Зов крови

Лань Чжань сидел на развороченной койке и молча наблюдал. Вэй Усянь одевался в неровном пламени свечей, и движения его были легкими и спокойными, как шелестящий бег волн у тихого берега. — Что это у тебя? — вдруг спросил Лань Чжань, глядя в упор на запястье его левой руки, где под рукавом темных одежд что-то невнятно белело. Вэй Усянь проследил за его взглядом и принял вдруг вид лукавый до невозможного. Он повел головой и, нарочито помедлив, протянул Лань Чжаню руку, но так, что рукав по-прежнему скрывал кисть и запястье. Лань Чжань поднялся навстречу ему и одним кратким движением засучил рукав до самого локтя. Взгляду его предстало прeстранное зрелище. Вкруг руки Вэй Усяня обвивалась белоснежная лента, расшитая светлыми облаками. То была лобная лента дома Лань — символ благочестия и достоинства. Лань Чжань издал удивленный возглас. — Откуда она у тебя? — недоуменно проговорил он, а сам с жадностью смотрел, как небрежно и плавно огибает его лента запястье легендарного капитана, с каждым новым витком будто взбираясь по руке все выше и выше. Вэй Усянь тряхнул головой и рассмеялся, по обыкновению звонко, отдаваясь минутному задору напополам с шаловливым лукавством. Не отнимая руки, он вдруг подался навстречу Лань Чжаню, и их лица долю секунды были так близко, что поневоле туманился взгляд. Вэй Усянь склонил голову на бок и подтянулся, задевая зацелованными губами мочку уха Лань Чжаня. — Знаешь, как говорят люди? — спросил он, понижая голос до влажного шепота. — Море ненасытно и алчно, оно берет все, до чего только достанет. Но знаешь ли ты, что!.. Не все морю по вкусу. Самое ценное и прекрасное оно способно принять, как дар, и оставить при себе навсегда. Разве не обещал я гэгэ, что унесу его ленту с собой, в пучину штормов и бескрайнюю тишь океанских просторов? Тогда почему гэгэ так удивляется? Лань Чжань вздрогнул от неожиданности. Кровь прилила к его лицу, отдаваясь жаром и восторженным удивлением во всем его существе. Он вдруг понял, к чему клонил Вэй Усянь. Пришел на память тот день, случившийся так давно и будто не с ним, когда с губ Вэй Усяня и правда слетело нечто подобное. Тогда он, легендарный пиратский князь, проклятый без исключения каждым, между глотком вина и взрывом раздражающего веселья, попытался сорвать лобную ленту с возмущенного таким непотребством Лань Чжаня. Тогда сам Лань Чжань в отчаянии воззвал к совести бесстыдного капитана, сравнив его поступки и настроения с прожорливой жадностью моря, тянущегося ко всему, что только есть у людей. Тогда Вэй Усянь, будто шутя, пообещал обокрасть его ночью и унести ленту в море, вместе с волнами. Тогда-то и прозвучало впервые это неприличное "гэгэ", столь не понравившееся Лань Чжаню. Вэй Усянь смеялся глазами и наблюдал за ним так внимательно, будто втайне ждал, что его вот-вот привычно осадят. Лань Чжань же с удивлением понимал, что столь двусмысленное обращение больше не режет слух, а священная лента на чужой руке пробуждает в душе нечто острое и приятное, схожее с гордостью и сладостью обладания. Он покачал головой, выдавая отношение к происходящему одним только взглядом, не таким арктически-ледяным, как обычно. Вэй Усянь удивленно повел бровью и расплылся в насмешливо-понимающей полуулыбке. Воспользовавшись его беспечностью, Лань Чжань, так и не поменявшись в лице и ни чем не выдав коварного плана, вдруг дернул за край алую ленту. Та едва-едва удерживалась в волосах Вэй Усяня, а потому, покорно скользнула в чужие руки и подмела истрепанным концом полы капитанской каюты. Вэй Усянь ойкнул и вывернулся, но удивление сыграло злую шутку со скоростью его реакции. Лента мелькнула алым росчерком по краям его пальцев, но он поймали лишь пустой воздух. Вэй Усянь скрестил на груди руки и требовательно поглядел на Лань Чжаня. Тот улыбался