За твоей спиной навстречу ветру и всему

И с рыцарей своих для испытаний Всё строже станет спрашивать она Потребует разлук и расстояний Лишит покоя, отдыха и сна… Баллада о любви — Владимир Высоцкий

Сюрпризом от Антона становится охеренная качель в саду, стоящая в тени шелковицы. Арсений понимает, что в двадцать первом веке это вот совсем не главное, но чувствует себя ущербным в сравнении с Антоном. Он ничего не умеет делать руками. Когда в саду нарисовалась качеля, не с веревки, привязанной к ветке дерева, а полноценная такая лавочка со спинкой, висящая на цепях в воздухе, Арсений не мог и не хотел скрывать своего восхищения братом. Цепи и крепления для неё приезжают из Оскола с Антоном в рюкзаке, о чём Арсений не знает до последнего: Антон берет с Арсения честное слово, что тот не будет подглядывать, пока он смастерит её. Потому Арсений только подслушивал: молоток, пила, дрель. И получилась она — качель, на которой Арсений теперь готов проводить всё свободное время. На ней и сидит сейчас Арсений, читая Куприновскую «Олесю». Пытаясь. Фантомное ощущение члена в заднице никуда не пропадает и на следующий день. Вчера вечером Арсений даже странненько ходил — в раскоряку, — и Антон хихикал над ним, пока они на кухне тайком ели отбивные, положенные на хлеб, прямо из холодильника. Ужин из-под стола ушёл довольной такому раскладу Рите. Арсений невероятно гордился тем, что не забыл о нычке даже после получения такого важного первого опыта. Антона с трудом, но всё-таки удалось убедить, что то, что Арсений не кончил в бане, — это нормально, что никто не умер, им не пора с пафосом произносить: «Развод и тумбочка между кроватями». Арсению понравился секс в одежде — главная причина, почему вчера Антон отсасывал, лишь немножко приспустив чужие штаны. Что было удобным и с практичной стороны: если вдруг кто будет шуметь в коридоре, они в секунду смогут привести себя в порядок. Арсений всё никак не может сосредоточиться на чтении, отвлекается на жужжание пчелы, потом прислушивается, не возвращается ли она снова. Чувствует, как ползёт по щиколотке муравей, как неудобно шляпка гвоздя впивается в спину, и приходится в десятый раз сменить позу. Шаги Антона слышатся за спиной, и Арсений не может ничего с собой поделать — автоматически расплывается; чтобы склеивать лицо, ему скоро будет нужен скотч. Он быстренько захлопывает книгу, которую наверняка придётся читать заново — он не понял ни черта. — Арс. — У Антона мягкая улыбка, он расслаблен. Поправляет кудрявую чёлку двумя пальцами, и Арсений замечает, что те в мазуте — Антон снова ковырял свою Яву. — Да, Антош, — отзывается Арсений. Он поверить не может — в прошлой жизни он так назвал Захарьина, жуть! — Поехали в поле, — сердце делает радостный «ту-дух», — там дед договорился с соседом за сено, — разочарованный «ту-дух». — Мы помогаем собирать и отвезти, а с нами делятся бесплатно. Дед уже с утра там. — А чё мы сразу не поехали? — Потому что я готовил место на крыше сарая, чтоб туда сложить новое. Арсению на секунду становится стыдно — снова он какой-то непутёвый, совсем не помогает и вся помощь в целом проходит через Антона, с ним дед не имеет никаких дел по хозяйству. Но вслух ничего не говорит, только болтает ножкой, глядя на Антона. — Понял. Водички попить наберём и погнали. *** Сено везде. В волосах, забилось в ткань одежды, колет в шортах прям под задницей и поясницу под трусами, но шевелиться так лениво, что Арсению приходится смириться. — Сеня на сене, — шутит Антон, за что награждается уничижительным взглядом. Повезло с погодой: облачно, солнце не палит в макушку и нет дождя, — идеально для работы в поле. Дед Коля и сосед давно повезли соседскую партию травы, а Антон с Арсением остались в поле: стеречь вилы, косы и само сено, — хотя Арсений готов ставить рот на район, что это всё даром никому не нужно. Сейчас они лежат плечом к плечу прямо на стоге и пялятся на облака. Арсений ощущает романтичность момента каждой клеточкой, будто бы его даже можно потрогать руками, но не ляпнуть не может: — Смотри — то облако похоже на член, — говорит Арсений, по-мальчишечьи