Я люблю вас
И я не прав.
Я любовь — План Ломоносова
Утро какое-то не доброе. Если честно, Арсений уже устал дуться, но сдаваться не собирается: это Антон здесь обосрался, и ему первому придётся приползти с извинениями. Возвращаться домой верхом на «Яве», обнимая Антона, было странно: касаться его не хотелось совсем, но пришлось, как приходится хвататься за грязные поручни в автобусе при резком повороте. По приезде Антон пытался заговорить, а потом и сам замолчал, отчего Арс запыхтел паровозом. Сейчас Арсений слышит на кухне голос деда, Антона и удивляется: как это тот уже проснулся? Видеть брата не хочется, как не хочется видеть бесящего Гудкова, с которым придётся иметь дело ещё целый учебный год, потому Арсений остаётся лежать мышкой, внимательно прислушиваясь к говорящим за дверью, смотря в колышущуюся от сквозняка паутину в углу комнаты. Голос у Антона умоляющий, у деда строгий, сквозь белиберду звуков Арс различает чуть не хнычущее «пожалуйста», и это становится всё интереснее. Чего это Антон так добивается? — … никуда… заняться нечем?.. Антон! — вылавливает Арсений слова деда. А потом хлопает с железным звуком дверь — это язычок над ручкой, на который нужно нажать, чтобы выйти. Арсений свешивает ноги с кровати — та такая высокая, что свешивать приходится до сих пор, — ступает на круглый сплетённый из лоскутов ткани коврик, потягивается и даже делает подобие зарядки, наклоняясь корпусом в разные стороны. Вот такой он молодец с утра пораньше. Заводится мотоцикл, Антон сваливает, а Арсений так и остаётся стоять с огородными шортами в руках, потерянный, будто оставленный в очереди ребёнок на кассе супермаркета. *** После обеда, к которому Арс не притронулся и пальцем, он готов выть от злости. Мало того, что Антон свалил, не объяснившись, в семье все ведут себя так, будто бы ничего не произошло, а на вопрос «А где Антон?» отвечают: «Уехал в гости». В гости. Арсений уже устал бесконечно охуевать и пытаться себя приткнуть хоть куда-то в работу, будто бы он Чебурашка в поиске друзей, чтобы справиться с мыслями. Но сегодня, как назло, воскресенье — «любая работа грех!» — и бабушка смотрит косо даже на то, как мама режет хлеб к завтраку. Потому Арсений оказывается в саду, где и приходит к неутешительным, но единственно верным выводам: Антон не рассказал, куда пошёл — значит, не хочет, чтобы Арсений узнал. А встречу с кем он бы скрывал? Всё просто, как дважды два! К кому же, сука, он мог поехать как не к драгоценной Иришке? Но вечно злиться не может даже Арсений; топливо, подогревающее его агрессию, заканчивается. Он сидит в саду на — как дед — старой, трухлой лавке, поры которой растрескались так сильно, что туда влезет не то, что бычок, а и целая пачка сигарет; в задницу и кожу рук врезаются отпечатками всевозможные рельефы, но Арсений практически не обращает на это внимания, варясь в супе печали к себе и уже к обычной безответной любви. Прошлое кануло в Лету, забрав с собой секс, поцелуи и Антона. Арсений тихо плачет, упираясь затылком в дом. Выпускать наружу всю боль нельзя — не хочется объясняться с родными, и ему необходимо сразу услышать мотор мотоцикла, когда Антон будет возвращаться. Арсений ни за что не покажет ему такого себя, это уродство и унижение. Если поначалу Арсений ещё не верил, мозг искал версии, чем бы Антон мог заняться, что это наверняка не Ира, то сейчас он уже мысленно паковал чемоданы и умолял маму ехать домой — картинки будущей жизни с тем, чтобы видеть Антона каждый день и провожать его вечером к ней причиняли настоящую физическую боль. Интересно, а какой Антон с ней? Сразу страстный, каким был с Арсением, захлёбывается в ощущениях… Или с ней он начинает с долгой прелюдии? Медленно и чувственно целует, делает массаж, водит любимыми Арсом ладонями по плечам… Всё, хватит. Арсений жалкий. Арсений проблемный. Арсений боится трахаться по-нормальному без презервативов, и Антона, который познал, что это такое, даже можно понять. Ему нужен нормальный человеческий секс, настоящий, а не все эти обжимания, трения… детский лепет! И уже сейчас поздно что-то менять: поезд счастья ушёл, Арсений, ожидайте следующий состав. Он бы, наверное, рванул бы на почту вызвонить Захарьина, да только выходить из дома нельзя: Бабич и его компания дадут пизды. Хотя чего он боится? Боли? Арсений очень сомневается, что те способны причинить большую, чем вся эта ситуация. Так бы сильно не болело, даже если бы ему ампутировали ногу. В приступе неизвестно откуда взявшегося оптимизма, Арсений думает, что, может, оно и к лучшему? Никто не назовёт их больными. Никто не скажет, что они испорченные, грязные и порочные. Арсений готов слушать это о себе, но не про Антона. Антона вообще хочется уберечь от всего на свете, жаль, что нихрена не получится. Чтобы быть вместе, им пришлось бы сбежать в другой город, сбежать от всех родных, чтобы не вызывать вопросов, а рано или поздно они появятся. Сколько лет можно жить двум мужикам вместе, не имея девушек, чтобы у них не начали интересоваться, что за херь? Особенно те, кто знает ориентацию Арсения? Года два у них