Зов крови

Удостоверившись, что невольники надежно заперты в трюме, а парочка верных матросов проследят за сохранностью, Сюэ Ян вновь направился в город. Через день-два «Цзянцзаю» следовало сниматься с якоря и держать путь в чужестранные земли, но пока что у многих членов команды оставались незаконченные дела. По крайней мере, у капитана они точно имелись. Стоило занять себя ими и хоть ненадолго расслабиться. А то весь мозг износил метаниями и размышлениями. Тьфу ты! Какое же гадство… Однако, расслабиться не получалось. Мысли бились как крылья подбитой пташки, то и дело возвращаясь к бескровному, измученному и истощенному лицу Сяо Синчэня. Это раздражало, и как бы Сюэ Ян не старался, но задавить эти мысли он просто не мог. — Да чтоб тебя!... — раздраженно выдохнул он наконец, резко останавливаясь посреди улицы. Глупый даос никак не шел из головы. Пожалуй, он даже пробуждал позорную жалость в безжалостном сердце кровавого капитана. «Праведность, забота, нашелся еще — ха! — благодетель, — крутилось в голове Сюэ Яна, пока тот метался по городу как раненный зверь по тесной клетушке. — Ну, Синчэнь, помогла тебе твоя праведность?! Добры к тебе обожаемые людишки? Оооо, открой же глаза наконец, ты, сумасшедший!!.. Они продали тебя в рабство! Они готовы плевать в тебя! Им все равно, что духовно ты… ты куда выше! Идиот! Они, эти грязные черви, псы… Вся эта гнусность!... О! Люди. Вне зависимости, наши, желторожие или черномазые и серозадые, они все смешают тебя с дерьмом и сравняют до шлюхи, если ты хоть на миг окажешься в слабых! Мир жесток, Синчэнь, жесток, и жесток, и жесток. А ты бесправен, ты слаб, ты чертов товар, к которому протянут свои грязные лапы мои матросы после первой же попойки. И никто тебе не поможет... Ха, почему, о небо, скажи, почему меня так волнует твое никчемное благополучие?!» Сюэ Ян смачно сплюнул на землю, развернулся на каблуках и... принял поражение. По крайней мере, ему самому так показалось. Сперва. На палубу «Цзянцзая» капитан Кровь ступил четвертью часа позднее, злой как черт и нагруженный пуще осла. Содержимое узелков, сверков и плохеньких упаковок для многих так и осталось в секрете. А человеческое любопытство было легко подавлено одним-единственным взглядом, обещавшим все круги ада особенным тугодумам. И только бросив это все в своей каюте, а заодно, проверив наличие некоторых травяных сборов, действующих намного лучше европейских лекарств, Сюэ Ян дал себе минуту на размышления. Сяо Синчэнь должен был выжить. Нет, сам он бы с радостью переломал ноги этому человеколюбцу, но проку от святоши-даоса в мертвом состоянии было ничуть. Сюэ Ян был мастак из мастаков на разные ухищрения, но Синчэня он предпочел бы получить целиком, живым и теплым, с приятным бонусом из многих аспектов. Причем, самыми разными способами. Капитан решительно не понимал этой отвратительной чистоты. Он настолько привык воспринимать мир как врага, что позиция человека, обожающего все живое, казалась ему сущим безумием. Его раздражала ласковая кротость, сопряженная с железными принципами. Он просто не мог понять Сяо Синчэня. Не мог понять ход его мыслей. Стальная воля и неутраченное достоинство пробуждали в холодной душе капитана несомненное восхищение. Остальное же он считал несовместимой с выживанием чушью. И это раздражало до воя. Сюэ Ян поднялся и не без раздражения скинул с себя роскошное ханьфу, отстегнул меч, бросил в угол мушкеты. Немного подумал и вывалил на пол три кортика, несколько метательных дисков и прочую мелочь, которую имел привычку носить с собой, под слоями одежды. Пару минут спустя, он уже был облачен в одежды куда более скромные, без украшений, довольно обычного кроя, добротные, практичные, не стесняющие движений. Таким его частенько видели матросы, таким он оставался для многих своих союзников — едва расслабленным, предельно простым, смертельно опасным. Казалось, что роскошь одежд раннее не давала взгляду полностью сосредоточиться на живом, подвижном