Зов крови

Наутро Лань Чжань поднялся на верхние палубы. С удивлением он огляделся по сторонам, но ничего, кроме седого простора вод и темного, туманного вида обнаружить так и не смог. На палубах было пустынно и тихо, лишь скрипели и выли снасти, да ветер свистел в складках раздувающихся парусов. Лань Чжань неторопливо обошел палубы и, в конце концов, обнаружил Вэй Усяня. Тот сидел на носу корабля и неспешно набивал трубку. Весь его вид являл собой то ли тихое отрешение, то ли спокойную сосредоточенность. Легкий утренний ветер щекотал его лицо и играл с кончиками волос. Море тоже было спокойно, тихо и нежно шуршало, а робкие волны резвились поодаль, накатываясь друг на друга и мерцая миллионом хризолитовых брызг. — Здравствуй, — негромко сказал Лань Чжань, останавливаясь чуть поодаль. На нем были просторные одежды бледно-серого цвета, непривычно простые и шитые из грубой ткани. Но даже в них Лань Чжань выглядел величественно и достойно, и это в очередной раз служило негласным подтверждением правилу, что порода определяется не шелками и золотом. — Здравствуй, коль не шутишь, — откликнулся Вэй Усянь и осветился спокойной полуулыбкой. Он покончил со своим делом и повел рукой, начертив в воздухе расплывчатый иероглиф. Круговым движением пальца Вэй Усянь заставил его опуститься на края чаши, а после принялся деловито раскуривать трубку. Все время, пока его руки были заняты этим, взгляд по-прежнему оставался прикован к бескрайнему морскому простору. Лань Чжань молча опустился подле прославленного капитана и замер, так же уперев взгляд куда-то чуть выше едва различимой линии, где небо касалось моря. — Ты выглядишь, как странствующий философ-монах, — вдруг заявил Вэй Усянь и звонко расхохотался. — Из тех, что смеют во имя идеи изменять принципу Сяо. Так и вижу подобных тебе отступников: им пророчили достойное конфуцианское образование, успешную сдачу экзамена и последующую государственную карьеру. Они же бежали этого, повстречав на пути старого отшельника-даочжана, и отдали себя другому пути: просветления, целительства и благонравия. Но вот что я скажу тебе, Лань Чжань! Даочжан на пиратском судне — это дело немыслимое. Смех — да и только. Сдается мне, что только у такого несносного безумца, как я, могло случиться нечто подобное. Лань Чжань поморщился. — Опять дразнишь, — сказал он. Вэй Усянь неспешно кивнул головой. — Дразню, — не стал спорить он. — В этом тоже есть своя прелесть. Но ты очень переменился за эти годы, Лань Чжань. Тебя более не привести в возмущение невинной нелепицей или глупо брошенным словом. Ты сносишь все это так легко и покорно, будто никогда не осыпал меня упреками ранее. Смешной ты. И, быть может, от этого мне несколько грустно. Лань Чжань выразительно повел головой, но ничего не сказал. Они оба вновь погрузились в молчание и просидели так какое-то время. — О чем думает Вэй Ин? — неожиданно разомкнул губы Лань Чжань, заставив Вэй Усяня вздрогнуть. Тот покачал головой. Его глаза странно блеснули. — Я не думаю, — признался он как будто бы нехотя, но вполне искренне. — Я слушаю. Хотел бы поддразнить тебя, как встарь, этим, спросить, отчего это разумеющий многое Второй Нефрит дома Лань глух к очевидному и простому. А сам бы смеялся. Но теперь я не могу смеяться над этим. Не могу даже в шутку назвать очевидным то, что в целом мире доступно мне одному. Вэй Усянь поднес к губам трубку и некоторое время молчал, раскачиваясь вперед и назад. Глаза его были полузакрыты. Лань Чжань тоже молчал, сидя в позе, более приличествующей медитации. Он не торопил речь капитана. — Слышишь, как свистит в парусах ветер? — вдруг спросил Вэй Усянь. — Видишь, как весело и бойко резвятся нестройные волны? Лань Чжань аккуратно кивнул, искоса