есть? Какое есть. Было бы. А Антон обещал. Арсению от мыслей уже не плохо, а погано. Беззвучный плач сворачивает легкие в тряпку, и Арсений бы лёг на землю, если бы не боялся, что ему муравей в ухо заползёт, потому он бьётся затылком о стену, пытаясь заглушить жрущее нечто внутри. Внешняя боль не помогает, слёзы не перестают литься, и Арсений уже жалеет, что всё вышло вот так. Нужно было всего лишь дать Антону, и всё было бы сейчас нормально! Вот Ира дала, и где сейчас Антон? А как теперь жить? Он уже и не помнит себя того, прежнего, не верит, что когда-то Антон казался придурком, несмышлёнышем, прилипалой. Арсений и представить себе не может, что однажды он разлюбит. Не будет этого. Антон въелся под кожу и глубже, он течёт по венам, расползся метастазами по всему организму. Поможет только эвтаназия. Становится противно от самого себя, хочется скукурузиться как от кислого лимона — ну какой суицид, Арс, ты придурок, что ли. Смешно: мысли об этом наоборот оживляют, Арсению хочется переть вопреки. Он даже вскакивает на ноги. Ему ведь ещё поступать в театральное! Резко хочется на сцену — он сейчас выпотрошен, настоящая перчаточная кукла, чистый лист. Со своей личностью Арсению не нравится — сейчас он готов стать кем угодно, всё лучше, чем Арсенька Попов. Роли никакой нет, да и не предвидится, сначала нужно выучиться. Лампочкой над головой загорается идея: книги можно читать уже сейчас. Арсений прокрадывается к умывальнику. С зеркала на него глядит такое опухшее лицо, будто бы кто вставил соломинку в нос и подул. Самому противно, зеркало хочется разбить, но истерика уже прошла. Так паршиво Арсу не было никогда. И как назло всё вокруг кричит об Антоне. Забор — он делал. Дом красил. Летняя кухня, где они вырывали редкие дневные поцелуи. Вон во дворе машина. Что было там, Арсений похоронит в недрах своей памяти. Возможно, однажды он сможет достать оттуда воспоминание и улыбнуться, тому, что это было, но точно не в ближайшее время. Столько благородства у него нет. Ему утром Антон не сказал, куда он, будто бы он перестал считать Арсения себе равным. Как, в принципе, никто и не считал Арсения достойным знать вообще, что у этих двоих был секс. А все вокруг знали. *** — Ты за целый день ничего так и не съел! — шипит змеёй мама, заходя в их комнату, где Арсений пытался читать. Врывается она, как обычно, без стука, наплевав на личное пространство. Чудом Арс ни разу не попадался за дрочкой. — Съел, — пиздит Арсений, только чтоб от него отстали. — Просто не со всеми за столом, а когда захотелось. Всё, мам, не мешай читать. Против этого аргумента мама не прёт. «Гранатовый браслет» снова вызывает раздрай. Арсению жаль несчастного Желткова до слёз, пусть тот и знал, что лезет в семью. Себя становится ещё жальче: он-то не знал, что у Антона кто-то есть. Как же позорно он выглядел со стороны, когда только начинал заигрывать, — будто бы спустивший на людях штаны ребёнок, которому пообещали конфетку, лишь бы тот прекратил. Ему повезло больше, чем Желткову: Антон сжалился над ним и подарил хоть что-то. Всё, чего Арс и не заслужил. Когда Арсений смиренно принимает своё положение и решает просто жить дальше — в конце концов, дома его ждёт Захарьин, с которым ещё можно попытать счастья, — к дому подъезжает мотоцикл. Арсений так часто на протяжении дня прислушивался ко всем окружающим звукам и хотел услышать заветный рёв, что сначала не верит собственным ушам. Он бросает нервный взгляд на часы: почти пять. Антона не было целый день. Брата видеть не хочется, будто бы сейчас вот Арсений взглянет, увидит безразличие и всё — это будет точка. Дырка в мишени от выстрела в упор. Только вот Антон не спрашивает, чего хочет Арсений, а врывается в комнату радостным тревожным ураганчиком, чем злит. — Арс! Я такую херню промутил, ты не поверишь! Но тут он замечает испепеляющий взгляд Арсения и утихает. Вот он, Антон, рядом совсем. Арсений может закрыть глаза и с лёгкостью вспомнить, как он пахнет, какая на ощупь его кожа, как приятно, когда его тонкие пальцы ложатся на бока. Ещё вчера его можно было обнять, а сейчас чужой человек, который врывается в личное пространство, раскрывая грудную клетку, как на операции. — Арсюш, ты ещё дуешься, да? Спроси, что хотел, я отвечу. — Он садится на краешек кровати, и Арс испуганной мышью забивается от него в другой конец. — Уходи, — просит он, чувствуя, как нарастает боль в груди и как щиплет глаза. Не хватало сейчас слушать об этой пизде рассказы. Ковёр на стене пиздец интересный. — Арсений… Ну ты чего? Я тебя так сильно обидел? — У Антона в голосе сожаления пополам с нежностью столько, что Байкал бы почувствовал себя лужей, если бы только мог осознать. — Арс, расскажи мне, я не понимаю, чем… — Ах, не понимаешь? — Арсений кричит не стесняясь, и голос срывается на фальцет — некрасиво, но сейчас похуй. — Вали обратно к Ире! — Зачем? Перестань, на кой хер мне вообще Ира, Арс… — Антон протягивает руку, но Арсений бьёт его по ладони и шипит. — Ты у неё сейчас был, не ври мне! — Чего? Что за хуйню ты несёшь? Послушай меня, успокойся… Это он зря