хихикая, и показывает пальцем. Мама бы сказала: «Фу, как некультурно», но к общей радости, её здесь нет. — А-а-арс, — умилённо тянет Антон и по-доброму посмеивается, глядя на Арсения. У него сухая травинка торчит прямо в проборе в волосах, но Арсений не спешит убирать — это умилительно до мурчащих котяток. — А это — на сердце! Смотри туда, а не на меня, — ворчит Арсений и шутливо пихает брата в плечо. Тот делает вид, будто бы его руку тут режут заживо, голосит на всё поле и в следующую секунду неожиданно оказывается сверху, вжимая Арсения в сено сильнее. — А теперь Антон на Сене, а Сеня на сене. — В голосе Антона больше секса, чем в клипах Фифти Сента, но Арсений не соблазняется, даже когда тот делает тазом пару фрикций. — Ещё раз назовёшь меня Сеня — откушу хуй, я не шучу. — Ну всё, прости, — говорит Антон умоляющим тоном и бодает носом Арсову подмышку. Он шумно вдыхает, и Арсений тут же заливается краской, хотя он сам регулярно вынюхивал Антона и кайфовал. Отчего-то не верится, что Антону может точно так же нравиться, как пахнет он, Арсений, хотя тот выглядит так довольно, будто бы Рокфор, унюхавший сы-ы-ыр. Антон прихватывает зубами на рёбрах футболку, что щекотно — Арсений взвизгивает и отпихивает от себя кудрявую голову. Только это всё не всерьёз, конечно, больше всего на свете Арсений хочет, чтобы тот продолжал вот так ласкаться. Антон будто бы мысли читает, ну или просто уже достаточно выучил Арса. Он покрывает поцелуями сквозь футболку пресс, и Арс не выдерживает: сам нагло задирает края футболки вверх, как бы говоря «Давай, целуй по-нормальному». Приходится закусить тыльную сторону ладони, чтобы не расстонаться на всё поле, когда Антон нежно и медленно выцеловывает рядом с пупком и тазовой косточкой. От губ Шастуна Арсения выгибает и ведёт, касания приятны, как мягкий пушистый пледик, пусть вокруг на самом деле колючее сено… — Арс-Арс, надо перелечь чуть дальше — нас видно с дороги. Арсений с трудом приходит в себя, — ощущение будто бы он только проснулся, — и как можно элегантнее пытается переместиться. Антон бережно подхватывает его под талию и переносит дальше, разбрасывая сено, чтобы освободить место и попытаться зарыться поглубже. — У тебя на голове такое гнёздышко, — нежно говорит Антон — обладатель точно такого же — тихим голосом и приглаживает Арсовы волосы, пока тот хмурится и пытается наощупь понять масштаб катастрофы. — Люблю тебя. Слова действуют волшебно: Арсений и думать забывает о волосах и виснет коалой на Антоне, со всей страстью целуя его сладкие губы. Отрываться ой как не хочется, но приходится — по Антоновым губам так легко можно вычислить, что тот только что сосался. По Арсению, может, тоже, но тут в деревне не шибко много зеркал, чтобы Арс видел свои губы после каждого поцелуя. У Антона вырывается рык — он явно не хочет прекращать. Он переходит на шею, ниже, тянет ворот футболки и вылизывает ключицы. Арсений на это совсем несдержанно выдыхает с откровенным постанывающим всхлипом и подаётся бёдрами вверх. Антон тут же подхватывает резинку шорт, стягивает их, а следом тут же и трусы. Жопой на сено совсем пиздец — в нежную кожу впиваются сухие стебли. — Давай на коленки, — шепчет Антон на ухо, и от его тона давно стоящий член дёргается. Арсений не видит, но чувствует, как выступает капля смазки, и послушно переворачивается, пыхтя, становясь на колени, носом втыкается в сено и вдыхает. Ему не очень нравится запах травы — тем более, когда запах Антона пришлось сменить на него! — но он сразу же отвлекается. Антон зря времени не теряет. Его горячий член, скрытый под слоями ткани, тут же знакомо ложится в ложбинку. Губами Антон выцеловывает по линии роста волос, и Арсения снова прошибает возбуждением — волна накрывает даже соски, те напрягаются. Он млеет и играет бёдрами, без слов прося «давай». — Арс, я хочу вылизать. И у меня всё с собой, — говорит с придыханием Антон на ухо, и в ответ Арсений только может кивать — стеснение сдавливает строгим ошейником горло. — Можно? — Голос Антона звучит неверяще, потому Арс выдавливает из себя вербальное «да». — Только я… ну, без