лице, лишенном тонкости, но не изящества. Теперь же, когда искусственная позолота опала, невообразимо коварным и завораживающим было это лицо с горящими что угли глазами. Всякий раз, когда на нем появлялся оттенок эмоции, оно оживало, освещалось ядовитым, пронзительным светом. И в эти моменты лицо Сюэ Яна было удивительно хорошо. Капитан прошелся по комнате, легким движением рук отбрасывая в разные стороны свертки, проверил пока еще свежую воду в ушате и после секундной паузы пренебрежительно бросил на столик чистую ткань, а сверху положил кусок серого мыла. Постоял, оглядывая учиненный беспорядок, а затем криво осклабился и вышел вон, решительно заткнув за пояс короткий кинжал. Сюэ Ян за пару минут обошел добрую треть корабля, твердой рукой отпер двери трюма и проник внутрь, ни мало не опасаясь, что его кто-то увидит. Все-таки, в этом были изрядные преимущества лидерства. В крохотном, едва освещенном помещении, где пахло гнилью, плесенью и кислым, человеческим телом, ютилось порядка трёх десятков человек, отличных по возрасту, полу и цвету кожи. Все они сидели или лежали прямо на голом полу, доведенные до отчаяния голодом, условиями, а главное — страхом. Кто-то пугливо молился, кто-то находил в себе силы коротко переговариваться с соседом. Плакал чей-то ребенок. Несколько молоденьких женщин, сбившись в кучку, плаксиво сетовали на судьбу. Сюэ Ян не мог их упрекнуть — все же, они будут первыми, до кого уже через пару дней плавания доберутся нализавшиеся матросы. Капитан, морщась и брезгливо сторонясь грязных, доведенные до изнеможения тел, принялся пробираться вглубь трюма, цепко ощупывая каждое лицо взглядом. Испуганный ропот пронесся по бледному ряду невольников. Имя и лицо кровавого капитана им было известно. Но вот наконец, Сюэ Ян нашел то, что искал с таким нетерпением. В самом углу, поджав под себя ноги, сидел Сяо Синчэнь. Он был облачен в грязно-белую тряпку, некогда представляющую из себя нижние одежды, а сейчас подранную в лоскуты и безнадежно испорченную. Он был бос и трясся как лист в своем жалком одеянии, но если учесть, что стояла страшная духота, а половина невольников были практически наги — вполне можно считать, что дражайшему даосу ещё повезло. Сюэ Ян приблизился к нему вплотную и резко ухватил за подбородок, заставляя взглянуть на себя. Кожа Синчэня была влажной и липкой, со лба ручьями тек пот, но сам он горел как в огне. Его лихорадило не переставая, хотя он и оставался в сознании. Мутные глаза тупо взглянули на капитана и лишь через несколько бесконечно долгих минут в исхудавшем до предела лице отразилось некоторое узнавание. — Вы... — хрипло шепнул он, с трудом выдавливая из себя звук, и жадно облизал пересохшие губы. — Вы были там... Когда нас пленили... Я думал...думал...да...я...вы...вы были... Сюэ Ян презрительно хмыкнул. — Можете считать это услугой, господин даочжан — издевательски произнес он и вытащил из-за пояса кинжал, лукаво блеснувший во тьме. Кто-то пронзительно вскрикнул, но невольники, ставшие невольно свидетелями, даже не успели понять в чем дело. Сюэ Ян в мгновение ока перерубил веревки, стягивавшие запястья Синчэня, и грязно, озлобленно выругался. В следующую секунду остававшиеся в сознании рабы могли увидеть чудну́ю сцену: кровавый капитан «Цзянцзайя» подхватил едва способного соображать Синчэня на руки, не без усилия закинул себе на плечо и был таков. ...Принеся излишне ценную ношу к себе в каюту, Сюэ Ян бросил на кровать безвольное тело и устало прикрыл глаза. Зачем ему понадобилось помогать этому наивному, добродетельному созданию, капитан, право, не знал. Однако сделанного не воротишь. Тащить это чудо назад на потеху народу не представлялось возможным. В настоящую минуту грязный, измученный Сяо Синчэнь трясся в лихорадке у него на постели, безрезультатно облизывал сухим языком покрытые кровавыми корками губы и тяжело, часто дышал. Сюэ Ян постоял, глядя в изнуренное, но по-прежнему чем-то красивое лицо, лицо человека, без жалоб выносящего