сказал. — Успокойся? — Арс так опешивает, что переходит на шёпот. — Я узнаю, что Ира — твоя бывшая, которую ты трахал, мы каждый вечер видимся с ней, и я об этом нихуя не знаю, а как узнаю — ты сваливаешь на весь день. Что я должен был подумать? Что ты поехал свиньям хвосты крутить в соседнее село? Очевидно, что к ней, и не надо меня здесь за придурка считать. Ничего мне не сказал, потому что она даёт себя трахать, а я говорю нет, и я должен быть СПОКОЕН? Арсений понимает, что сдерживаться больше не может: когда он проговаривает всё вслух, становится так паршиво, что горло сводит — тело само сопротивляется жгучим словам. Как будто невысказанные они не могут быть правдой, а так облекаются в дерьмовую реальность. И Арсения прорывает. Лицо кривится против воли, он прикрывается ладонями и ревёт, не может остановиться — плотину прорвало. На задворках сознания пульсирует одна мысль: только бы никто не услышал, он в жизни не сможет приемлемо объяснить маме, почему он плачет. Арсений выныривает из этого состояния и ощущает извне кокона, в который он провалился, настойчивые касания к пальцам у лица, и слышит, как Антон повторяет: — Позволь мне, Арс, пожалуйста, позволь мне. Вырывается совсем позорный звук, похожий на скулёж их Риты, но Арсению уже и всё равно — вряд ли будет хуже, чем есть. Антоновы руки не отпускают запястья, Арсений бессильным мешком с ватой сдаётся и позволяет сначала отнять подрагивающие ладони от лица, а потом и утянуть себя в объятия, которые не ощущаются такими же домашними и родными, как раньше, и от этого ещё горше. Но Антон продолжает обнимать, мерно покачиваясь, и к Арсению в голову закрадывается такая кро-о-охотная пустяковая мыслёнка, что он всё себе выдумал и на самом деле Антон был… где-то не у Иры. Когда Антон кладёт подбородок Арсу на макушку, пазл внутри как будто становится на место и чуть легче дышится. А может, это потому, что рыдания утихают и всё внутри перестаёт сжиматься спазмами. Антон не ведёт себя как решивший расставаться. — Арс, поговорим, или я рано ещё рот открыл? — спрашивает Антон спустя вечность. Арсений судорожно вздыхает, отодвигается, чтобы смотреть Антону в лицо и отвечает: — Рано. Но поговорим. Давай про Иру. — Язык с трудом поворачивается, чтобы вслух назвать это имя. — Нет, сначала — прости. Я зассал тебе рассказывать, а должен был сразу всё выложить, если не раньше, то вчера. Мы с Ирой не встречались… Арсений сам просил, но тут же передумывает, пусть это и выглядит, как долбоебизм, но в груди болит не метафорически — инстинкт самосохранения. — Нет, стоп. — Слушать про Иру и Антоновы похождения совсем уж не хочется, Арсений боится, что не сможет думать ни о чем другом, если узнает подробности. А если ему это начнёт сниться вместо уже привычного и любимого порно… — В смысле, Арс? Я вот только собрался тебе рассказать, а… Арсений мотает головой, и Антон, сегодня невероятно чуткий, сразу замолкает на половине фразы. Хочется его погладить по голове как хорошего мальчика. — Тихо. Я говорю, а ты киваешь: да или нет. Избавь меня от подробностей. Ты сейчас был у Иры? У Антона вырывается фырканье, но потом он спохватывается и целует в лоб собравшегося распетушиться Арсения. Как же хорошо он знает Арса. — Нет. — Жгутик на сердце, сдавливающий до боли, немножко ослабевает. — Я был… — Позже. Только да или нет. Ты её любишь? — Нет, конечно, нет. — Любил? — Думал, что да, но это вообще не сравнится никак с тем, что я испытываю к тебе. Стягивающие верёвки разом спадают, практически все — всё-таки немножко любил! Вонять «я просил: да или нет» не хочется. — Продолжай, — милостиво позволяет Арсений. Антон краснеет даже ушами, прячет глаза, и Арсению впервые за день хочется улыбнуться, что он и делает, нерешительно — будто бы судьба, если увидит, что ему вдруг хорошо ка-а-ак ёбнет по хребту, — закусив губу. — Ты… Вот ты, когда я тебе говорю, что люблю тебя, о чем вообще думаешь? Я не знаю, как тебе, но то, что ты мой брат, — Антон запинается. — Это всё было… Непросто для меня. Когда я проснулся и понял, что ты дрочишь… Это был пиздец. Я лежал и боялся пошевелиться. А потом подумал: «А какого, собственно, хуя?», типа, ну, я был не против. Ты, очевидно, тоже… — Арсений слушает, затаив дыхание. — А потом всё равно решил, что это неправильно, когда уже поздно было. Это у меня хобби такое — делать, а потом думать. Я боялся, что крыша съедет оттого, что я только и делал, что занимался самоедством. И, конечно, дрочил, — здесь брат запинается, и Арс умиляется этой скромности в речи, — постоянно просто, пытаясь сбить возбуждение, но это, сука, не работает. А ты ещё совсем не помогал, — Антон легонько, но явно обвинительно пинается и хихикает. Смех этот, да и все звуки, которые издаёт Антон, хочется записать на диск и слушать всю оставшуюся жизнь. Хотя Арс ещё не настолько по уши — Продиджи бы на это не променял. — И, короче, я понял: если нам двоим ок, то какого хуя мы должны оглядываться на других. Хватит того, что мы оглядываемся, как бы нас никто не спалил, когда вместе. И поцеловал тебя. В жизни происходит то же самое, и