Все, что осталось

      „Касуми понадобилось два часа, чтобы полностью захватить все пространство моего дома. Как по мановению волшебной палочки, на стенах появились портреты щенков, под порогом в уютном ложе устроился ее ворчливый хромой мопс, а кухня наполнилась горелым ароматом ее кулинарных экспериментов. В один миг мое тусклое холостяцкое гнездышко обрело очертания полноценного семейного очага. Я стоял в дверях и наблюдал за моей молодой беременной невестой. На ее исхудавшем после больницы теле, слегка выпирающий живот казался чем-то неестественным, словно проникшая извне раковая опухоль, плотно присосавшаяся к ее молодому хрупкому организму. Очень странно представлять собственного ребенка, как нечто угрожающее и опасное, но я ничего не мог с собой поделать. Я вспоминал ту жизнерадостную и бойкую Кики, что несколько месяцев назад влепила мне пощечину в очереди за лапшой, и невольно сравнивал с девушкой, суетящейся сейчас на моей кухне. Это были два разных человека. Та Касуми была яркой, интересной и притягательной особой, способной на невероятные необъяснимые поступки, порой глупые и абсурдные, но непременно запоминающиеся. А эта девушка милая и нежная, родная и любимая до боли в сердце казалась мне хрупкой, как хрустальная ваза, наполненная кристально-чистой водой. Каждому ее поступку было весьма разумное объяснение, в каждом ее слове имелся четкий смысл, каждое ее действие было направленно на исполнение четкого плана. Она не имела ничего общего с тем славным, слегка навязчивым и чрезмерно шумным ребенком. Она взрослая женщина, готовящаяся стать матерью. Взрослая умирающая женщина. Я видел, как дрожали ее руки, когда она вынимала из духовки безнадежно сгоревший пирог. Они дрожали не от волнения или досады, просто форма для выпечки стала для нее слишком тяжелой. Она ложится на кровать по двадцать раз на дню, ей тяжело стоять или сидеть, ей тяжело передвигаться из комнаты в комнату. Она не жалуется, но я вижу это. И в таком состоянии ее выписали из больницы. Это хорошее состояние, ей лучше. А когда было хуже… Даже страшно вспоминать.       Сегодня нашему малышу исполнилось двадцать недель. Это только половина срока, а организм Касуми уже напряжен до предела. Если роды произойдут сейчас, у малыша не будет ни единого шанса на выживание. Самый крайний срок, при котором плод может выжить, находясь отдельно от материнского тела, это двадцать четыре недели. Но даже на таком сроке шансы очень малы, особенно для мальчика. Девочки развиваются немного быстрее и их организм к двадцать четвертой неделе достаточно крепкий, чтобы сделать первый самостоятельный вдох, и то при условии, что малышку поместят в специальный аппарат. У мальчика же и на тридцатой неделе не так много шансов. И вот каждое утро мы с Касуми просыпаемся и молимся Богу, чтобы он помог Касуми продержаться еще хотя бы три месяца.       - Уже нет смысла просить за меня, — каждый раз говорила она Богу. — Ты уже дал мне все, о чем я просила. Теперь я прошу за него, — она гладила живот, и малыш отвечал ей бодрым толчком, — дай шанс, всего один. Он его обязательно использует.       Я стоял на коленях рядом с ней и кивал. Я никогда не умел разговаривать с Богом, он казался мне чем-то не реально далеким, а может, и вовсе не реальным. Я слишком хорошо знал легенды о Рикудо-саннине, Десятихвостом и прочих высших существах нашего мира, и они совсем не казались мне богами, у которых можно что-то попросить.       Словно прочитав мои мысли, Касуми отставила в сторону сгоревший пирог, села на стул рядом со мной и положила руку на мою.       - Не переживай, — сказала она мне, — все будет.       Она уверенно кивнула и улыбнулась.       - Может сходим куда-нибудь, — предложила она и задорно рассмеялась, —, а то я сожгла наш ужин.       Я согласно кивнул, и она убежала в комнату одеваться. Я поражался ее бесстрашию. Неужели это и есть то состояние, когда уже нечего терять, когда уже все равно, или это та самая непоколебимая вера, о которой она говорила мне каждый день. Вера в то, что Бог это не Рекудо-саннин и не Десятихвостый. Бог не принимает формы — Он сама Вселенная, частица которой находится внутри каждого из нас, и Он дает нам силы, дает энергию и возможность сделать все, что угодно. Во мне не было этой веры. У меня нет ни Бога, ни вселенской энергии. У меня только Рекудо-саннин, десятихвостый и чакра. И мне страшно. Так страшно, как еще никогда не было. Я сейчас в том состоянии, когда вот-вот потеряю все. Касуми я уже почти потерял — нет ни единого шанса спасти ее. Но есть шанс сохранить жизнь сыну. Я закрываю глаза и взываю к вселенскому Богу с просьбой. В первый раз в жизни я делаю это сам. Я прошу его отдать мне ее болезнь. Пусть она будет здоровой, пусть она родит нашего мальчика и живет с ним долго и счастливо, а я умру за нее, за них обоих.       На следующий день я отправился в больницу и прошел полное обследование. Я здоров. Бог меня не услышал.