голод, плен и болезни, человека, по-прежнему прощающего людям их злодеяния и не смеющего просить у кого-либо помощи. — Ты либо святой, либо безумец — зло произнес капитан и, взмахнув кинжалом, распорол по шву кусок грязной материи на теле больного. Затем, он засучил рукава, смочил в воде кусок чистой ткани и принялся обтирать им горящее в лихорадке тело. Сяо Синчэнь отчаянно морщился, но не стонал, терпеливо снося действия капитана. — Скоро станет легче — к собственному изумлению проговорил Сюэ Ян, пытаясь подбодрить то ли больного, то ли самого себя. Вполне вероятно, что и то, и другое, хотя твердо знал — Синчэнь бредит и слышать его не может. Сюэ Ян с вниманием осмотрел тонкое, но некогда сильное тело, подивившись отсутствию ран. Больной был доведен до крайнего истощения — кожа облепила кости так туго, что страшно было смотреть на него. Закончив с водными процедурами, капитан «Цзянцзая» натянул на больного одну из своих нательных рубашек и уложил в постель. Синчэнь слабо дернулся, пару раз пробормотал что-то сквозь зубы и снова затих. Сюэ Яну, у которого и так голова шла кругом от собственной доброты, это было лишь на руку. — Пей, — неловко и грубо сказал он больному, поднося к обжигающе-горячим губам пиалу с травяным настоем. — Пей давай. Мне не нужно, чтобы ты валялся в моей постели еще добрую четверть года. Это уймет твои страдания, пей! Я хочу, чтобы ты поскорее встал на ноги, слышишь? Не смей умирать! Не смей. Пущу на корм рыбам! Сюэ Ян особо не вникал в смысл собственной речи, поглощенный слабым движением губ Сяо Синчэня, неохотно глотающих целебную жидкость. С его беспутного языка летели угрозы, но в глубине глаз притаилась что-то внимательное и беспокойное. Кажется, он был почти что готов сделать все, чтобы сохранить в полуживом теле эту хрупкую жизнь. Сяо Синчэнь сделал последний глоток и беспокойно шевельнулся в руках капитана. Пряди волос прилипли к его мокрому от испарины лбу, глаза блестели нездоровым, лихорадочным блеском. Но сам он, будто бы, ненадолго вернулся в сознание. — Спасибо... — шепнули на выдохе раскаленные губы. И он с тихим, несколько виноватым стоном откинул голову, прижался к чужой, прохладной руке и мгновенно провалился в спасительный сон. *** К вечеру третьего дня Сяо Синчэню несколько полегчало. И хотя по небу бродили тяжёлые тучи, раззевающие свои страшные пасти и грозящиеся поглотить тусклые звёзды, «Цзянцзай» уверенно снялся с якоря. Все дальше оставался гостеприимный порт, все сильнее и глубже наливалась непроглядная темень. Пиратская джонка уверенно шла на восток, планируя как можно скорее разделаться с живым товаром и лечь на иной курс. Сюэ Ян соскучился по Сингапуру. Возможно, сам он решительно отказывался этого признавать, но в груди остро и радостно ныло, стоило ему только помыслить об узких каналах с тухлой водой и пиратских гнездах, где он провел большую часть своей жизни. А потому, сейчас он, стоя на кормовом балконе, вдыхал полной грудью соленый морской воздух. Высокие волны бесновались у кормы, взлетали подобно морским демонам и разлетались на сотни блестящих искр. Губы Сюэ Яна кривились улыбкой. Время неумолимо приближалось к полуночи, отбой уже давно прозвучал, а потому, палуба была погружена в зыбкую полутьму. Однако, на «Цзянцзае» строгая дисциплина в чести не была, напротив. Матросы продолжали пить даже во тьме, под покровом бушующей ночи. Изредка кто-то бросал пустую бутылку на палубу, и она с грохотом перекатывалась от борта к борту, покуда ее не ловили. Матросы переговаривались, отпуская грязные комментарии в адрес тех или иных лиц, имена которых Сюэ Ян не держал в своей памяти. Ему это было просто не нужно. Вдруг кто-то затянул заунывную песню, хрипло проседая на гласных и позорно путая тоны. Хмель искажал смысл, превращал все происходящее в какофонию звуков, нелепо путал набор и порядок слов. Однако матросы, сперва один, а за ним и другой подхватывали странный мотив. Вскоре, все они пели: большие и малые, убийцы