Зов крови

— Солнца не было, — странным голосом произнес Лань Чжань. Он покосился на мутный вид охваченных туманами палуб «Чэньцина», видневшихся за окном капитанской каюты, и удивленно покачал головой. Вэй Усянь равнодушно пожал плечами и принялся развязывать пояс, как будто занятия интереснее в мире быть не могло. — Слишком тихо, — продолжал между тем Лань Чжань. — ни души. Не рыбы, не чайки, не судна. Совсем ничего. Все стоит в безмолвии и холоде. Все будто мертво. Вэй Усянь усилием воли стер с лица кривую усмешку. — Все и вправду умерло, — сказал он наконец. — Мы идем тропами мертвых, далеко за гранью той части действительности, где ходят суда и кружат серокрылые чайки. Сюда залетает лишь ветер и приходят тяжёлые волны. Наш путь страшен и нерадостен, то немногое, что способно сюда забрести — мертво. Нерадостно встречать здесь иные суда. Обычно то обломки досок, пустые бочки или утлые шлюпки. Люди, коих ты увидишь там, уже умерли, но не поняли этого, а потому, висят между там и здесь. Они — как шелест песка, сыплющегося из склянки в склянку — мертвое время. Бывают тут и иные покойники — те, что превратились в уродливую и агрессивную нечисть. Тут они, подобно нам, сокращают пути, чтобы не гнаться за судами живых месяцами. На них лучше не обращать внимания, ибо они — унылые и приставучие твари. Но не будем об этом, Лань Чжань, очень тебя прошу! По крайней мере, не будем сейчас. — Хорошо, — покорно согласился последний, но лицо его все еще хранило призрак сомнения. Вэй Усянь, видя его состояние, неслышно подошел и привалился всем собой к чужому плечу. Его темно-лиловые, напоенные стихией и бурей глаза были полны лукавых чертят, а гибкие пальцы споро расправились с поясом и распахнули отвороты истертых одежд. — Лань Чжань, — хитро и шуршаще-ласкающе шепнул он ему в ухо. — ты думаешь не о том. Твой взгляд ищет непонятно чего, когда самое интересное остается обделенным вниманием. И куда только подевался твой жар и желание, которые едва не сожгли меня поутру, на палубе? Разве не ты должен сейчас рваться ко мне, желая заполучить нечто настолько желанное? Или я... Он не договорил. Лань Чжань одним махом обернулся, сгреб Вэй Усяня в объятия и принялся целовать столь неистово и восторженно, что у последнего само собой перехватило дыхание. Вэй Усянь смеялся, откидывая голову назад и подставляясь под поцелуи, его волосы причудливо извивались, лились по плечам, по рукам Лань Чжаня, опадали вокруг, мерцая причудливым пурпуром и перламутром. Лань Чжань глядел и не мог наглядеться, тем паче, что перед его глазами встала душная пелена сковывающего жара. Мельком и не без труда видел он Вэй Усяня: его тонкие черты лица, губы, тенями плавно и легко порхающие движения рук. Все это проносилось в уме Лань Чжаня лихорадочными образами-видениями, смазанными и обрывочными. Он пытался выхватить их и удержать, но пламя безудержного желания столь сильно поглотило все его существо, что все попытки оказывались тщетными. Вэй Усянь, казалось, был везде. Его было много, и им было не надышаться, не налюбиться. Его хотелось пить с истинно морской жаждой — жаждой по сладковатой ключевой воде посреди пустыни бескрайнего океана. Лань Чжань, грезивший его обликом, объятиями и поцелуями годами, казался себе и благословенным, и проклятым одновременно. Все в Вэй Усяне тянуло и манило его. Хотелось больше, сильнее, гибче и жарче, хотелось все разом, и этим желаниям не было видно конца. Быть может, так опалила и напитала его долгая горечь потери, возбудив теперь все влечения и обострив чувства. Душа Лань Чжаня долгие годы спала, обращенная в лед и закованная в железо. Она не смела признаться себе в страсти порочного вожделения. Она молчала, смущенная и обозленная, молчала и изводила своего обладателя дурными, сумбурно-увлекающими видениями. Вэй Усянь был иным, и его пламя, ледяное, освежающее и всесметающее, как бесконтрольная морская волна, опалило ни одну мятежную душу. Искры его огня прошли, как казалось, сквозь все существо Лань Чжаня, меж створок стальных запоров на его душе, и растопили каменный лед сердца. Они принесли боль, страшную боль любви и мучительное непонимание выбора между чувственным и благонравным. И Лань Чжань выстрадал эту боль, быть может, лишь для того, чтобы принять ее. Чтобы смириться. И теперь сердечная боль окрасилась