тихо и тонко, не глядя на Вэй Усяня, а вместо того сосредоточенно обвязывал чужую ленту вкруг своего запястья. Вэй Усянь с мгновение следил за движениями его пальцев, будто силясь осмыслить происходящее. Медленно-медленно его губы расплывались в лукавой улыбке. После он согнулся в приступе безудержного веселья. — Ох, Лань Чжань, Лань Чжань! — воскликнул он, давясь оглушительным хохотом. — А я ведь когда-то считал тебя безнадежным сухарем! Да ты, однако, не чужд всему дурному, что так порицал во мне. Лань Чжань и бровью не повел, сосредоточившись на своем занятии. Вэй Усянь нетерпеливо потянул его за руку. — Ты смотри-ка, — сказал он. — что делается. Может второй господин Лань будет не против, если я стану звать его гэгэ? М, Лань Чжань? Что ты на это скажешь? — Зови, — уронил тот, не отрываясь от своего занятия. Покончив, Лань Чжань отвел руку в сторону, будто любуясь работой. Алая лента обвивала его запястье не так небрежно, как белая — Вэй Усяня, он-то явно наматывал ее кое-как. Ровные полосы алого, туго охватывая мускулистую руку, чудно и странно смотрелись в сочетании с белизной кожи. Лань Чжань удволетворенно кивнул, будто бы до того искал недостаток в только что сделанном. Подумав, он вдруг поднес руку к лицу и трепетно поцеловал алую ленту, вкладывая в поцелуй странное благоговение и невесомую нежность. Взгляд Вэй Усяня странно блеснул. Легендарный капитан молча взял руки Лань Чжаня в свои, покачал головой, но так и ничего не сказал. Лань Чжань тоже ничего объяснять не планировал. Вместо этого он, притянув к себе Вэй Усяня, привычно и мягко поцеловал его губы. Поцелуй продлился не долго, и в нем не было ни искры огня, только умиротворение и благодарность, лучше слов говорившие о сердечном чувстве обоих. — Послушай, гэгэ, — сказал Вэй Усянь, ласково щурясь, и потерся щекой о прохладную щеку Лань Чжаня. — это уже навсегда. Думаю, ты и сам это ощущаешь. Мы сделали этот выбор. В море нет благопристойности, законов морали и храмов, где стоит стоять в алых уборах и бить земные поклоны. Но... Море умеет без лишней глупости дать таким, как мы, самое нужное. Оно обручило нас. — Мой, — согласился Лань Чжань, прижимая к себе Вэй Усяня и неспешно целуя его подрагивающее в веселье лицо. Так миловались они какое-то время, будто и вовсе забыв, кто они и где. Оба они, не избалованные нежностью и не знавшие до того тепла и любви в полном их проявлении, теперь же будто старались восполнить упущение многих лет разом. Их нежность была странной и трогательной, не идущей ни их характерам, ни облику обоих. Но они даже не задумывались о подобном, не сговариваясь решив любить отныне и каждый миг, пока они будут вместе. Вэй Усянь отстранился первым и с явной неохотой. Виновато он коснулся рукой плеча Лань Чжаня и замер так, покусывая губу. — Я вернусь вечером, — сказал он. — «Чэньцин» вошел в воды Сингапура. Мои дела не потерпят излишнего промедления. Но клянусь тебе, я туда и назад, и никаких более побегов и недомолвок. Теперь это не имеет смысла. Лань Чжань встал, глядя на Вэй Усяня ровно и долго. — Я пойду с тобой, — твердо сказал он. Вэй Усянь нахмурился. — Не пойдешь, — тут же парировал он. — и не только со мной, ты шагу не сделаешь с этого корабля. Нечего еще одному Ланю шляться в этих местах и привлекать внимание всех и каждого. Хватит с меня! Лань Чжань помрачнел. — Я пойду с тобой, — упрямо гнул свое он. — Я не пущу тебя одного. Ты уже однажды ушел в Сингапур, обещая вернуться. Вэй Усянь хмыкнул. — Это пустое, — сказал он несколько резко. — Сам подумай: теперь-то мне что сделается? Шавки Цзинь Гуанъяо повторно повесят покойника? — Там может быть опасно, — продолжал спорить Лань Чжань. Вэй Усянь потер точку между бровей и издал досадливый возглас. — Я умер! — воскликнул он, теряя терпение. — То, что ты