и воры, дети Поднебесной и белые шельмы, украденные в портах у их матерей. Жутко, печально и как-то особенно звучала эта песня на неприкаянном судне, под пасмурным небом, среди безбрежной водной пустыни. Силуэты людей сизыми тенями виднелись на палубах, то здесь, то там. Рокот моря подавлял их ожившие голоса. Капитан по-прежнему стоял на бортовом мостике, подтянутый и высокий, исполненный солидного величия, хотя и облачившийся в одежду небогатого рыбака. Его иссиня-черные волосы трепал ветер, а в холодных глазах плескалась страшная, подавляющая мысль темнота. В нем не было чего-то особенного, если не считать уверенной осанки и горделивого разворота головы, разом отделяющих и возвышающих своего обладателя от всех остальных. Это был лидер, бесспорный, закалённый ветрами и проверенный временем лидер, морской волк и отчаянный головорез, известный своей жестокостью и тягой к расправе. Его боялись и уважали во всех пиратских местечках, ему не смели перечить, его ненавидели, пытались изловить и убить. Он был разным для многих людей, однако, его удачливость и сноровку не могли не признать даже его кровные недруги. Капитан «Цзянцзая» был поистине удивительным человеком. Но в эту ночь он стоял черным утесом высоко над пьянствующими матросами и рассеянно усмехался, глядя куда-то вперёд, в шумящую солёную даль. Он слушал в полуха заунывную, пиратскую песнь, но разум его был далеко. Ледяной ветер трепал его простые одежды. Наконец, Сюэ Ян словно очнулся, стряхнул с себя странное оцепенение и удалился к себе, в пространство "капитанской норы", где сейчас метался на влажных простынях страдалец Сяо Синчэнь. Капитан ожидал увидеть жалкую, однако, уже привычную глазу картину — развороченное одеяло, сброшенные на пол подушки, тонкие пальцы, комкающие простыни, лоб, покрытый испариной... Больной, ужасно больной Синчэнь, окутанный дурманом тяжёлого сна, время от времени вздрагивающий и бьющийся в лихорадке. За прошедшие дни Сюэ Ян досыта нагляделся на это бледное, с зеленоватым отливом лицо, будто у мертвячины-утопленника, наслушался его жгучего, бессвязного бреда. Как-то абсолютно спокойно в его повседневный уклад, наряду с руководством «Цзянцзаем», бортовым журналом и пристальным выслеживанием мелкой жертвы — разнообразия скучной рутины, вошли куски белой ткани и целебные настои, темные волосы, разметавшиеся по подушке и непосредственно сам Синчэнь. Сюэ Ян, не мудрствуя лукаво, взял да и записал того в свою личную собственность. Это было в некотором роде суровое, животное правило жизни — я силен, я могу называть что-то своим, и я буду заботиться об этом "своем", а мои действия не расценят как слабость. Да и Сяо Синчэнь вполне мог умереть. Жизнь шла, перетекая изо дня в день как ром из опустевших бутылок, и среди рутинного существования, экипаж «Цзянцзая» замер, затих, ожидал. Положение бывшего раба было странным, а судьба — неизвестной. Кто-то считал это хитро спланированной местью очередному роду, кто-то — напротив, убеждал, что Сюэ Ян хотя и тиран, а всё-таки — человек. В любом случае, кровавый капитан мог признать даоса своим, и тогда любой, посмевший к нему прикоснуться, расплатился бы жизнью. Или же, в скором времени у матросов «Цзянцзая» появилась бы занимательная игрушка. Однако, Сяо Синчэнь не спал. Он был бледен и слаб, однако, держался неплохо, сидел, опершись на подушку и выражение его лица было осмысленным. Стоило Сюэ Яну войти, как больной обернулся к нему с немым вопросом во взгляде, полном излишнего беспокойства. — Что происходит? — спросил он хриплым и слабым голосом. Капитан против воли расплылся в неприятной ухмылке. — Как что? Матросы нализались как четыре сотни духов-пьянчуг и орут песни, — неспешно ответствовал он. — Не слышал такого? Ничего, ты тут надолго. Привыкнешь ещё. Сяо Синчэнь слабо поморщился и передернул плечами. Сейчас ему было решительно все равно. Пару минут он неотрывно наблюдал за блуждающим по каюте Сюэ Яном, а потом довольно внятно сказал: — Пить.