в новый цвет, став оглушающим и близким к безумию счастьем. Лань Чжань любил, бесконечно, неверяще, и от того, мучительно страстно, сколько вмещалось в его сердце, не знавшее до того любви и волнений. Он любил Вэй Усяня. Любил его губы, любил целовать их, касаться их негибким пальцами. Любил поцелуи на лице и шее, которые эти губы дарили. Любил улыбку, которая расплывалась на выдохе, приобретая вид лукавый и непристойный. Любил глаза, полные света и искр, смеха и наслаждения, туманящиеся от запойного вихря страсти. Любил волосы, развитые и разбросанные по плечам, волосы, что лезли в лицо и под руки. Они хранили запах гари и моря, они текли между пальцев и змеевидно свивались крупными, раздельными прядями. В запале Лань Чжань целовал и их, а после вновь целовал лицо и губы, смеющиеся глаза и оголенные плечи, целовал и задыхался. Задыхался и Вэй Усянь, в чьей любви было много от смеха. Казалось, он весь вился и тек, обнимая Лань Чжаня и бесстыдно освобождая его от простого кроя одежд. Он шептал ему что-то в ухо, и слова были полны колкости, бесстыдности и огня, от чего уши Лань Чжаня краснели, а глаза наполнялись безумием и вожделением до краев. Их ласка не была просто любовью, не той, что дарят в постели. Скорее, это было заслуженное и выстраданное единение, познание друг друга и безмолвное счастье за миг страсти и нежности, вырванный из зубов и когтей смерти. Казалось, им ничего было не надо, они заполучили все то, о чем мечтали и грезили, что потеряли и обрели. Они знали цену своей любви и относились к ней с трепетом и алчным стремлением, будто памятуя о том, что промедления губительны и опасны, а о несделанном возможно лишь после жалеть бесконечное множество времени. Они смеялись и ласкались, не разнимая сомкнутых рук и не отпуская друг друга ни на секунду. Серый вечерний свет падал на их оголенные тела жестким накатом теней. Сумрак скрадывал углы, марко сжимая пространство, оставляя лишь то немногое, что в темном свечном золоте было отдано им двоим, переплетенным между собой. Они почти не говорили, прекрасно осознавая, что слова не нужны, за них все скажут руки и губы. Они видели в глазах и ощущали в телах взаимную страсть и жажду удовлетворения, и так, будто испивая по капле страстную чувственность друг друга, распалялись только сильнее. Потом Вэй Усянь одним ловким и быстрым движением повлек Лань Чжаня к стене, а тот подчинился, и перехватив руки последнего, стал еще усерднее и несдержаннее в своей любви. Мгновение, тягучее и хрустальное, полное лихорадочных поцелуев и пожирающих остатки сознания ласок, и они оба повалились на койку, терпко пропахшую солью, плесенью и морскою травой. Вэй Усянь, оказавшийся снизу, вновь засмеялся и только махнул рукой, указывая куда-то. Лань Чжань, будто прощаясь и ища в себе силы оторваться от Вэй Усяня, накрыл его губы своими, горячо и нежно целуя. После поднялся, ища то, на что указывал ему Вэй Усянь. В голове у него было так пусто и звонко, что с непривычки душило. Лань Чжань шатался, как в усмерть пьяный, хотя и это чувство было ему незнакомо. Звон стеклянной крышки фиала отдался в ушах странно громко, прорезал сознание и утонул, погруженный в пучину скомканных ощущений. В сознании по-прежнему было, как во сне, мутно, а ароматически-тяжелый и масляный запах лишь вскружил голову. Все поплыло и смешалось с новой силой, а Лань Чжань уже не помнил и не понимал, что делал. Он чувствовал руки Вэй Усяня на своем теле, скользкие и прохладные. Он видел его глаза и улыбку. И тонул в этом, будто нечто тянуло его в страшный и темный омут. Лань Чжань давал себя потопить, потому лишь, что только в объятиях Вэй Усяня, во тьме морской бездны, был по-настоящему счастлив и жив. Он отдал этим чувствам всего себя, не мучаясь и не сомневаясь, как раньше. Воистину, море смыло с него все было, уничтожило прежнего Лань Чжаня, а новый же не испытывал угрызений совести и тягостной боли разума, он делил ложе с мужчиной, которого возлюбил, и был этим счастлив. Он слушал себя с тупой ликующей радостью. Он смаковал наслаждение, ползущее по его телу, пока Вэй Усянь бесстыдно и откровенно ласкал его руками и губами. Наслаждение было тяжелым и томным, оно жгло и кружило. В этом была слабость и было влечение, затмевающие собой все на свете. Лань Чжань знал имя этому чувству. То была похоть, совершенная