подготовки… — Похуй. Антон за спиной отстраняется и садится на пятки, рассматривая Арсения, что приводит того в дикий стыд. Вчера это всё было при свечах, а сейчас, средь бела дня… Арсений чувствует, как краснеет до копчика, прячется в изгибе локтя и решает «будь, что будет». В конце концов, если Антону нравится, пусть смотрит. — Бля-я-я, ты бы видел то, что вижу я… ты бы кончил, — горячо говорит Антон. Нерешительные поцелуи в поясницу спускаются ниже, проходят совсем рядом с анусом, и шумное дыхание ощущается на коже разрядами тока — Арсения дёргает каждое такое взаимодействие. Хочется оказаться на кровати, чтобы взять в рот одеяло и орать туда, потому что с сеном такая штука не проканает. От влажного прикосновения языком рядом со сфинктером хочется пищать и бесконтрольно просить ещё. Антон не заставляет себя ждать, сразу, будто бы дорвавшись, лижет ещё и ещё, всасывая кожу с влажными причмоками. Это так нежно, приятно и, мать его, развратно, Арсений чувствует себя таким пошлым впервые в жизни — у него внутри всё горит, особенно в паху и почему-то между лопатками. Колени предательски разъезжаются, но упасть членом в колючую траву совсем не хочется — хорошо, что на это приходится отвлекаться, Арсов якорь для связи с реальностью. Арсений не сразу понимает как так, что языка получается два, пока он не догадывается, что это палец оглаживает колечко мышц, и от этого просто загорается всё внутри. Сегодня Арсений готов умолять, чтобы Антон его трахнул, и хочет уже начать, как Антон почему-то замирает, а когда Арсений начинает хныкать, то шикает на него и шлёпает по ягодице. Арсений чувствует, что кончит буквально от одного прикосновения к собственному члену, который до сих пор остаётся без ласки, пытается найти равновесие, чтобы потянуться рукой и помочь себе уже дойти до финала наконец-то. Антон резко прерывает любые действия, и Арсений бросает расфокусированный взгляд себе за плечо. Антон взволнованно всматривается вдаль и держит палец у рта, чтобы Арс ничего не говорил. — Бля, Арс, там едут. Так быстро не одеваются даже в армии. Арсений не сдерживается — скулит от разочарования, сдавленно ругается, за что получает по ягодице шлепок и полный обещания взгляд, что они не закончили. *** Этим вечером они быстренько подрочили друг другу, наплевав на всё и целуясь, уже дома на крыше сарая, когда закончили работу — благо дед пошёл накатить к соседу в честь удавшейся сделки. В качестве маленькой ложечки Арсению охренительно. Переплетенные руки висят прямо перед лицом, и Арс залипает на них, физически ощущая, как в сердце пульсирующим источником бьётся любовь. — Арс, прикинь, люди выбирают себе человека, чтобы стать семьёй. На всю жизнь. — Арсению хочется перебить, но у брата серьёзный тон, потому он молчит, чмокая чужие пальцы. — Хорошо, — соглашается Антон сам с собой. — Есть право на ошибку, но в идеале нет, нужно решить раз и навсегда. И так со всем, с универом тоже. Пугающе. Арсений насуплено молчит — в груди скребут острыми коготками кошки: это что, Антон не может выбрать Арсения из-за сомнений? — Ты к чему это?.. — А ты не перебивай, а слушай, — Арсению достаётся поцелуй в макушку. — Хорошо, что я не сомневаюсь, бля, мне так повезло на самом деле… Чёрт, уметь бы ещё формулировать то, что надо, — бормочет недовольно Антон. — Арс. А ты как насчёт этого всего? А у Арса гора с плеч с признания Антона в том, что тот тоже вроде как видит их будущее вместе. Но вместе с этим Арсений немножко возмущён: Антон, получается, усомнился? Он переворачивается лицом к Антону и злобно на него глядит, надеясь, что его взгляд будет красноречивее слов — с формулированием таких серьёзных мыслей вслух у него тоже есть некоторые проблемы. И вот как донести до Антона, что Арсений выбор сделал: он сделает всё, что нужно будет, чтобы быть с Антоном рядом. Он пока не знает, что именно его ждёт, но он это сделает, добьётся, как добился хороших оценок, любимых дисков и роли в театральном кружке не третьего фонарного столба, а вполне себе человека с репликами! На каком языке Антону сказать, что он уже давно и по уши настолько, что