Зима

Швейцария неспешно вошел в палату, где лежала его сестра, пораженная недугом, бледная и худая, безмолвная. Все тот же холод, сырость и плесень в углах. Заколоченные гнилыми досками окна, холщовые занавески, скрипучий пол и затхлый запах пыли, застоявшейся в недвижном воздухе. Как же Ваш хотел забрать Катарину из этого жуткого места! Но все-таки не мог: доктор с сигаретой, зажатой в зубах, всегда находил причину для того, чтобы ее оставить в полуразрушенном здании больницы. Зачем?.. Ответа Цвингли так и не смог добиться. Никак. Он сел на край кровати, стоящей напротив ложа его сестры. Тишина -- только шепчутся тени по углам, да мирно сопит Катарина, укрытая теплым потрепанным одеялом. Тишина и спокойствие, не сравнимые ни с чем. Она жива. Снова и снова -- он не мог не чувствовать облегчения, видя умиротворения на остреньком личике Цвингли-младшей. Вдруг Катарина чуть приподняла веко, улыбнулась, и прошептала, тихо-тихо: -- Братик... -- Да. -- кивнул Ваш, невольно отводя взгляд. Они замолчали, думая каждый о своем. И в этот момент что-то переменилось в воздухе -- как перед грозой все затихло на миг… Чуть слышно зашуршали тени по обоям, собираясь шумной толпой вокруг входа в комнату, чуя новую добычу. Заскрипели половицы в коридоре -- но не слышно шагов... Ваш замер, настороженно прислушиваясь к звукам. -- Страх. Страх. Страх. -- зашептали призраки ночи, -- Наш страх... -- гудел ветер в щелях, нашептывая свою повесть прямо душам стран. -- Что это?! -- воскликнул Швейцария, вскакивая с кровати. Его дрожащая рука уже лежала на рукояти ножа. Заскрипели тихо половицы под тяжелыми сапогами Ваша, напевая какую-то старую мелодию, смутно знакомую, жуткую. Ветер ворвался в комнату через трещины в стеклах, занавески полыхнули ярким солнечным светом, вся комната на секунду осветилась как вспышкой молнии -- и снова погрузилась во мрак. -- Слышишь, они зовут, зовут... Зовут меня... -- Лихтенштейн села на кровати, не чувствуя острой боли от переломов, и уставилась на клубящиеся тени невидящим взглядом. -- Они хотят забрать меня, братик. Швейцария схватил сестренку за руку, холодную как лед. -- Ты о чем, сестра? Кто тебя зовет? -- слова срывались с губ Швейцарии совершенно невольно, необдуманно. -- Они. Они зовут... -- она вырвала запястье из руки брата и закрыла лицо руками, что-то тихо шепча. Швейцария попытался было привести сестру в чувства, но та как будто его и не замечала, только шептала что-то, закрыв лицо. Шептала, как безумная, словно в этом была последняя надежда на спасение. Но все-таки затихала, крупно дрожа в объятьях брата. -- Она здесь! Ликуйте, призраки тьмы!.. -- воскликнула она через мгновение, небрежно оттолкнув брата, и застыла, как скульптура, и замолчала не то с ужасом, не то с радостью смотря на заколоченное окно. На протяжении нескольких секунд ничего не менялось, даже неугомонные ветви дубов больше не скрипели, в ожидании. Катарина упала с края кровати на пол, похожая на сломанную заводную куклу или неожиданно потерявшую хозяина марионетку, упала, неуклюже вывернув голову и руки... Ваш удивленно смотрел на происходящее -- и не мог понять, что происходит. Смотрел, как на полу растекается кровавое пятно, засыхающее на глазах, ярко-красное. А на губах -- соленый вкус. Соленый, как морская вода, как слеза, как томатная паста. Соленый -- и немного горький. Кровь растекалась по половицам, заполняя собой щели, и продолжала течь, превращаясь то в густую кашу, то обращась вином... Вкус соленый привкус на губах вызывал у Цвингли небывалое отвращение. -- Катарина?.. -- прохрипел только он, опускаясь а колени рядом с сестрой, касаясь кончиками пальцев ее холодной руки. Такая тонкая и бледная, как будто сотканная из невесомого эфира, вдруг принявшего столь дивный облик, рука была явственна перечеркнута выступившей веной -- или артерией -- Ваш плохо знал анатомию. Холодная как лед, дрожащая мелко, боязливо. Ваш взглянул в лицо сестре. По ее острому подбородку стекала густая венозная кровь, выливающаяся из чуть приоткрытого рта. Цвингли отшатнулся от Катарины и зажал рот рукой, стараясь подавить навязчивое желание опорожнить