внутри Арсения творится такой раздрай, что не разобрался бы и самый крутой психолог. Антон осторожно приближается к губам и нежно целует, не углубляя поцелуй, и Арсению, наконец, легче дышится. — И я люблю тебя, родной, — шепчет Арс. — Во всех смыслах родной. — Антон очень трогательно сводит брови домиком на это Арсово заявление. — Давай про Иру, я готов. Наверное. Когда всё вроде как прояснилось, и Арсений понимает, что он еблуша, становится повеселее, и к нему постепенно возвращается прежнее жизнелюбие. И даже выцветшие плакаты на ковре становятся ярче. Антон важно кивает. Арсений довольно жмурится — его боли воспринимают серьезно, Антон не давит, не отнекивается, а поддерживает и уважает. Это для Арсения ново. — Без подробностей, — ещё раз кивает Антон будто бы сам себе и продолжает, влетая с ноги: — Она мне подарила секс на мой день рождения. Я решил, что тупо отказываться. — Краска снова трогает Антоновы скулы и в них хочется чмокнуть, несмотря на возобновившуюся тупую боль. — Она… бережёт девственность, сказала так. — «Нихуя себе, хранительница» — саркастично хмыкает Арсений. — У меня долго ничего не получалось, не вставало, только когда глаза закрыл… — Наверное, Арсений как-то скукоживается, потому что Антон делает жалобную мордочку и говорит: — Прости! Без подробностей. Ну ты понял, короче. Больше я эту тему не поднимал. Молчат — Арсений переваривает. — А она? — А она липнет пиздец всегда и ко всем, я уже внимания не обращаю. А здесь Арсений злорадно улыбается. — Ну и поделом ей, фу. Антон ковыряет пальцем покрывало, видно, волнуется. — А мне её жаль. Она ищет отношения, ласку, даже прямо просит, но не получает. Я для неё — без вариантов, всё равно не смог бы ей дать, чего она хочет. — Понятно. — На самом деле нет. «Без вариантов» — это, типа, потому что Антон гей? Духу спросить об этом прямо не хватает. — Рассказывай тогда, где был. Арсению становится так любопытно, что хочется в ладоши хлопать. Он смотрит, как Антон смешно брыкается, пытаясь выровняться и залезть в карман. — Я это. В Оскол ездил. — На мотоцикле? — спрашивает Арсений в ужасе. Картинки из «Ну погоди» с разваливающейся на ходу машиной под волком сами возникают перед глазами. А потом Антон наконец вынимает на свет божий чёрную картонную коробочку с грудастой блондинкой в нижнем белье. «Неваляшка» — читает Арсений и прыскает. — Это чё, презервативы? — Угу. Арсений не может оторвать взгляд от пошлой упаковки, кричащей «Я тебя трахну». Он раньше презервативы видел — как-то мимо него прошли приколы со сбрасыванием наполненных водой резинок с балкона, — только в витрине аптеки и очень смущался, что кто-то заметит, что он на них пялится. А сейчас вроде как можно и потрогать, и понюхать, но Арсений всё равно не решается, будто бы он находится снова в той самой аптеке под домом в одной очереди со смутно знакомыми соседями. Рядом ложится прозрачный тюбик с розовой этикеткой, размером поменьше, чем у зубной пасты. — А это чё? — Арсений тыкает пальчиком. Что за волна внезапного стеснения на него накатывает, он объяснить не сможет и под дулом пистолета. В то, что он вытворял в поле, в машине, в душе, даже не верится, Арсений готов всё отрицать до самой смерти. — Это смазка, чтобы лучше скользило и тебе не было… больно. — А Антон не стесняется, берёт тюбик и вертит его в руках. Упоминание боли пугает. — А будет больно? — Арсений пытается выглядеть уверенным мачо, а не запуганным чмо, но сегодня, вероятно, не тот день, когда он сможет держать себя в руках — все эмоции и чувства наружу, мандраж не проходит до сих пор. — Я не знаю. — Антон выглядит как будто у него спрашивают, как пройти в библиотеку, а дороги он не знает. — Не пробовал. Ире не было, кажись. — Так, ладно. Спрячь пока, пожалуйста. — Арсений вспоминает, что они в этом доме далеко не одни. — Антон? — М? — Поднимает глаза на Арсения Антон, пока пытается затолкать коробочку обратно в карман. Арсений поднимает умоляющие глаза на брата и, потупившись, просит: — А давай вместе поспим. Хотя бы немножко. Совместный сон видится чем-то бесконечно интимным и правильным — будто бы кусок из лучшей жизни, где они живут вместе и могут позволить себе всё то, чего у них нет сейчас: завтрак в постель, ходить друг перед другом голыми, целоваться без оглядки… Надежды на положительный ответ — как при десятом пересмотре Титаника. Сейчас Антон заведёт шарманку про то, что им нельзя, бла-бла-бла… — Давай, Арс. — Нихуя се. — В конце концов, я не слышал историй, в которых сон вместе на одной кровати карался бы законом. Антон укладывается, мостясь как большой кот, пока Арсений, счастливо улыбаясь, наблюдает за ним и плюхается рядом поудобнее. Совсем охуенно всё становится, когда он тыкается носом в потную шею и вдыхает самый вкусный запах на планете, от которого что-то внутри сворачивается в трубочку на вдохе и распускается большим цветком на выдохе. Вот здесь Арсений уже согласен расстаться со способностью различать другие ароматы, кроме этого. Ладонь Антона нашаривает Арсову, и он уже готов просить у себя самого прощения, а заодно и у брата — как можно было усомниться в его чувствах? Арсений будто бы заходит в тихую гавань из финала Властелина Колец и успокаивается окончательно — всё хорошо. — Так ты на мотоцикле съездил? Антон хмыкает. — Ну, я бы хотел тебе рассказать храбрую и очень выдуманную историю о том, как я доблестно доехал туда и назад, по дороге встретив настоящего волка, нарвавшись на ментов и всё такое, но нет. Я вспомнил про Дрона, диджей тот его как раз сегодня уезжал же, ну, и я упал им на хвост, а мот оставил на участке там. Сказал, что надо в аптеку, он и свозил — я ж не уточнял, что именно собирался покупать. — Понятно, — улыбаясь, отвечает Арсений. В голову приходит важное: — Антон, а мы сегодня?.. Тот молчит несколько секунд и внимательно смотрит. — Если хочешь, — наконец хрипит Антон, будто бы не пил весь день. Зрачки брата расширяются, он весь подбирается и немного привстаёт на локтях. Арсений закусывает губу и думает, видать, слишком долго, потому что Антон уже переживает и лопочет: — Арс, если ты не хочешь сегодня, всё ок, я купил гондоны, — Арсений мысленно морщится на этот воронежский, абсолютно лишний эвфемизм, — на всякий случай, если вдруг нам однажды приспичит, а снова ничего не будет. И, если что, я готов быть снизу тоже, только не сегодня… Я скажу когда… — Антон слегка краснеет. — Сегодня моя очередь, — ворчит Арс и смотрит в шутку из-под бровей, будто они здесь соревнуются за право быть снизу. — А вообще, без ложной скромности сейчас: у меня большой… — Ну и что? — Спасибо, что Антон говорит и смотрит без снисхождения сейчас, Арсений бы провалился сквозь землю. — Ну и то! — Арс сам не знает «ну и что», и ему стыдно, что он вроде как хвастается большим членом, хотя не сделал для этого ровным счётом ничего — чем здесь гордиться. — Жопу твою побережём. — В смысле, я тоже хочу попробовать, алло! Меня ты спросил, нужно ли беречь? Арсений закусывает губу и поворачивается к Антону. — Прости. Тогда буду ждать, когда… Ты будешь готов. В предвкушении сегодняшней ночи Арсений покрывается мурашками и немного волнуется — где бы это всё устроить. В доме совсем не вариант, это будет пиздец, если их услышат, или — совсем пиздище — застукают. В машине тесно, на крыше сарая стрёмно — там сено, но можно легко свалиться вниз к корове из-за незакреплённого пола: так проще сено прям оттуда порционно набрасывать. Забавно: корова наверняка воспринимает это как манну небесную. В голове мелькают картинками ещё несколько локаций, даже вариант сделать шалаш какой, пока в голову не приходит стопроцентный вариант. Есть же ещё баня! Там сыро, конечно, но можно будет не бояться хотя бы пыхтеть… — Антон, я придумал, — говорит Арс заговорщицким шёпотом, крепко сжимая ладонь Антона. — Давай пойдём в баню! — В смысле? Зачем? — Арсений даже теряется от вопроса, пока Антон не пихает его плечом — задолбал подколами. — Та ладно, я шучу. Я тоже думал о ней. — Блин. Так странно это планировать. — Ага. И даже не верится. Арсений красочно представляет себе, как это будет, пока в голове возникает мысль, пугающая похлеще фильма Звонок: сегодня что, он для Антона за девочку? И если бы они могли расписаться, то Арсению пришлось бы стать Шастуном? Но в этом можно найти плюс — фамилии у них разные от рождения. Жопа была бы побольше и пополнее, были бы они родными, как братья Уизли. — Хорошо, что у нас фамилии разные, да, Тош? — спрашивает Арсений и трёт своим большим пальцем чужой. Антон молчит, смотрит в потолок и, конечно, понимает, к чему это. Не может не. Он поворачивается на серьёзных щах, но долго не сдерживается и всё-таки расплывается довольным котом. — Да, Арс, хорошо. Спи. Короткий поцелуй на сон получается особенно нежным. *** Арсений просыпается от привычного материного тона — будто бы той зарплаты недодали. Он обнаруживает себя рядом с таким же продирающим глаза Антоном. К счастью, они лежали максимально прилично — даже не касались друг друга. Во рту после сна не успевает собраться гадкий привкус — не так долго они проспали, получается. — Быстро встаём, быстро-быстро. Могли бы и спросить, а не нужна ли мне помощь, если вам настолько заняться нечем! — Мама чеканит слова похлеще бывалых военных. — Ужин на столе! А Арсению-то есть нельзя! Он — любопытный варвар — как только получил дома доступ в интернет, поглощал о сексе всю инфу, которую он мог найти, и, конечно, будучи влюблённым в парня, искал и про анальный секс и подготовку к нему. На форумах все как один советовали не есть. В целом, за день так и не хотелось, но сейчас, когда он уже успокоился, желудок бурчит каждую минуту. И как здесь теперь пропетлять? На ужин отбивные с молодой картошкой. Арсений к столу идёт как на эшафот. Слюна, как у бульдога, норовит закапать на цветастую красно-розовую клеенку на столе. Арсению хочется умереть. Секс видится каким-то далёким и недосягаемым, почти мифическим, а еда-то — вот она, прям под носом, наверняка вкусная, Арсений буквально ощущает её на языке: картошечка, перетрушенная с маслом и посыпанная укропчиком, сочная отбивная в чуть хрустящем кляре, в который мама добавляет что-то