одна мысль о неизбежном расставании нагоняет тошноту — хорошо, что впереди ещё минимум месяц. Он делает только то, в языке чего уверен наверняка: целует-целует-целует. *** — Почему дома сидите вечерами? Сходили бы погуляли… — заявляет мама за завтраком. Дед с бабой, как обычно, уже на огороде. Арсений бы забил на этот сизифов труд на их месте — пока они доходят в прополке до другого края картошки, можно уже возвращаться в начало. Арсению после маминого заявления кусок омлета попадает не в то горло, он кашляет, а Антон бьёт его по спине, выразительно поглядывая. В его выпученных глазах читается «ну, не молчи!» и Арс слушается: — Та мы ж ходим, вот позавчера были… — лопочет он чуть испуганно, с трудом припоминая, что именно эта версия официальная. — Понятно, — говорит мама таким недоверчивым тоном, что становится очевидно — происходит какое-то разнюхивание, и Арсению это не нравится. Он чувствует себя так, будто бы надел на себя одежду на пару размеров меньше. На Антона, чтобы успокоиться, смотреть не смеет. Тот будто бы чувствует состояние — под столом чувствуется несколько успокаивающих поглаживаний. И это помогает — Арсений берёт себя в руки. — А вчера? Неужели вам интереснее торчать дома, чем общаться со сверстниками? — продолжает мама. Вероятно, Арсений бы так не напрягался, если бы не скрывал так много фактов о себе. Пиздеть он не любит и особо не умеет, только уходить от вопросов, но мозг будто бы парализует страх. Рядом сидящий Антон тоже не ест — сминает из хлебного мякиша кубики. — Да нормально нам. Там компания хорошая, но мы и вдвоём побыть не против вообще. По телику обычно что-то хорошее показывают, а мы обсуждаем. Во время рекламы, — говорит Арс и сам не верит, что такой неуверенной речи можно вообще поверить. От волнения нога сама ритмично дёргается под столом, от чего пол подрагивает, но Арсению всё равно. — Ну, а как же девочки? — А что девочки? — Арсений специально оттягивает время. — Арсень, ну ты гуляешь с кем-то? Арсений автоматически смотрит на Антона, который не сводит глаз со своей щербатой чашки, будто бы на ней по меньшей мере формула превращения железа в золото. Хочется маму увести совсем в другую сторону своего интереса мужским полом (а конкретно одним таким ламинатом), потому Арсений ляпает: — Ну-у-у я тут с одной, да… с Аней! —Арсений давай вдохновенно сочинять. — Ты же знаешь её, да? — Снова врёшь, — бросает мама, кривится и уходит, судя по стуку дверей, из дома вообще. Тишина длится несколько секунд. — Это что такое было? — спрашивает Арсений потерянно. — Она чё, знает? Внутри всё холодеет и сморщивается. Становится стыдно и гадко совсем, хотя и объективных причин для этого нет. — Та не, — Антон для пущей убедительности машет головой. — Не может быть. Сам подумай: так бы она сидела и разговаривала? Зачем бы выпытывала? Это правда — если бы мама узнала, Арсения бы здесь уже не было. *** На улице пасмурно, и — ура — как только Арсений и Антон выходят на огород, обув старые резиновые сапоги и натянув воняющие резиной перчатки, начинается дождик. — Давайте в дурачка, — счастливо улыбаясь, предлагает Антон. Арсений думает, что он навключался дурачков на годы вперёд за это утро. — Та погоди ты, — шикает дед и ворчит. — Тут столько надо из-за дождя. Полезли сено накрывать, там крыша течёт. Вчера надо было вообще. Тьху! Как-то вся кутерьма проходит дружно и весело, Арсений с удовольствием бегает под дождём, помогая, только мама причитает, что тот снова наверняка заболеет. А потом все вместе отогреваются мятным чаем, когда собираются за обеденным столом и играют в карты. Только задумчивая мама играет несколько партий, а потом жалуется на головную боль и уходит в комнату прилечь. У Арсения «душа не на месте», как говорит бабушка, и теперь он точно узнаёт, как это. Играют теперь по парам: вдвоём против дедушки с бабушкой. Дед филигранно запоминает все карты и часто предсказывает, что именно у соперника в руке. Арсений сам карты не запоминает, но слушает деда внимательно — вычисляет, что у остальных. — Так, ну всё, пора заканчивать гульки, — с этими словами дед заканчивает