поглядев в лицо Вэй Усяню. Тот вздохнул и так же обратил взгляд к своему собеседнику. — Ветер свистит не просто от того, что так ему хочется, — вдруг принялся объяснять Вэй Усянь. — и не потому, что запутался в парусах. Это старый и мудрый ветер, могущественный и суровый, мягкий в поощрении и ужасающий в гневе. Он прибыл издалека и принес на своем хвосте некие новости. Волны же резвятся не потому, что ночью был шторм, а теперь все успокоилось. Они пришли ко мне на поклон, и это не те же самые волны, что минувшей ночью я призвал на помощь себе. Они пришли из других мест, вдоволь накувыркавшись у берегов Сингапура и наигравшись в тесноте его улиц-каналов. И они тоже пришли с новостями. Новости ветра — злее и интереснее, их стоит слушать внимательно, они стоят того. Новости волн иные. Часто волны болтают о чепухе, особенно самые молодые и беспечные. В них много плеска и шума, они рассыпаются самоцветами брызг и исходятся пеной. Но хочешь ли ты узнать суть их веселого говора? Лань Чжань слушал внимательно, сведя на переносице брови и ловя каждое слово. Душу его охватил трепет и восторг, граничащий с восхищением. Древние и странные тайны подступили вплотную к нему, и он мог постигнуть их смысл и суть, лишь говоря о том с Вэй Усянем. Это было и непривычно, и странно, и подкупало Лань Чжаня с удивительной быстротой. Он ровно кивнул, не отводя глаз от лица Вэй Усяня.Тот засмеялся в ответ. — «Новости, новости!» — шуршат и лепечут они, — заговорил он, вновь переводя пристальный взор на бескрайнюю морскую громаду и тихо улыбаясь то ли ей, то ли одним своим мыслям. — «У нас есть новости для тебя! Сегодня в проливе Цюнчжоу случилось несчастье! Минувшим утром десять створчатых моллюсков подверглись внезапному нападению. То было почтенное и уважаемое семейство моллюсков, славное своим тихим нравом и спокойной жизнью в золотистом песке. Несколько молодых чаек, желторотых и неразумных — о, вы знаете эту буйную и дурно воспитанную молодежь, не признающую ничего в целом свете! — накинулись на бедное семейство стремительно и вероломно. Один за другим каждый моллюск представился Небесам. Но это ещё что! У берегов Тайваня мы повстречались с до ныне незнакомым нам ветром, заносчивым забиякой и грубияном! О, как ужасно взлохматил он нас! А сколько рыб было вынесено на берег его ветрами, сколько бурых водорослей и гроздей морского винограда было вырвано из песка и брошено под лучи жестокого солнца! Это так печально, печально!..» Лань Чжань покачал головой. — Ты смеешься надо мной, — сказал он досадливо и обиженно. — Снова смеешься. Выдумываешь разные пустяки. Вэй Усянь хмыкнул. — Да как ты можешь не верить мне! — возмутился он, напуская на себя до крайнего обиженный вид. — Да будет тебе известно, Лань Чжань, что все, открытое тебе только что, все, до последнего слова — истинная правда! И даже не смей сомневаться в этом, иначе мне станет крайне обидно, что даже теперь ты, как и ранее, не способен относиться к моим словам с должным вниманием. Лань Чжань опустил голову. — Извини, — произнес он, однако, выражение его лица при этом ни малость не изменилось. Вэй Усянь укоризненно зацокал языком и покачал головой. — Ты назвал мои слова пустяками, — протянул он, вновь становясь прежним взбалмошным Вэй Усянем, способным на искренний, детский восторг и обиду. — а потому, Лань Чжань, я не расскажу тебе больше ничего! Ты так и не узнаешь, какие вести принес мне ветер, и я не раскрою рта, даже если тебе вздумается умолять меня! Лань Чжань принял виноватое выражение лица настолько, насколько это вообще могли позволить его негибкие, будто мраморные или восковые, черты. — Пусть Вэй Ин не сердится, — попросил он. Вэй Усянь, однако же, еще некое время молчал, лениво