целуешь и любишь меня на этом судне, не сделает меня живым! Скажи это себе, чтобы осознать в полной мере. Они уже казнили меня, моя жизнь окончена, я всего лишь покойник, проклятием моря оставшийся в этом мире и его силой имеющий живую плоть и человеческую душу. Вспомни, что делает со мной берег! Подумай, какая опасность может грозить мертвому, по воле которого впадает в буйство стихия и смерть посягает на жизнь, не зная разумного? Лань Чжань побледнел и стиснул губы до боли, но ничего не ответил. — Вот что! — продолжал Вэй Усянь, и в глазах его полыхали опасные отблески. — Я здесь капитан. Любой, кто попадает на это судно, отныне и впредь покорен моему слову и воле. Ты не пойдешь с корабля и, тем паче, не станешь ввязываться в эту игру. В ней нет места благородным и честным. Это война беспринципного князя пиратов и двуличного хозяина Сингапура, старые счеты, время которых пришло. Хватит с меня и твоего чудесного братца, столь неудачно и накрепко застрявшего в ловушке собственных чувств и желаний! Я не хочу, чтобы ты однажды встал у меня на пути лишь потому, что так тебе велит принцип Сяо и душевная привязанность к брату. Я иду за своим по праву. Я иду из-за рубежа посмертия, чтобы спросить с Цзинь Гуанъяо за опущенный на дно «Чэньцин» и петлю, в которой он меня вздернул. И знаешь что? Чувства твоего брата — только его проблема, не твоя и, тем более, не моя. Ты должен понимать, что твой брат влюблен в моего убийцу, он делит с ним ложе и душу годами. Он примет его — не мою — сторону в этой игре. Не ставь себя в положение, где ты сам взвоешь от невозможности выбрать между братом и мной. Останься в стороне. И тогда шторм утихнет, и я буду с тобой. Лань Чжань ничего не ответил, лишь с силой сжал руку Вэй Усяня. Его лицо приняло страдальческое выражение, быстро сменившееся привычным холодом. Усилием воли Лань Чжань подавил в себе все чувства и молча кивнул, принимая правоту слов Вэй Усяня и согласившись на сей раз подчиниться его решению. — Но позволь проводить тебя, сколько захочешь сам, — ровно проговорил он. Взгляд Вэй Усяня смягчился, и темная дымка в глубине его глаз мало-помалу рассеялась. — Позволяю, — отозвался он практически миролюбиво и не стал вынимать руку из стальной хватки чужой ладони. Вдвоем они вышли на палубу. С удивлением Лань Чжань поглядел в чистое небо, бледное в свете раннего утра и розовато-лиловое от встающей зари. Мир вокруг них был полон звука и цвета, а горластые чайки кружили там и тут, кидаясь к самым волнам. Они были такими же пепельно-белыми, как и гребни неспокойно взлетающих волн. Вокруг было море, но в отдалении чернел силуэт портов Сингапура, а у самого горизонта виднелись размытые образы иных судов, идущих прочь по волнам. В другой стороне маячили точки, бывшие одноместными лодками рыбаков и контрабандистов, привычно занятых ранней работой. — Все живо, — произнес Лань Чжань, с жадностью ловя все, что только мог разглядеть. Вэй Усянь кивнул головой, но взгляд его был сдержан и до странного остр, полный невысказанных дум и иных, недоступных Лань Чжаню забот. Его руки, скрытые рукавами, слабо подрагивали, а на их концах клубилась маркая тьма, вглуби своей хранящая огненные черты иероглифов, непроизносимых и малопонятных. Вэй Усянь не слышал ничего, кроме голоса своего корабля, кроме зова половины Печати, стремящейся к другой своей половине. И теперь уже он знал абсолютно точно, где стоит искать ее обладателя. — Вэнь Нин! — позвал он вдруг странно изменившимся голосом, в котором отчетливо зазвучал напев стали, страшный в своих приказных интонациях. — Где моя маска и доули? Вэнь Нин возник рядом с ними столь неожиданно, что не будь Лань Чжань собой, неприменно бы вздрогнул от неожиданности. — Держи, капитан, — произнес призрачный боцман, передавая названное из рук в