партию, повесив на погоны Антону шестёрки. — Ну, давайте ещё одну! — умоляет Антон — сто пудов хочет отыграться. — Не, внучок, дождь закончился, некогда. Дед встаёт с характерным кряхтением и уходит, напевая: — Если друг оказался вдруг… За ним сразу идёт и бабушка: топить печь на летней кухне, поставить вариться картошку свиньям в больших чугунах и картошку с мясом в чугуне поменьше. Арсений от картошки уже вроде и подустал, но не жалуется — с Антоновой аллергией шутки плохи. Особенно если вспомнить, сколько километров до ближайшей больницы. — Поехали на желание, — предлагает Антон. Тот явно надеется, что, если проигрывал постоянно с дедом и бабой, то сейчас всё наладится, но чуда не происходит — он в который раз раздаёт Арсению козырного туза, как и в конах ранее. Затем Арсению приходит ещё несколько козырей, и Антон сдаётся без шансов. — Так, — довольно потирает руки Арсений, — что ж придумать… — говорит он вслух, когда на самом деле давно уже всё решил, ему по-садистки хочется насладиться немного растерянными лицом Антона. Но в желании он жестить не будет. — Иди к себе, я сейчас приду. Арсений помнит, как ему хотелось станцевать с Антоном ещё в клубе, как хотелось, чтобы все исчезли разом и можно было просто побыть собой. Делать то, что хочется, а не втискивать себя в чужие рамки. Арсений прокрадывается в комнату и берет свой плеер. Хорошо, что у него наушники-вкладыши: их можно будет слушать вдвоём. В комнате Антон меряет шагами ковёр на полу и заламывает руки. Арсений не выдерживает и хихикает с этого драматизма, но не строит интриг — сразу подходит и вставляет один наушник Антону. — Я хочу, чтобы ты меня обнял, как Иру на дискотеке, и станцевал со мной. — А можно не как Иру? Хочу лапать тебя. — Глаза Антона горят, он закусывает губу и поправляет чёлку в своем фирменном и по-антоновски горячем жесте. У Арсения уже ноги подкашиваются. Он находит любимую медленную песню: «O, children». Если бы Арс стал кинорежиссером, то он снимал бы все медляки под неё. Всё начинается с робких попыток приобнять друг друга, потом они одновременно пытаются положить руки друг другу на плечи и хихикают, сталкиваясь. Арсений берёт всё в свои руки в прямом смысле — укладывает большие ладони Антона себе на талию. Они смотрят друг другу в глаза и начинают робкие покачивания. Арсений чувствует себя поувереннее, чем Антон: он действует решительно, пока Антон путается в конечностях и явно не понимает, куда конкретно класть руку: ближе к заднице или на рёбра — все его партнеры были ниже Арсения. Теперь Антон так и норовит вложить её в чужую подмышку, и Арсений сразу пресекает вероятность щекотки, перехватывая руку Антона — не в этот трогательный момент. — Шаст, это мой танец, веди себя нормально, а то не засчитаю! Это самый паршиво-неловкий танец на планете Земля: они топчутся по кругу под музыку, но Арсений в этот момент счастливее, чем со всеми партнёршами вместе взятыми. Он перетаптывается, хотя умеет и сносный вальс — спасибо кружку танцев в школе, но не сейчас время показать класс. Арсений гладит чужую шею большими пальцами и укладывает голову чуть выше Антоновой груди, прикрыв глаза. Под ухом без наушника размеренно бьётся Антоново большое сердце, куда помещается столько много любви к нему, к Арсению. Припоминаются и презервативы со смазкой, и качель в саду, и котлеты, которые Антон слопал за него ещё в далёкий день встречи. Бабочки в животе побуждают чмокнуть Антона в ключицу, и Арсений не смеет им противиться, пытаясь вложить в жест все свои тёплые чувства. Антона приятно обнимать за плечи и физически: он родной, вкусно пахнущий, приятно-твёрдый и высокий, что уже выгодно отличает его от девушек, с которыми доводилось танцевать Арсению; и морально: Арсений в руках парня обмякает, ему хорошо до слабости в коленках — от него не ждут, что он будет вести, непременно инициировать, это расслабляет. Он прикрывает глаза и… — Хлопцы, ну вы выдумщики! В дверном проёме стоит бабушка: открыто улыбается и качает головой. Арсений одновременно с Антоном порываются отскочить друг от друга как можно дальше, но путаются в наушниках, как