покуривая трубку и глядя в хмурое небо прищуренными глазами. Все вокруг, как бы ни шло время, так и оставалось неизменно туманным и серым, способным нагнать страх и тревогу на кого угодно. Что было куда более странно — море как будто замерло и омертвело. Ничего не могло указывать на существование жизни в этих местах. Было только серое небо и нехорошо темное море, будто бы затаившееся и обидевшееся на кого-то. Лань Чжань против воли поморщился. — Скажи-ка, — вдруг произнес Вэй Усянь, и по его голосу было слышно, что неверие Лань Чжаня не пришлось ему по душе. — если я все это придумал, то откуда я знаю, что прямо сейчас по направлению к Сингапуру идет некая джонка, что имя ей «Цзянцзай», и что на ней есть один европеец, пленный доктор, кажется, немец, если я услышал все правильно. Об этом докторе я тоже слышал кое-что месяцем или двумя ранее. Он шел в составе экипажа «Инфанты» — испанского галеона, посланного за головой некого ханьского головореза с этого самого «Цзянцзая», о котором я, признаться, ничего не знаю, ибо самым ужасным образом прослушал эту часть истории. Как тебе это, о мой дорогой, недоверчивый Лань Чжань? А если тебе мало и этого, я могу рассказать, куда, к кому и зачем сейчас отбыл твой чистейший и праведнейший брат — любезный наместник Ла... Лань Чжань замотал головой. — Я верю тебе, — быстро проговорил он, озаряясь какой-то непонятной тревогой. Уши у него покраснели, как от смущения. Вэй Усянь довольно хихикнул. — То-то же! — победно воскликнул он. Лань Чжань укоризненно покачал головой, и воспользовавшись создавшейся паузой, придвинулся ближе к легендарному капитану. — Я слышал про капитана «Цзянцзая», — вдруг нарушил начавшее затягиваться молчание он. — если тебе интересно. Рука Вэй Усяня замерла, не донеся до губ трубку. Сам он поглядел на Лань Чжаня с нескрываемым интересом и вдруг засмеялся. — Надо же, надо же, — проговорил Вэй Усянь, лукаво поблескивая глазами, и сел поудобнее, подперев щеку ладонью. — оказывается, и Гусу — не столь закрытая монашеская обитель, как о том люди толкуют. И что же ты слышал о капитане с «Цзянцзая», почтенный Второй Нефрит? Признаться, теперь у меня появилась охота послушать. Лань Чжань укоризненно прикусил губу и вздохнул. — Его имя Сюэ Ян, — сказал он сухо. — Он босяк и мерзавец, льющий кровь не только в водах Желтого моря, но и за его пределами. Говорят, в народе принято пугать мирных обывателей двумя пиратскими капитанами. Один из них — ты, другой — Сюэ Ян. Имя капитана-чародея из Илина легендарно. Имя Сюэ Яна — в крови и паскудстве его деяний. Моряки советуют всякому, кто хочет жить, бежать и от того, и от другого. Мне же противны подобные разговоры. Мой Вэй Ин был молодым господином. В нем есть благородство и красота души. Сюэ Ян — презренное и омерзительное существо. В нем нет ничего, кроме грязи и звериной жестокости. Вэй Усянь издал удивленный возглас. Выражение его лица стало не то смущенным, не то лукавым. — Кто бы услышал сейчас, как этот почтенный господин из дома Лань защищает мое презренное имя! — восхитился он. — Ну надо же. Капитан-паскудник не ровня мне. Я — я! — благороден и светел душой. Как это чудесно, Лань Чжань, как это удивительно и радостно слышать из твоих уст. Не будь я ныне сгнившим куском мяса под действием страшнейшего из проклятий, клянусь «Чэньцином», сказал бы, что после такой похвалы и помереть в пору. На лице Лань Чжаня не дрогнул ни единый мускул. — Это воистину так, — сказал он неожиданно жарко, и разом нахлынувший жар в его скупых и обыкновенно ледяных интонациях был поразителен. — И я не перестану так говорить. Лицо Вэй Усяня приобрело тихое и грустное выражение. — Ты обманываешься, Лань Чжань, — неожиданно веско произнес он. — Ты