и развратная в своем полновластии, недостойная и порочащая благородного мужа. И он сдался ей на милость с тем абсолютным спокойствием, какое никогда ранее не мог даже представить в себе. Он ласкал распаляющегося под ним Вэй Усяня, целовал его приоткрытые губы и ловил языком каждый стон, каждый лихорадочный жест, каждый момент торжества в сладкой любовной муке. В один миг Вэй Усянь притянул его за шею к себе, и беспрестанно целуя, спросил странным, хриплым от наслаждения голосом: — Второй господин Лань нашел способ подчинить себе своенравную океанскую бурю? В ином месте и при иных обстоятельствах подобные слова не показались бы Лань Чжаню столь привлекательными и откровенными. Он точно знал это. Но в тот миг что-то надорвалось в нем с плавным звенящим звуком, и он осознал, что ничто больше не держит его, и сам он сдерживаться не намерен. Рывком он перевернул Вэй Усяня и поставил так, как, казалось, было удобнее. Тот смеялся тихим щекотным смехом, жался к Лань Чжаню всем телом и несдержанно давал знать, как приятны ему его действия и ласки. Все это дразнило Лань Чжаня, чьи ощущения были напряжены до болезненного. С глухим стоном, более похожим на рык, он вцепился в Вэй Усяня и стал мало-помалу входить. Тот же придушено вскрикнул, удивляясь странному и резкому ощущению, не столько нестерпимо болезненному, сколько непонятному и будоражащему. Вэй Усянь уткнулся лицом во влажные простыни и зажал себе рот ладонью. Он не мог всецело постичь природу ранее неизведанных ощущений и ответной реакции его тела на действия Лань Чжаня. Вэй Усянь чувствовал, как тот заполняет его, и испытывал странное удивление. Ощущения накалились во всем его существе, смешав воедино и болезненное, и приятное. — Целуй меня, — прохрипел он на выдохе, отводя в сторону руки и лихорадочно скользя ими по узкой койке. — Давай же!.. И после этих слов, мир покачнулся и потонул для обоих, вспыхнув яркой звездой и рассыпавшись на миллионы брызгов-созвездий. Отчаянно и страстно они любили друг друга и не могли налюбиться. Так шло время, а они не чувствовали этого, наслаждаясь друг другом и замирая в моменте, где не было ничего. И в тот миг сама смерть была бессильна. Она отступила, забылась, невластная над их любовью. Море обращало Вэй Усяня в живого, даря ему силы и желания полносильного человеческого тела, и он ощущал себя таковым, отдаваясь чувству и нежности. А некоторое время спустя они вновь лежали друг подле друга, не размыкая рук, и глубокомысленно молчали. Никто не нуждался в словах, и так понимая, о чем думает другой. Пальцы Лань Чжаня рассеянно перебирали чужие волосы. Взгляд легендарного капитана расслабленно скользил по лицу и рукам возлюбленного. Внезапно Вэй Усянь приподнялся, будто заметив что-то. Лань Чжань поморщился и попытался вернуть его на место, но не тут-то было. Вэй Усянь требовательно сдвинул его руку в сторону, убрал влажные волосы и требовательно царапнул ногтем место под ключицей. Там виднелся бледный шрам, имеющий образ клейма, печально известного в узких кругах. Таким клеймом наказывали пойманных в свободных водах и уличенных в пиратстве. Знак был предупреждением, и Вэй Усянь заполучил точно такой же очень давно — незаслуженно, еще до того, как принял титул пиратского князя и обрел магический контроль над морями. Губы Вэй Усяня поджались, брови сами собой заломились, а взгляд стал тяжелее, болезненней. — Что это? — быстро спросил он. — Откуда это на твоем теле? Лань Чжань отвел в сторону взгляд, а после мягко взял руку Вэй Усяня своей и поднес к губам. — Что было, то прошло, — сказал он ровно. Вэй Усянь недоуменно покачал головой, но ничего не сказал. Растрепанная масса волос, схожих не то с чаячьим гнездом, не то с распотрошенной подстилкой, окружала его лицо и плечи. Он выглядел помятым и уставшим, но по почти безмятежным. Только печальные тени в самой глубине глаз сами за себя говорили, что он все еще думает о клейме Лань Чжаня. Тот, глядя на заметно погрустневшего возлюбленного, тоже нахмурился и мягко, насколько умел, прикоснулся ладонью к щеке Вэй Усяня. — Не будем об этом, — вновь сказал он. Вэй Усянь передернул плечами. Он ничего не сказал, даже не попытался улыбнуться, но как-то заметно расслабился, поддаваясь на ласку. — Иди сюда, — вновь попросил Лань Чжань. И Вэй Усянь послушно вернулся на место.