связанные и вообще уже поздно махать кулаками. — Неужели вы ото вдвоём не умеете танцевать, шо пришлось учиться вместе? Ну, кино! Пойдёмте на огород, там уже и сухо, солнце как шпарит. Бабушка всплескивает руками и уходит. По взгляду Антона Арс понимает, что тот думает: «Пронесло». *** Арсений на телевизор вообще не обращает внимания. Он бы и вырубил его полностью, если бы тот не нужен был для конспирации. Он лежит на груди, увалившись растекшейся жижкой по кровати, пока Антон сидит сверху на его заднице и делает массаж. Его даже не пришлось уговаривать, тот сам сначала перебросил ногу через поясницу и старался максимально держать себя на весу, не придавливать, никак не соглашаясь сесть полностью, пока не устал и не расположился по-нормальному. Арсению так даже нравится — чувство придавленности необъяснимо заводит. Антон уже разогрел кожу, как умел, и теперь массажирует по-нормальному, с нажимом. От каждого прикосновения хочется постанывать, и Арсений себе в этом не отказывает — тихонько пыхтит в подушку, пока Антон продолжает мять его голые плечи. Неожиданно Антон наклоняется и целует в лопатку, от нежности Арсений вздрагивает, как от щипка. — Тш-ш, Арс, ты чего? — Не знаю. Оно как будто бы ярко так, неожиданно… — Ну ты давай, ожидай, сейчас буду целовать ещё, — предупреждает Антон и медленно покрывает Арсовы плечи поцелуями, разминая бока и иногда одной рукой сползая на поясницу. Арсений подаётся на каждое прикосновение, плавясь от ощущений, и томно дышит, приоткрыв рот, иногда срываясь на постанывание. — Бля-я-я, эти звуки, что ты издаёшь, — восхищённо шепчет Антон прямо на ухо и лижет за ним же. Прикосновение отзывается прямо в паху, будто бы Антон лизнул головку. Арсений просит ещё. Его ведёт от десятков разных прикосновений, в разных местах и с разной интенсивностью. Антон то поцелует в основание шеи, ущипнув за бок, то проведёт шершавым языком от поясницы вверх, до боли сжимая плечи, то покусывает лопатку и дует на след, поглаживая другую. Арсения от всего этого мурашит и выгибает как от самой искусной ласки. Он чувствует себя растворяющимся в удовольствии, готовым на всё, лишь бы Антон не переставал его ласкать. Он подаётся вверх бёдрами, за уходящей ласкающей рукой, и выгибается наверняка красиво — Антон шумно вздыхает. Когда Антон сквозь трусы касается Арсового члена, у того вырывается громковатый всхлип, и они оба на несколько секунд замирают, прислушиваясь. Ничего не происходит, потому оба отмирают, и Антон берётся за дело как-то сразу уверенно, с нажимом водит ладонью вдоль члена, как Арсению и хочется, без дразниловки, пусть и через ткань. От облегчения и ощущений хочется простонать погромче, чтобы показать, как же охуенно, но Арсений только повыше задирает таз и кусает подушку. — Так хочется тебя трахнуть, — горячо шепчет Антон на ухо, пытаясь вложить член между Арсовых ягодиц, но выходит только подразнивание — оба одеты. Арсений в ответ часто кивает и цепляется в руку Антона, на которую тот опирается. Арсений ластится котом, от сносящего чердак желания ему максимально похуй, что они в доме не одни. — Давай, Антош, — жарко шепчет он и сам с себя судорожными движениями сдёргивает трусы на бёдра. Арсений так возбуждён, что не чувствует уже ничего, кроме желания быть хорошенько оттраханным. — Нельзя, Арс, нельзя. — В голосе брата океан жалости пополам с сожалением, хотя рукой, к счастью, во всю трёт головку истекающего смазкой члена Арсения. Арсений думает, что кончит в пару толчков в чужую ладонь, но из-за интенсивности приходится чуть перенастроиться, и наконец он с всхлипом взрывается изнутри. — Ддда-да-да, — шепчет он одновременно с каждой пульсацией, изливаясь Антону в ладонь, а потом бессильно валится лицом в матрас, пока мышцы в истоме приятно сокращаются в отголосках оргазма. — Арс… — шепчет Антон. Нет сил даже угукнуть. — Можно я кончу тебе на спину? У Арсения даже глаза открываются в предвкушении нового опыта. — Да, — шепчет он и ждёт, что будет дальше. А дальше он чувствует, как одной рукой Антон кружит по его заднице, еле касаясь, так, что кожа опять становится