Все, что осталось

      «В тот вечер мы решили лечь пораньше. Касуми не важно себя чувствовала, жаловалась на дикую усталость и головную боль, поэтому я расстелил постель и задвинул шторы уже в девять часов. С такими симптомами в больнице делать нечего, поэтому паниковать я не стал. Последнюю неделю у нее все время что-нибудь болит, так что если она не харкает кровью и не падает в обмороки, это и за болезнь-то не считается. Раньше, каждый раз, как Кики попадала в больницу, я ловил Цунаде в коридоре и спрашивал сколько еще у нас времени. Но когда в ответ она в первый раз рассеянно пожала плечами, я понял, что времени больше нет. Это может случиться в любой момент. Я перестал спать ночами.       Этот вечер не стал исключением, я не смог заснуть. Я лежал в кровати рядом с любимой женщиной и в миллионный раз разглядывал деревянный потолок. Я не смотрел на Касуми, я боялся, что посмотрю и увижу ее мертвой. Даже если она просто спит, при тусклом ночном освещении ее лицо будет казаться мне безжизненным. Я испугаюсь тогда, а бояться мне ни в коем случае нельзя. Сначала мы держались на слепой уверенности Касуми, теперь нас держит только мое показное спокойствие. Если я сорвусь, пиши пропало, миссия будет провалена, а на кону жизнь нашего малыша, и я не могу допустить этого. Поэтому я смотрю в потолок, хотя все мое внимание сосредоточенно на шее, в которую носом уткнулась Касуми. Я чувствую ее дыхание, и это помогает мне держаться. Пока я его чувствую, все в порядке. Я готов был неподвижно пролежать всю ночь, полностью погрузившись в ритм ее дыхания, с застывшим взглядом на потолке, но Касуми не дала мне этого.       Она села так резко, что заставила меня вздрогнуть. Ее дыхание сбилось, а потом она резко распахнула глаза и села. Ее дрожащий силуэт словно съежился на фоне штор, тускло подсвечиваемых уличными фонарями.       - Сакумо, я больше не могу, — жалобно простонала она, — это предел, я больше не могу.       Я почувствовал, как сердце заполняется холодом, паника медленно подкрадывалась к моему разуму, и я из-за всех сил пытался загнать ее обратно. Еще не время! Сейчас нельзя сдаваться! Я аккуратно взял за плечи свою перепуганную невесту и мягко сказал:       - Милая, успокойся, — я поглаживал ее руки и улыбался. Улыбка вышла фальшивой, но все же я надеялся, что при таком скудном освещении она не заметит этого.       - Ты справишься, — говорил я ей. — Ты продержалась уже так долго, а осталось совсем чуть-чуть.       - Не справлюсь, — отчаянно выкрикнула она в ответ, и по ее щекам покатились слезы. — Я боюсь! Мамочка, у меня ничего не выходит. Я даже дышать не могу…       Она конвульсивно выдохнула и, в подтверждение своим словам, через силу снова заполнила легкие воздухом.       - Мне так трудно… — ее голос сорвался на шепот.       - Перестань, — строго сказал я ей. Мне не хотелось давить на нее, но другого выбора я не видел. Если сейчас она сдастся, у нашего малыша не будет и шанса, а значит все ее страдания потеряют смысл.       - Ты должна взять себя в руки, — чуть мягче сказал я и, почувствовав, что Касуми не слушает меня, чуть встряхнул ее за плечи. — Послушай меня! Я понимаю, тебе сейчас очень трудно и больно, поверь, я отдал бы что угодно, чтобы забрать у тебя эту боль, но я не могу. Ты должна сама справиться с этим, ради нашего малыша.       Я положил ее руку на выпирающий живот, чтобы она смогла почувствовать жизнь внутри себя.       - Ты чувствуешь его? — Спросил я. — Это он, наш малыш, и он очень хочет, чтобы ты дала ему шанс выжить. Ты должна держаться ради него, ради меня, ради самой себя, ради всех нас. Ты помнишь тот момент, когда решила дать ему жизнь, помнишь, почему ты это сделала?       Я мягко взял ее за подбородок, приподнял лицо, и она кивнула мне в ответ.       - Успокойся, — мягко повторил я, — сейчас я отвезу тебя в больницу, и Цунаде поможет тебе справиться с этим, хорошо?       Вопреки моим ожиданиям она отрицательно замотала головой.       - Нет, — уверенно ответила она, — я сама справлюсь. Но мне нужно больше сил для этого.       - Есть хочешь? — Предположил я.       Касуми улыбнулась и отрицательно замотала головой.       - Нет, — сказала она, — я хочу туда.       