вкусное, что тот не такой пресный, как у других… Вырывается стон. — Арсений, что с тобой? Ты нездоров? Арсений морщится и спешит заверить, что всё в порядке. Остаться дома не хочется, а болезненного его засадят на весь вечер как пить дать. Первым делом Арсений катает картошку по тарелке и отходит налить себе водички. Дед ворчит про разжиженный желудочный сок, но Арсению пофигу — он усиленно старается придумать, куда можно спрятать еду. Стол у них советский, коричневый, такой есть в каждом доме, особенно в том, где пока не сделали «евроремонт». Такие столы раскладываются по праздникам, растягивая створки в стороны и доставая пыльную дополнительную секцию. Арсению таким на его пятый день рождения прищемило руку. Когда догадка появляется, он тут же спешит сесть на место и коленом проверяет центр: есть! — секция на месте. В первом классе стол перекочевал к Арсению в детскую, и секция превратилась в тайник, в который можно залезть из-под низа стола, отодвинув вкладку к дальней стенке. А вот и полка для еды. Осталось только незаметно её туда сложить и убрать сегодня же, пока та не начнёт гнить. Арсений пробегается взглядом по семье: каждый втюпился в свою тарелку, пока голодный, особо по сторонам смотреть не хочется. Арс решает не размениваться по пустякам и прятать сразу всю. Он чувствует себя ниндзя — медленно подносит ладонь к мясу… — Арсений, тебя что не учили есть ножом и вилкой? — мама, как и всегда, внезапна, как директриса в коридоре. — Угу, — всё, что может выдать Арсений. Но — ура — Антон понимает, что к чему, и начинает чесать какой-то бред для отвлечения: указывает на угол комнаты и на «интересную» паутину под потолком, спрашивает, что будет, если не закрыть заслонку печи на ночь и прочее. Арсений сидит над опустевшей тарелкой, гоняет последнюю оставшуюся картофелину. Даже если остальные решили, что у него поехала крыша, Антону всё равно. Он с виду невозмутим, весел и доволен — ещё бы, сегодня его ждёт секс. Арсения обдаёт трепетом. А у него ведь тоже… сердце заходится быстрее, и сосущее ощущение в желудке немного отпускает — чувство голода отходит на второй план. А он, Арсений, вообще готов? Он понимает, что да, когда воображает, что в силу каких-то причин потрахушки отменяются, и этому противится всё его нутро. На душу приходит совсем щенячье счастье оттого, что это будет Антон, его родной и любимый, с которым всегда до оргазма хорошо, которого хочется обнимать и дарить ему удовольствие, смотреть, как блестят его глаза, как он облизывает губы, и слушать редкие неуверенные стоны. И сегодня они соединятся телами, склеятся, слепятся — навсегда — ужас, как хорошо, что эти сопли не способен прочитать никто в его голове, а тем более Антон! На уме теперь одно: хоть бы не облажаться. К концу трапезы Арсений решает, что трахаться снизу больше не будет никогда в жизни: мысли о сексе — это, конечно, хорошо, но пахнет слишком вкусно, даже когда проходит время, Арсений так и не может привыкнуть к соблазнительным ароматам. Он сбегает на свежий воздух — а потом уходит в душ. *** Операция «Сделайте вид, что уходите гулять, и огородами вернитесь в баню» проходит успешно. Синхронно краснея при взгляде друг на друга и практически не разговаривая от волнения, они всё-таки добираются до пункта назначения. Когда Антон за спиной закрывает дверь, у Арсения уже во всю стоит — спортивки топорщатся палаткой, а по спине бегут мурашки, хотя Антон ещё даже не коснулся. От прикосновения к лопатке же бьёт током, сердце заходится, а горячо становится всему телу, даже плечам. В бане вкусно пахнет эвкалиптом и кисло влагой, и видно примерно как в жопе — свет зажигать нельзя, а окошки есть только в предбаннике. От Антона за спиной веет такой нежностью, что подкашиваются ноги так, что приходится опереться о влажную полку — Арсений не уверен, что они вообще просыхают хоть когда-нибудь, — чтобы не стечь к ногам как пена, когда здесь моешься. Руки Антона нежно поглаживают плечи, шелестя синтетикой олимпийки, и Арсений её тут же расстёгивает дрожащими руками. Вжик молнии получается слишком громким, и Арсу стрёмно — а если их услышат снаружи? — Нужно было протестировать помещение на звукоизоляцию, — шепчет Антон на ухо и покусывает мочку, отчего Арсений начинает шумно дышать через рот. — Угу. Антон не делает ничего особенного, чего не делал раньше, но сейчас у каждого действия новый контекст заставляет поджиматься яйца и сгорать спичкой в новой волне возбуждения. Арсений дразнится, бёдрами выписывая восьмёрки и задевая на дугах чужой пах, и Антон вжимает его в полку, не давая пошевелиться. Сердце загнанно стучит, и у Арсения вырывается тихий стон. Чувство беспомощности пьянит, но инстинктивно хочется выбраться, и Арсений поворачивается лицом к Антону и слепым котёнком ищет его губы, и находит, обхватив руками покрепче и впиваясь в ткань толстовки. Становится совсем хорошо. Антон никуда не спешит, целует медленно и будто бы вдумчиво, забираясь руками под футболку. У него мокрые ладони, и Арсению это неиронично нравится — как отличительный знак Антона, других таких он на себе не