не слушаешь доводов разума, а твое сердце слепо. Спроси у своего честного и беспристрастного разума каков из себя я, запретив на миг любящему сердцу избегать отрицания моих множественных прегрешений. Но лицо Лань Чжаня в то время, пока Вэй Усянь говорил, принимало все более и более упрямое выражение. От того становилось кристально ясно, как день, что от своих слов Лань Чжань не отступится. — Замолчи и перестань поносить себя, — произнес он вдруг, как только Вэй Усянь закончил говорить, и рванувшись, схватил последнего за руку. — Никогда более не скажу о тебе дурного. Не пытайся выманить из меня прошлых жестоких слов. Лань Чжань любит Вэй Ина, и от этого более не отступится. Вэй Усянь хотел было возразить, но замер, так и не произнеся заготовленных слов. Будто внезапный порыв ветра налетели на него мысли и чувства Лань Чжаня, острые и болезненные, горчащие былой виной за содеянное, страхом упущенного и робкой надеждой настоящего, растянувшегося в бурлящую бесконечность. И такова была мощь сердечного чувства, прорывающаяся из-под ледяного панциря выдержки второго Нефрита, что Вэй Усянь оробел и оказался бессилен перед этой стихией. Да, в мгновение ока чувства Лань Чжаня окрепли и зазвучали столь яро и пламенно, что сравнились с властным безумием беспокойного моря. Вэй Усянь прерывисто вздохнул, глядя несмело и виновато. Болезненная нежность вонзилась в его мертвое сердце, и тут же что-то в его существе вздрогнуло и перевернулось, подчиняясь упорной и выстраданной любви Лань Чжаня. — Прости, — сказал Вэй Усянь примирительно, касаясь прохладными пальцами губ Лань Чжаня и почти умоляюще заглядывая ему в глаза. — Я не хотел ворошить в тебе это. Я не стану так говорить. Прости. Как видишь, ничто не способно отучить меня болтать языком, не подумав. Мне... Послушай, Лань Чжань, мне правда жаль, что ты по моей вине так тяжело и страшно страдаешь. Я никогда не стоил того, тем более, что и ты — эй! — да как тебе не совестно, непорочный Нефрит из Гусу! Ты хуже всех в этом мире под куполом вечного Неба! Ты самым ужасным способом украл мое сердце, сердце капитана-чародея с «Чэньцин». Это дорогого стоит!.. Позволь и мне любить тебя, Лань Чжань. Странное выражение отразилось в глазах последнего. С мгновение он жадно и остро смотрел в потерянное и смущенное лицо легендарного капитана, молчал, ощущая его пальцы у себя на лице. И вдруг свершилось. Лань Чжань одним движением подался вперед и неловко припал к губам Вэй Усяня, вкладывая в этот обжигающий и отчаянный поцелуй все свою боль и тоску, вину и счастье, надежду и чувство, неподвластное более стальной сети запретов и принуждений. Вэй Усянь удивленно вздохнул, но на поцелуй ответил, быть может, пораженный и захваченный водоворотом внезапно свершившихся чувств сильнее самого Лань Чжаня. Так они просидели какое-то время, почти не двигаясь и не решаясь разорвать поцелуй, будто бы вместе с этим боялись вновь потерять друг друга и хрупкое ощущение целостности, с которым два искалеченных сердца хрустко и нежно подошли друг к другу, как части мудренной головоломки. Наконец Вэй Усянь отстранился, все еще продолжая странно и потерянно улыбаться. Глаза его были полузакрыты и влажно звенели неясными чувствами, когда он с улыбкой коснулся обеими руками лица Лань Чжаня. — Потом, — наскоро шепнул он, склоняясь к уху Лань Чжаня, быстро и щекотно целуя его его шею. — Позже. Все позже. Сейчас есть другие дела. Лань Чжань тяжело кивнул. Внешне он был по-прежнему холоден, но что-то неуловимое указывало на всепоглощающий жар слепого и абсолютного чувства, дорвавшегося до свободы и спалившего ледяное сердце Второго Нефрита в мелкий пепел, схожий в своей глубине и силе с тем морем, что рокочуще пенилось за бортом.