желудок и пищевод прямо здесь. Его трясло. -- Миа... -- вдруг разнеслось в посвежевшем воздухе, как удар гонга неожиданно сотряс тишину, раскалывая ее на сотни ледяных крохотных обломков. И снова -- молчание. Ваш вздрогнул. На него накатывала беспричинная паника. Переборов ужас, он аккуратно поднял сестру с пола и положил ее крохотное тело на кровать, казавшуюся просто огромной для столь миниатюрной девушки, укрыл ее одеялом, нежно коснувшись ее бледной щеки. Отвращение и ужас немного отступили... Он знал, что нужно позвать доктора, но почему-то ему казалось -- доктор здесь, стоит, прислонившись к косяку и шарит по карманам, ища пачку любимых сигарет и потертую зажигалку. Воздух запах сигаретным дымом. Вашу казалось -- еще мгновенье -- и он снова услышит голос Локи, насмешливый, грубый. Ваш понимал, что уже почти зависим от этих мрачноватых интонаций, свежих для его восприятия, от этого унылого упрека в чуть прикрытых глазах, от ложной расслабленности накаченных рук, небрежно сложенных на груди, от фальшивой ухмылки, застывшей на тонких губах. Цвингли все никак не мог понять, как Локи, а точнее, Локи Церберу, удалось поселить в его душе уверенность, что только здесь Катарина в безопасности... Но именно здесь, кажется, ей было находиться опаснее всего. Так думал Ваш, медленно поворачивая голову в сторону двери, возле которой ожидаемо стоял врач. -- Давно не виделись, нии-сан. -- изогнул губы в ухмылке Цербер, входя в комнату, -- Ты выглядишь обеспокоеным. Что-то случилось с Катариной? -- Да. -- раздраженно, стараясь скрыть свой позорный страх, ответил Швейцария, скользя взглядом по паркету, на котором не было и следа крови... "Самое время удивиться..." -- подумал юноша, но почему-то совсем не был удивлен... "Все стерлось" -- решил он. Локи неспешно прошел по комнате и склонился над девушкой, изучая взглядом ее лицо и довольно ухмыляясь, словно все было в порядке. -- Миа... -- негромко позвал он спящую. И та немедленно проснулась. Сонно огляделась вокруг, пытаясь уловить взглядом как можно большее количество мелочей: вот крохотная трещинка в стене, а вот по соседней кровати бежит паучек, и у занавески не подшит растрепанный конец... Она щурила свой глаз, пытаясь разглядеть все, что было в комнате, но при этом не обращала внимания на тех, кто разглядывал ее. Так продолжалось несколько мучительно долгих для Ваша минут. -- Нии-сан?.. -- прошептала она, смотря куда-то вдаль, для ее взора не существовало ни стен, ни расстояний. -- Катарина!.. -- взволнованно отозвался Цвингли, пытаясь отогнать бледнеющие воспоминания четырехминутной давности. Но она словно бы не слышала его, очарованная чем-то совершенно другим. А через миг уже отвлеклась от своего странного занятия и радостно взглянула на брата, повернув к нему свое свежее, но немного бледное лицо. Странное восхищение и волнение читалось в ее облике, когда она вскочила с кровати и повисла на шее брата, уткнувшись лицом в его шею. -- Братик... Я уж было думала, что мы больше никгода не уидимся... Мне было так страшно. -- сбивчиво шептала она, -- Так страшно... страшно... Ваш рассеяно провел ладонью по растрепанным волосам своей сестры, чуть приглаживая их. -- Я волновался за тебя. Что случилось? Как ты оказалась на горной дороге? -- немедля задал волнующие его вопросы Цвингли. -- Не помню. Ничего не помню. -- тихо отозвалась блондинка. Швейцарец порывисто обнял свою сестру, не желая более с ней расставаться ни на секунду. Он ее не бросит. Всю вечность они будут вместе. До самого конца... Тихо скрипнули половицы где-то за спиной стран, они обернулись, и Швейцария понял, что Цербер ушел. -- Что это было? -- удивилась Катарина, -- Здесь... Кто-то прошел? -- Локи Цербер. -- кивнул Ваш. -- Странное имя... Скандинавия и Древняя Греция? Смешное имя. -- Катарина неожиданно залилась серебристым смехом. Ваш пожал плечами: -- По-моему-то, оно жутковато звучит. Локи да еще и Цербер. Цвингли снова рассмеялась, отрываясь от брата. И вдруг стала серьезна.Она села на край своей кровати и сложила руки на коленях, как делала всегда, когда волоновалась. -- Братик, мне почему-то здесь неспокойно сейчас...