеринцы все злые. Я вижу перед собой гордость Слизерина.       — Мне это льстит! — рассмеялся я. — Спасибо…       И я вновь думаю над тем, как сказать о смерти Дэвида, ведь, видно, Эван не знает…