гусиной, и ритмичные движения — другой рукой Антон начинает дрочить, иногда попадая мизинцем по заднице. Поскрипывает кровать, и кажется, что за дверью тоже что-то происходит, но Арсений знает, что там ничего нет, уж сколько раз их глючило на этой почве, и они трусливо укладывались, делая вид, что только смотрят телик, но ничего так и не следовало. Не проходит и минуты, как Арсению на спину выплескивается несколькими порциями горячая сперма, от чего он даже дёргается, а потом сверху заваливается Антон, загнанно и глубоко дыша в затылок. Разваливаться надолго у них не в привычке — вдруг кто-то всё-таки зайдёт, — потому они скоро с кряхтением встают. Сперма немного подсохла и потому не стекает дальше, на задницу, но приходится выйти на прохладную улицу, чтобы намочить кусок полотенца в холодной воде и, шипя, вытереть друг друга. Прежде, чем разойтись, они долго, сладко и с причмоками, от которых что-то поджимается внизу живота, целуются в комнате перед залом и кухней, из которой лаз на чердак, чтобы хватило на следующий день, и расходятся, до последнего не отпуская ладони друг друга. В комнате подозрительно. Арсений сначала не понимает, в чем дело, пока не соображает: не слышно маминого сопения, которое сопровождает его каждое ночное укладывание. Зловещая тишина, слышно, как сердце стучит в висках. — Когда будем в Москве, к врачу пойдёшь. И в церковь, — звучит в темноте спокойный и твёрдый голос мамы. — Ч-ч-что? Ты о чём? Зачем? — предательски ломается Арсов голос. — Ты знаешь, зачем. Приходила Аня вчера и всё рассказала. Я сначала не поверила, просто наблюдала. — Что бы она там ни наговорила — она врёт. — Злость на Аню прибавляет уверенности голосу. Что ж за сука она такая? Арсений стоит там, где и стоял, и не смеет шевелиться, будто бы так марево исчезнет, и пиздец будто бы не наступал. — Нет, врёшь здесь ты, — всё так же спокойно и ровно продолжает мама, не вставая с кровати. —Бабушка нашла… презерватив… — на этом слове голос немного меняется — не такая уж она железная леди. — В бане. И, — она набирает в грудь побольше воздуха, — я сейчас всё слышала. Всё, Арсений, слышишь? Ложись спать. Арсений не смеет и пикнуть, послушным солдатиком укладывается, боясь сделать лишнее движение. Зажмуривается посильнее, будто бы так всё исчезнет, и беззвучно плачет от стыда и страха. Как же несправедливо. Неужели за любовь нужно наказывать? Почему это с ним происходит? Слёзы катятся по вискам и щекотно затекают в уши, но Арсений не смеет двинуть ничем, чтобы их убрать. *** Он практически не спал всю ночь, иногда проваливаясь в тревожный сон, но снова выныривал, проверяя, сколько осталось до утра. Где-то за стенкой безмятежно спал Антон. Мама утром встала собранная как солдат. Холодно посмотрела на Арсения и отдала приказ складывать вещи и не сметь идти в комнату к Антону. Не то она расскажет о происходящем всем, а по приезде и отцу. Конечно, Арсений никуда не пошёл, он расплакался, иногда не сдерживал всхлипы, в надежде, что Антон придёт сам. Но он так и не пришёл. Когда уже всё практически уложено, Арсений понял, что ни единого контакта не оставил Антону, а тот ему — беспечные, они считали, что ещё не время, — и без расшаркиваний вырывал страницу из библиотечной книги — некогда было искать тетрадь с рисунками, и она, вроде бы, была не в этой комнате. Он судорожно накарябал дрожавшей рукой на полях длинную вереницу неказистых слов: адрес, индекс, но не успел домашний номер — услышал на кухне шаги. Он нервно сложил листочек и сунул его прямо в трусы, когда зашла мама. — Я в туалет. — Без фокусов. Арсений хотел прошмыгнуть к брату, но увидел обеспокоенную бабушку и побоялся, что та расскажет маме, если он зайдёт, и спрятал адрес уже во дворе — под седло мотоцикла, который удачно стоял в метре от дорожки в туалет. Арсений не знал, что мама наплела дед Коле, и не хочет знать, но уже через двадцать минут он сидел в машине. На прощание, когда он обнимал бабушку и плакал — мама так и не дала разбудить Антона, объясняя это тем, что они спешат, — та похлопала его по плечу и сказала на ухо, что они с Антоном ещё обязательно