Когда ты меня заберешь отсюда? -- спросила она с взволнованным лицом, устремив свой взгляд куда-то вбок. -- Скоро. Обещаю. Лихтенштейн улыбнулась фальшиво и заявила: -- Тогда я спокойна за свою судьбу, братик. Ваш кивнул сестренке и уверенно покинул комнату, ступая по скрипучим половицам. Он зашагал по коридору в конец, удаленный от главной лестницы. Была ли в этом здании вторая лестница, Швейцария не знал, но интуиция подсказывала ему, что Локи скрывается именно в той части этажа, откуда вечно доносился скрип ветвей деревьев. От этих звуков становилось жутко, но по сравнению с благом сестры это казалось просто крохотым неудобством, а не серьезной проблемой, из-за которой можно отступить от задуманного. Через несколько минут путешествия по темному коридору, лишь изредко освещенному неясным светом, проникающим сквозь щели между досками, защищающими окна, Ваш пришел в просторный хол, который был чуть лучше освещен, чем коридор. Приятный полумрак легко отступил, выкидывая швейцарца в серый сумрак, тупой болью отзывающийся в голове. С первых секунд нахождения в холе просыпался страх, после минуты -- волнение, а потом -- паника. На барабанные перепонки давили странные звуки, которые почти невозможно разобрать -- то голоса или крики, а может быть просто ветер в кронах деревьев? -- Локи, ты здесь? -- нерешительно спросил Ваш, инстинктивно прижавшись спиной к холодной и влажной стене. Что-то заставляло его бояться этого помещения, темных углов. Кажется, раньше Цвингли справедливо считал себя храбрецом.. А теперь он боится просто звуков и теней -- что за глупость? -- Нии-сан, какая встреча. -- эхом разнесся по залу приятный голос Цербера, -- Ты что-то хотел мне сказать? Ваш закрыл глаза и глубоко вдохнул воздух, пытаясь не поддаваться накатившей панике. Вроде бы и бояться нечего... -- Что имя -- а что фамилия? -- наконец выдавил из себя он, сжав пальцы в кулак, чтобы они не дрожали. -- Локи -- это фамилия, а Цербер -- прозвище, закрепленное впоследствии на мне как имя. -- Понятно. -- выдохнул блондин и задал новый вопрос, уже более уверено, -- Когда я могу забрать сестру? -- Когда пожелаешь. Кажется, она уже здорова. -- насмешливо прозвучал голос врача над самым ухом юноши. Тот отшатнулся, и, споткнувшись обо что-то, повалился на пол, сильно оцарапав ладони и посадив по крайней мере пару заноз. -- Что же ты так испугался, нии-сан? -- наигранно удивился Цербер, склоняясь над Швейцарией. Его узкие глаза блестели в темноте. Не выдержав и минуты, он стал шарить по карманам в поисках сигарет и зажигалки. Пара секунд -- и он уже с наслаждением выдыхал удушливый дым. -- Бросил бы ты курить. -- вместо ответа прошептал Цвингли, вытаскивая крупную занозу из ладони, по которой скользила крохотная капелька крови, оставляя темно-багровый след, прекратившйся только на запясье, где начинался рукав, послушно впитавший ярко-алую каплю. Ваш смотрел, как одна за одной по его ладони скользят капли крови, такие маленькие, красивые. Они легко воскрешают мрачные воспомнания из самых ненужных и позорных времен, в которых крови куда больше -- но совсем другой крови, кипящей, переполненной ненавистью или обидами, отчаянием. Она не впитывается в одежду, ибо ее всегда слишком много, она просто льется на снег, расползается огромными кляксами. -- Не тебе мне советовать. -- отозвался Цербер, мирно созерцая тлеющий конец сигареты. Именно в такие минуты он испытывал то, что называют спокойствием. Что еще может быть нодо человеку кроме хорошоей работы и сигарет? Он уже не мог припомнить то время, когда не курил... Ваш зашипел от боли, попытавшись подняться с пола, оперевшись на лодони, сплошь утыканные тоненькими щепками. В пору было взвыть, но Цвингли старался сохранять спокойствие, постоянно ускользающее по разным причинам: то боль, то паника... -- Страшно на тебя смотреть. Неужели все страны такие беспомощные?.. -- задумчиво проговорил врач, протягивая руку Швейцарии. Тот неосторожно схватился за нее, но снова почувствавал адскую боль. -- Ты это специально?! -- взвыл Ваш, энергично вскакивая с пола и оступвшись падая на Цербера. Что-то Фортуна