ощущал. Антон оглаживает пресс, грудь, касается сосков, и разряд наслаждения уходит не только в ноги, а и в руки; пальцы сжимают ткань кофты всё крепче. — Давай на всякий не будем раздеваться, — шепчет хрипло Антон. Очередная волна возбуждения от шепота и от секса в одежде, который видится чем-то грязным и пошлым, пробирает всё тело, которое Арсений уже почти не контролирует — так сильно он возбуждён. Ему кажется, если Антон сделает шаг назад, то он рухнет на пол к его ногам и будет позорно хныкать, умоляя его трахнуть. — Боже, как ты поплыл, Арс… А плывет больше сам Антон — это слышно в паузах между словами, в затихающем голосе и легкой хрипотце. Антон покрывает лицо успокаивающими поцелуями и стягивает с Арсения штаны с трусами до колен. От облегчения тот громко выдыхает. Он чувствует, как качается его тяжёлый пульсирующий член, кажется, сейчас подует ветерок на головку — и он кончит. Касание голой жопой к полке немного отрезвляет, а он и не заметил, как Антон его поднял и посадил. Они загнанно дышат; Арсений чувствует, как по виску стекает капля пота. — Арс, ты сейчас здесь вообще? — Улыбку слышно только по голосу. — Ага. Холодная полка меня взбодрила. — Ты… Готов? — Более готовым не стану. — Станешь, тебе придётся встать на колени, мой член не проходит сквозь дерево. «Ну, Иру-то трахнуть получилось» — думает Арс про себя. Арсений разворачивается враскоряку, и хорошо, что здесь темно: ноги туго стягивает одежда, руки дрожат, он случайно в темноте заряжает Антону куда-то недалеко от паха — судя по раздавшемуся в темноте писку. Когда он становится на четвереньки, уложив пузо на холодную полку второго уровня, загорается тусклый свет, и Арсений инстинктивно прикрывает себе задницу и вскакивает. — Это что? — Антон сосредоточенно шарит в углу верхней полки. — Фонарик? Бля, ты мне в очко собрался светить фонариком? — тихо говорит Арсений и воздевает глаза к потолку. — Я чуть не наложил в штаны! Сука, что-то более несексуальное сложно придумать… — Цыц. Шваркает спичка, и Арсений видит рядом с собой церковную свечу в стаканчике с зерном. А это Антон откуда вообще достал? — Молиться мне будешь? Это правильно, я…— начинает Арсений саркастично, но его перебивает недовольный Антон. — Ты заткнешься? Или мне помочь? Так, а вот это уже сексуально — Антон по жизни божий одуванчик, но, когда включает альфу, Арсений находит в себе такую покорность, о которой доселе и не подозревал, как пингвины о существовании белых медведей. Антон медленно отводит чужую руку от ложбинки, и Арсений заглядывает через плечо, чтобы понять, чего он там вошкается, и снова прикрывается, дёргаясь в сторону — Антон зачем-то начал наклоняться головой прямо туда! — Это ты зачем это удумал? — лепечет Арсений. — Хочу тебя поцеловать… там, — говорит Антон, потупившись, и носом проводит по ягодице рядом с ладошкой. Если бы Арсений стоял на земле, у него подкосились бы ноги, но в его позе дрожат локти. — Э-э-э мне очень приятен твой порыв, но давай не сегодня, пожалуйста, — теряется Арсений. Он не знает, почему конкретно он ссыт — с его жопы сегодня можно и похавать, если надо, просто вылизывание такого особенного места ранее им не рассматривалось, и теперь ему нужно для начала это всё осмыслить. — Мне бы хотелось… — шелестит Антон. — Мне очень хочется… Арсений чувствует скользящие губы и пальцы вокруг и около, поднимающиеся по странной траектории. Ещё секунда — и, кажется, Арсений будет готов выдавить из себя нерешительное: «Ладно», но Антон целует косточку у дрожащей кисти и смирённо шепчет: — Как скажешь. Чтобы скрыть разочарование, приходится шутить: — Бля, пахнет как в церкви, Антон, нам будет, чё вспомнить, конечно. За веселье Арсу достаётся звонкий шлепок по заднице, отдающий в пах. Антон целует чуть выше копчика и цепочкой влажных чмоков поднимается выше, задирая футболку. Язычок молнии его олимпийки холодит кожу, повторяя путь поцелуев. Ощущение на грани щекотки, Арсений еле терпит, покрывается весь мурашками и сопит. Рот Антона покусывает мочку, пока слышно, как щёлкает тюбик. Ощущение лежавшей в ложбинке молнии олимпийки пропадает — Антон выпрямляется, — и между ягодиц шлепается холодный комок геля. Арс от неожиданности дёргается и снова шипит недовольным котом. — Прости-прости, — шепчет Антон и поглаживающе кружит пальцами прям там, заставляя Арсения сжаться в ожидании. Антон вводит аккуратно один палец на фалангу, и это вполне привычное чувство — Арс так делал и сам. — Тш-ш-ш, Арс, выдохни и расслабься. Если будет неприятно или больно, ты скажи — и я сразу прекращу. — По голосу Антона можно сказать, что тот серьёзен и сосредоточен, как хирург на операции, и это не очень-то располагает. — Хорошо. Легко сказать. Сфинктер сжимается будто бы автоматически, если отвлечься хоть на секундочку от повторения себе «расслабься». Когда Антон добавляет второй, Арсений напрягается, вцепившись в полку, на которой он лежит грудью — становятся ощутимее движения и появляется легкое жжение, которое тут же проходит, когда Антон добавляет еще смазки. — Блин, Антон, а это обязательно? Я