увидятся. Арсению было всё равно: та что-то подозревала или просто видела, как они прикипели друг к другу, он был ей бесконечно благодарен за тепло. Он бы сказал, что любит её, но такие нежности были совсем не приняты в их семье. А потом мама поторопила их, и бабушка ушла в дом. Арсений проводил её грустным взглядом и с иррациональной надеждой смотрел на дом. Жаль, окна Антона он бы не увидел никак — те выходят на другую сторону. Арсений совсем по-детски поцеловал подушечки своих пальцев и приложил к стеклу, прощаясь. Сейчас Арсений лежит на полке в купе — потому что в последний момент мест в плацкарте не нашлось, но мама не пожалела денег, — сложив руки на груди, и смотрит в стенку, искренне надеясь, что та воспламенится к хуям под его взглядом. Он представляет, как бы они прощались с Антоном, если бы тот был рядом, чудом приехал бы на станцию, и всё было по-нормальному, где-нибудь августа тридцатого. В тамбуре они бы наплевали на всё на свете — на пассажиров, на проводницу. Арсений отрывался бы от Антоновой шеи и любимого запаха, только чтобы смерить глазами зыркающую тетку в фирменном костюме, пока та не занята проверкой билетов. «О-о-о женщина, это вы ещё не знаете, что мы братья» — подумал бы Арсений и вернулся бы к вынюхиванию. — Я адрес оставил под сидушкой «Явы». — Хорошо. — Ты будешь мне писать? — Обязательно. Я сейчас же напишу, прямо из села, когда приеду домой. Каждую неделю буду, хочешь? — Хочу. Люблю тебя, — сказал бы Арсений в последний раз. В гнетущей реальности он шморгает носом в стену купе и чувствует, как качнулся вагон — совсем скоро Арсений станет ещё дальше от Антона. Арсению нравится смотреть на отходящий перрон, потому он скорее по привычке смотрит в окно… и замечает там мечущегося Антона, который заглядывает в окна. Арсений не верит в случайности, он знает, что это судьба, вскакивает с места и, не обращая внимания на злобно повторяющую «Сядь» мать, бросается открывать окно. То со скрипом, но поддаётся, так отчаянно Арсений тянет. Он залезает ногами прямо на стол и высунув голову зовёт, что есть мочи: — Антон! Антон весь в мыле: красный, взъерошенный, дышит глубоко и загнано, мокрый — на белой футболке хорошо видны пятна пота. Тот останавливается на месте, вертится, ища источник звука, взгляд, как у Мамонтенка из мультика. Но наконец он замечает Арса, на лице облегчение граничит с экстазом. Он пускается снова в бег, приближаясь к Арсению. Поезд трогается, и Арсений вцепляется в раму, будто бы это способно удержать состав на месте. — Антон, посмотри под сиденье, Антон, слышишь? — Арсению не хочется говорить, что там адрес, чтобы мама ничего не узнала, как и не хочется называть его при ней нежным «Антош». Мама тянет его за ногу, но он отмахивается, вцепившись в раму: пусть репкой весь вагон выстраивается — у него не отнимут этих последних секунд. — Да! Арс! Мы встретимся ещё, обязательно встретимся! Хочется повторять слова любви вслух, но дурацкое стеснение тисками держит горло, потому Арсений просто шевелит губами немое «Я тебя люблю». Арс обещает себе, что он напишет о своих чувствах длинное-длинное письмо: на двойном листочке и строчки в каждой клеточке. Антон шлёт ему воздушные поцелуи и машет, улыбаясь. Это тяжело делать, потому что он уже идёт быстрым шагом. Арсений знает, что это всё для того, чтобы он запомнил брата вот таким вот, хотя бы с виду счастливым. Сам он тоже пытается держать лицо, но сдаётся, когда Антону приходится по-настоящему бежать. А потом платформа заканчивается, и брат превращается в черточку, в которую Арсений упорно вглядывается до последнего, когда уже не может даже различить его лицо. А потом его закрывает столб. В купе приходится вернуться. — Ну что, рада? — спрашивает Арсений со всей злостью, перемежаемой с всхлипываниями, на которую способен. — Чему? Что ты ненормальный? — Пиздец! — орёт в ответ Арсений и тут же вжимает голову в плечи — инстинктивно, чтобы прилетело не так больно. До этого он никогда не матерился при родителях. — Ты мне ещё спасибо скажешь. Мама обижается и не разговаривает с ним до самой Москвы, чему Арсений только рад.