сегодня избегала встреч с ним... Он грязно выругался и отстранился от мужчины, подавляя жгучее желание применить рукоприкладство относительно лица Локи, невозмутимо созерцающего страдания юноши. -- Когда работаешь в сфере хирургии, то становишься более равнодушным к людским страданиям. -- с какой-то странной улыбкой заметил Цербер, рассеяно выдыхая дым, -- Профессиональня болезнь, так сказать. -- он коснулся кончиками пальцев волос Швейцарии и глухо рассмеялся, но не был он весел... -- Мне считать, что специально? -- переспросил Цвингли, разглядывая кровоточущие ладони и движением головы сбрасывая руку врача. -- Кстати, ты испачкал мой халат, -- констатировал Локи, меняя тему разговора и указывая на крохотное кровавое пятно, зияющее на белой поверхности халата, который в темноте казался серовато-бурым, как стены помещения. Может быть, освещение виновато?.. Сейчас же еще день, значит, здесь должно быть светло. Тогда почему серые тени поглотили почти все пространство? Ваш хмуро опустил руки и уставился в пол, всем телом ощущая пронзительные взгляды откуда-то из темных углов комнаты, злые, кровожадные взгляды. Так может смотреть только какой-нибудь злой дух или еще что похуже: инопланетянин, чупакабра, вурдалак... Или санитар психбольницы, узнавший обо всей нечести, водящийся в сознании подопечного. Он почувствовал жгучее желание побыстрее уйти отсюда, чтобы больше не чувствовать опасность. Цвингли подавил предательскую дрожь во всем теле и медленно произнес, прикрыв глаза: -- Здесь работает освещение? --Без понятия. -- глухо отозвался Локи и потушил сигарету кончиками пальцев. Его глаза снова сверкнули в сумраке. Ваш выпрямил вспотевшие пальцы, ощущая каждым миллиметром кожи легкие дуновения ветра, поступающего из коридора; затхлый, пропахщий пылью и гнилью воздух влагой ложился на стены, путался в волосах, незримой цепью обвивал шею, заполнял легкие... Мокрая пыль, плесень, целыми плантациями расползающаяся по стенам, -- все это стояло яркой картиной перед внутренним взором швейцарца. Как паутина все новыми слоями ложился на плечи смрад, таящийся в атмосфере. Что-то смотрит в спину. Из темного угла чуть позади, где стоит потертое кресло, небрежно обтянутое белой простыней... Дыхание сбивается -- воздух поступает маленькими пугливыми глоточками, межреберные мышцы напряжены, грудную клетку пронзает странная боль, а веки поднимаются, заставляя снова смотреть. Смотреть на эту залу. Здесь кто-то есть. Кто-то еще... Кто молча смотрит, выжидая, ждет, когда Локи уйдет, чтобы набросится и разорвать на куски, выпить душу... Швейцария вдруг вскинул голову и затравлено огляделся вокруг, ловя взглядом смутные тени, скользящие по стенам, легко парящие под потолком. Тени, отбрасываемые мерно расачивающимися ветвями. Он прислушился. Тишина... Снаружи нет ветра, все должно быть неподвижно, как статуи или колонны величественных соборов... Что же это так трепещет под потолком? Маленькие неуверенные шажки по скрипящему полу, вдоль обшарпанных стен, как побег из тюрьмы и бунт в психбольнице. Он бросился вперед по коридору, зажимая кровоточущими лодонями уши. Страшно. Глухой окрик сзади. Так страшно. Эти дубы, он же видел, как качаются их ветви. Видел. Но где же был этот навязчивый скрип? Его нет. Никаких звуков. Он, верно, сходит с ума. Куда он бежит? Совсем никаких мыслей, догадок, только пустая голова, наполненная глупыми воспоминаниями, звуками. Что-то произошло, что-то совершенно непоняное, страшное, не поддающееся логике. Этот коридор, почему он здесь? Это здание... зачем оно? Больница... или кладбище призраков... Все это, верно, просто иллюзия. Он бежал, пока не понял, что бежать больше некуда, что стоит в совершенно незнакомом месте. Это был широкий коридор, погруженный в неприятную темноту, обусловленную тотальным отсутвием окон. И в этой зияющей темноте ясно очерчивались контуры рамы картины, на которую была накинута белая плащеница. "Я всегда буду улыбаться... Только послушай -- на губах моих поцелуй вереска... Только прислушайся -- как звонки завывания презренных грешников... Я буду улыбаться вечно -- пока ветра не унесут мою печаль."