“       «Казалось, только вчера Какаши сдал экзамен на генина, а уже сегодня он усердно готовится к экзамену на чуунина. Ему всего шесть лет, а война уже стучится в двери. Я готов разорвать его малолетнего недоумка учителя, заявившего его на экзамен. Ему самому еще нет и двадцати, а он уже возомнил о себе черти что. С чего он взял, что он такой талантливый учитель, способный подготовить компанию шестилеток к сдаче такого серьезного экзамена. Я прекрасно видел эту „сверхсильную“ команду Минато. Ладно Какаши, он действительно талантлив и выжить на экзамене у него шанс есть, но он не так велик как хотелось бы. Эта девчонка, которую он год назад притащил к нам домой, очень хороший медик, оба ее родителей медики и это у нее в крови, но самозащита у нее хромает, да и скорость и ловкость еще не достигла того уровня, когда можно вступать в бой против взрослых шиноби, не первый раз сдающих экзамен. А об Учиха и говорить нечего, его в команду взяли только из-за фамилии. Может он и талантлив, но его рассеянность и не серьезное отношение к любой задаче не дает ему проявить свой талант. Пока Какаши будет думать, как защитить своих товарищей по команде, его уже сто раз успеют убить. Но даже если ему и удастся выжить и дойти до последнего этапа экзамена, я боюсь, что он его сдаст. Пока он бегает по полям, таскает воду, сгребает в стога сено и доит коров, мне не о чем беспокоиться. Даже наоборот, если на очередном сражении меня убьют, он сможет обеспечить себя, зарабатывая на простых заданиях ранга Д. Но если он получит статус чунина, рано или поздно его выпустят на поле боя, поставят в один ряд со взрослыми шиноби и тем самым обрекут на смерть. Сейчас на пороге войны статус чунина для шестилетнего пацана все равно, что смертельная болезнь, для его матери. Смерть дышит тебе в затылок, и никуда ты от не денешься.       Я решил, что так просто оставлять это нельзя. Решать за сына я не могу, с тех пор как он получил звание генина все, что касается его работы, больше не входит в перечень моих забот, но никто не мешает мне переговорить с теми, кто имеет право принимать эти решения. Или с теми, кто может повлиять на принятие этих решений. В общем, я решил встретиться с Джирайей.       - По какому случаю? — Спросил Джирайя, увидев меня.       Мы встретились в кафе, на центральной улице Конохи. Я не стал приглашать его домой, чтобы Какаши не смог подслушать наш разговор. Не смотря на удивительную неспособность моего сына выражать эмоции, любопытства ему было не занимать, а поймать его на шпионаже крайне не просто. Я сам его этому обучил и мог собой гордиться. Вот только теперь этот навык доставлял мне не мало проблем. Мой сын знал обо мне все. Шпионажу-то я его обучил, а вот искусству уважать чужую личную жизнь нет.       Я не стал ходить вокруг да около и сразу вывалил Джирайе все причины, по которым мы с ним сегодня встретились.       - Скажи своему мелкому, чтобы он отозвал заявку Какаши на сдачу экзамена на чуунина, — сказал я.       - Чего? — тут же ответил Джирайя, и я подумал, что вокруг все же походить придется.       - Ладно, начну с того, что ты знаешь, — говорю я, — со дня на день начнется война. Скорее всего она станет третьей великой войной шиноби. Туман и камень уже ведут сражения, скоро в войну вступит песок. Лист пока держит оборонительную позицию на границах страны огня, но со дня на день нападать придется и нам. Как ты думаешь, кто пойдет на фронт в первых рядах?       - Мы с тобой, — спокойно ответил Джирайя.       - Да, — говорю я, —, а когда мы погибнем?       - Другие джоунины Конохи, — сказал он.       - А после них?       - Чуунины, генины, а в конце концов из домов повылезают мамочки и пойдут дубасить врага сковородками, — не выдержал Джирайя, — к чему ты клонишь?       - А к тому, что если Какаши станет Чуунином, даю девять из десяти, что он примет участие в этой войне, и примерно столько же, что он оттуда не вернется.       Джирайя согласно кивнул.       - Да и, скорее всего, эта статистика коснется не только его, но и других детей Конохи, — сказал он.       - Да, я знаю, но из всех детей судьба Какаши волнует меня больше всего.       - И что ты хочешь от меня?       - Скажи своему мелкому, чтобы отозвал заявку Какаши на участие в экзамене, — попросил я.       - Ну, — вздохнул Джирайя, — я-то скажу, но послушает ли он меня… Минато уже взрослый, я ему не авторитет. Твои-то Ино-Шика-Чо поди не больно-то тебя слушаются.       - Шутишь, — говорю я, — с тех пор, как я ушел в декретный отпуск, я вижу их один-два раза в год, они скорее всего уже и имя мое забыли.       - Ты же уже вышел из отпуска.       - А толку, Шикаку и Иноичи в штабе сидят, один сенсор, другой мозговой центр. Только Чоуза на глаза и попадается время от времени. Но ты-то со своим общаешься.       - Я поговорю, — пообещал Джирайя, —, но ты сначала с сыном не хочешь обсудить? Он ведь и сам может отказаться.       - Нет, — говорю я, — Какаши уже взрослый, я для него не авторитет. Тут даже фишка „только через мой труп“ не прокатит. Ты — моя последняя надежда.       Джирайя незамедлительно выполнил обещание. Придя вечером с тренировки, Какаши молча прошел в свою комнату. От ужина он, конечно же, отказался и разговаривать со мной не стал. Проворачивая махинации за спиной сына, я позабыл о самой важной вещи — маскировка. Я забыл попросить Джирайю скрыть тот факт, что Какаши не получит допуск на экзамен из-за меня. А сам он не догадался. Нет, он сделал это специально, и я даже догадываюсь по какой причине.»