руки. Вэй Усянь быстро кивнул и принялся облачаться, не глядя более ни на кого. — Как только я сойду, тут же уведи «Чэньцин» назад на мертвый путь, — повелел он. — Я вернусь на закате своим ходом. Приглядывай за Вторым господином Лань. Не давай ему сходить с корабля. Не говори с ним о пустяках. Занимайся делами. Нечего Второму господину слушать о тайнах смерти и искушать судьбу в опасностях берега. Вэнь Нин обернулся и удивленно поглядел на Лань Чжаня, будто стараясь связать что-то и тем самым понять смысл распоряжений своего капитана. — Но ведь... — неуверенно начал он. Вэй Усянь повернулся и смерил его неожиданно тяжелым взглядом, приказывающим умолкнуть и прекратить пустые распросы. — Ты, никак, позабыл, чего стоит приказ капитана? — спросил он строго. Вэнь Нин покачал головой. — Все исполню, — сказал он быстро. Вэй Усянь удволетворенно кивнул головой. — Господину Лань рано постигать тайны моря, — сказал он. И тут же, явно давая понять, что разговор окончен, вскинул напряженные до лихорадочной дрожи руки и дернул их на себя, будто тянул что-то тяжелое. Волны вспенились и заревели, а морская гладь разошлась, образуя воронку. Мгновение спустя на поверхность поднялась хлипкая лодка под изодранным парусом. Одна из волн покорно поднялась, и Вэй Усянь, ступив на нее, спустился, как по лестнице, вниз. Волны подхватили лодку и повлекли к Сингапуру так быстро, как столь утлое суденышко за долгий срок службы никогда не ходило. Вэй Усянь сидел на голых досках, скрестив ноги, и глядел прямо перед собой. Тяжелые и неприятные думы одолевали его. Меж тем, волны внесли лодку в узкую щель меж нависающими домами, и она скользнула в канал. Тут волны замедлили ход, и ни кем не замеченное, неприглядное суденышко продолжило свой ход в узкий канал. Вэй Усянь делал вид, что ему отчаянно скучно, он склонил голову и имитировал дрему, только глаза его остро и цепко блистали в прорезях маски. Ему не нужно было вглядываться в лица людей, чтобы отыскать нужное. В ушах у него стучало до боли — он слышал оглушающий и переливчатый Зов совсем близко. Половина Печати учуяла истинного хозяина, вернувшегося из посмертия и позвавшего его особенным заговором в мире живых. Вэй Усянь понимал, что ее теперешний обладатель ни за что не поймет, что с этой минуты Печать изменила ему и перестала защищать в полную силу. А потому, успокоенный и довольный быстро решившимся вопросом столь мудренного поиска, Вэй Усянь почти что желал увидеть того, кому хватило сил и ума раскусить тайну его опаснейшего из творений. — Тщщщ! — одними губами проговорил Вэй Усянь, и волны послушно отхлынули, дав лодке причалить к кривому бортику загаженной улочки. Вэй Усянь замер, сливаясь с общим потоком неутихающей жизни погруженного в беззаконие Сингапура. Он шарил глазами, скользя с лица на лицо, и ждал, когда Половина Печати сама укажет на свое временное пристанище. Наконец, взгляд его глаз зацепился за крошечную лодчонку, ютящуются в щели между полуобвалившихся домов. В ней были двое, и они тихо переругивались, не обращая внимания ни на кого больше. Один был в белом, и выражениями и жестами походил на монаха, пусть и злился сейчас на своего спутника. Тот же имел странно юное и завораживающее лицо с выразительными глазами. Он улыбался острой улыбкой, похожей на отблеск кинжала, прижатого к горлу жертвы. И именно при взгляде на него Вэй Усянь понял, что перед ним ни кто иной, как вор, обокравший вора — капитан с «Цзянцзая», терперешний обладатель половины Печати. Губы Вэй Усяня сами собой осветились в лукавой полуулыбке, в то время, пока он сам шептал слова заговора и украдкой ставил метку на следе этого человека. — Интересно, — сказал он вдруг, обращаясь только к себе. — если ее действительно украли у Цзинь Гуанъяо, как долго вор будет оставаться в живых?..