хочу… тебя. — Сказать прямо «член» Арсений стесняется. — Да, обязательно, кот, тебя нужно немного растянуть. Антон не прекращает, но третий палец добавляет, почти сразу рукой двигает чуть быстрее — самому ему тоже не терпится. Для Арсения процедура растяжки похожа не на прелюдию, а на медицинское вмешательство. Ну, лазят у него в жопе — и ладно, потому он насаживается активнее, чтобы дать понять, что уже, ну, можно. Пошлые влажные звуки смущают, пальцев внутри уже прям много, Арсений начинает входить во вкус фингеринга, когда те исчезают, и Арсений слышит, как шелестит пакетик презерватива. — Открой, пожалуйста, пальцы скользят, — просит Антон, и Арсений быстро справляется. Арсений представлял свой первый раз в шикарном номере гостиницы, чтоб как в фильмах, на простынях, с девушкой, а получил деревянную полку в темноте бани и с парнем — и это охуенно, потому что Арсений любит до звёзд перед глазами. Когда горячая головка проезжается по ложбинке вверх, и Антон снова накрывает своим телом, Арсению становится уютнее, чем зимой греться у камина. — Арсюш, люблю тебя, — шепчет Антон на ухо и снова приставляет член ко входу. — И я тебя, — нежно отвечает Арсений. Головка оказывается в Арсении, сердце бухает в новой, больше не-девственной жизни и думается: «Вот». Чувство крепкого члена не сравнить с пальцами — тот горячий, давящий по всей окружности и большой, такой, что Арсений рад, что Антон притормозил сейчас и даёт привыкнуть. Антон носом зарывается в волосы, шумно вдыхает, и Арсений не к месту понимает, что он ещё не спрашивал, чем он пахнет для Антона. А потом Антон двигается дальше, и из головы вылетают все мысли, кроме громкой: «РАССЛАБЬСЯ». Наверное, получается лучше, потому что скоро Антон оказывается внутри полностью, касаясь спортивными штанами голых Арсовых бёдер. Он прихватывает Арсения поперёк туловища к себе, снова целует в шею, поближе к линии роста волос, и плавит своей нежностью Арсения. Антон снова повторяет, что любит, и начинает медленные поступательные движения. Если честно, Арсения так мажет от удовольствия Антона, от каждого звука, который тот издаёт, что ему всё равно на собственное. Дрожащее дыхание в левое ухо, пробегающее волной через всю голову. Жестко держащие поперёк груди руки. Ягодицы к тазовым костям. Арсению не хватает ещё больше касаний кожи к коже, голыми лопатками к ребрам, живота к пояснице, и не хватает чего-то большего: или глаз в глаза, или губ в губы. Арсений, надеясь, что Антон держит его крепко, отрывает руку от лавки, поднимает и тихонько гладит перекрещивающие его предплечья, а после заводит руку за голову, трогая взмокший висок Антона. Он понимает, что вряд ли кончит от члена в заднице: это не более, чем просто приятненько на уровне осознания. Куда больше хочется раствориться вот в этом протяжном поскуливании, которое звучит с каждым толчком всё выше и выше, так, что Арс выгибается посильнее и подаётся навстречу, вслушиваясь в родной голос. И ему хорошо, нет, правда хорошо, не физически, а морально, оттого, что Антон так кайфует и это он, Арсений, тому причина. С этого вот факта хочется пищать как девчонка. Антон скоро кончает с приглушённым стоном, уткнувшись ртом в Арсово плечо и чудом не взгрызшись в него же. Арсения плавит под ним так, что он подаётся выше, потирается о него бёдрами как довольный кот. — Арс, кайф, такой кайф, люблю тебя, пиздец. Ноги не держат. Достав член, Антон плюхается на лавку. В тусклом свете свечи тот размеренный, с легкой улыбкой на губах, красивый пиздецки: пламя колышется, играя тенью прямо по точёному профилю, хочется броситься ему на шею и зацеловать его, прижаться потеснее и прирасти к нему как плетущийся виноград к навесу у соседей. Арсений, призвав на помощь всю свою грацию, слезает со своего насеста и с удовольствием и кряхтением вытягивает ноги. Антон снимает презерватив, завязывает и откладывает в сторону, когда его взгляд падает на Арсов опавший член. — Бли-и-ин, Арс, ты ж не кончил! Антон тут же наклоняется к паху прямо вот так, сидя, берёт в рот. Ему удаётся добиться стояка, но Арсений так и не может кончить. Арс злится на ситуацию, но ничего сделать не может — прикосновения приятные, но чего-то не хватает. Мелькает мысль «пальцев в жопе», и, когда Арсений представляет, как им придётся вывернуться, Антону встать на холодную и твёрдую плитку коленками, то просит у Антона остановиться, нежно проведя у того за ушком. — Антош, давай не здесь. Здесь неудобно и стрёмно, что кто-то попрётся в туалет и услышит нас. Давай дома. — И задувает свечу. — Бля, Арс, нахуя, мы теперь как одеваться будем? В ответ Арсений нашаривает в темноте лицо Антона, притягивает и глубоко с удовольствием целует. Дома, когда все расходятся, Антон не отпускает Арсения спать, пока тот не кончает ему в рот. Прощальный поцелуй перед сном совершается тут же. *** — Дед, вчера в бане свеча горела, надо банника задобрить. — Кого? — переспрашивает Арсений, похолодев. — Это как домовой, только в бане, — поясняет бабушка, отрезая ещё хлеба за завтраком. Арсению и Антону стоит всех усилий в мире не заржать вслух.