Я сначала не понял, о чем она говорит, но когда до меня дошло, мир словно перевернулся.       - Нет, — медленно протянул я, — это слишком опасно.       - Но это поможет, — уверенно закивала она, — я точно знаю. Другого выбора нет.»       «Война вступила в решающую фазу. Сражения велись то там, то тут. Всюду гремели взрывы. Каждый день в Коноху приносили все больше раненых, больницы уже не хватало и правое крыло академии переоборудовали под госпиталь. Несколько раз, навещая искалеченных товарищей, я натыкался на Рин, товарища Какаши по команде. Сначала она здоровалась со мной, но вскоре прилив раненых стал настолько велик, что она даже внимания не обращала на тех, кто заходит в больницу на своих двоих. А в последнюю нашу встречу я и вовсе с трудом ее узнал. Она стояла в приемном покое, держала в руках поднос с бинтами и дезинфицирующими средствами и смотрела в одну точку. Вид у нее был такой, словно она провела без сна уже несколько дней. Вполне вероятно, что так оно и было. Рин была не единственной маленькой девочкой, помогающей в больнице. Таких было много, и все они выглядели одинаково измотанными. И не только Рин из команды Какаши погрязла в событиях по самые уши. В силу своего юного возраста поколение моего сына не отправляли на фронт, но все они без устали помогали в деревне. Жилет чунина, который Какаши заработал себе два года назад во время первой попытки сдать экзамен, особо не повлиял на его жизнь, серьезные задания ему не поручали. В основном он отвечал за эвакуации и распределения раненых, и меня это безгранично радовало. Но это только пока. Пока мое поколение еще живо и способно сражаться.       С каждым днем все больше раненых, погибших и осиротевших. Беспризорные дети, в один миг лишившиеся родительской опеки, сбивались в кучу возле пунктов выдачи. Они жались друг к другу и ревели, не имея ни малейшего понятия, как им дальше жить. Глядя на этих маленьких беззащитных существ, я невольно радовался тому, что если я не вернусь с очередной миссии, Какаши не будет стоять среди них и взывать о помощи. Восьми лет достаточно, чтобы продолжить жизнь самостоятельно, а для Какаши этого даже много, он уже в пять превратился во взрослого сформировавшегося человека. Я был за него спокоен. К тому же то задание, на которое я отправлюсь через два часа, имеет лишь пять процентов на успех, и, в случае провала, я не вернусь.       И вот я рыскаю по деревне в поисках сына. Я знаю, что он где-то здесь, помогает доставлять раненых в госпиталь, перебегает от одного несчастного к другому, спрашивает фамилию и вносит в списки, чтобы сообщить родным кто вернулся, а кто нет. Но на улицах суета, сражение проходит так близко от границ, что в Конохе введено военное положение. Все жители высыпали на улицы в ожидании приказа Хокаге об эвакуации. Безграничный поток дрожащих от страха мирных жителей струился рекой по центральной улице, одни искали родных, другие просто бесцельно шатались туда сюда, а третьи пытались привести весь этот хаос в относительный порядок, и где-то среди них был и Какаши.       Я переходил от одной толпы людей к другой, спрашивая, не видели ли они моего маленького сына. Одни пожимали в ответ плечами, другие засыпали меня схожими вопросами про собственных родных. Поиски затягивались. До отправления оставалось все меньше и меньше времени.       Обычно перед заданиями мы не прощались. Какаши за меня не беспокоился, он верил, что я вернусь, а я не беспокоился за него. С чего бы? Он у меня умница, лучший шиноби своего поколения. Нет, я волновался, конечно, но не на столько, чтобы идти прощаться. Пару раз он возвращался с заданий с травмами, но как правило это были синяки ссадины и ушибы, тот же багаж он притаскивал и с тренировок. Ну чего тут беспокоиться? Но в этот раз все по-другому. Это война. И скверное предчувствие тревожило мое сердце. Я готов отдать жизнь за деревню. Свою готов. Но сегодня я поведу за собой отряд из двадцати человек. Сколько вернется назад? А если я никого не смогу спасти? Как я буду смотреть в глаза моему маленькому сыну? Что я ему скажу? Помнишь, сынок, я говорил тебе ценить своих товарищей, любить их и делать все, чтобы они вместе с тобой вернулись назад? Так вот, забудь. Скоро ты поведешь их за собой на фронт, они будут пачками гибнуть за твоей спиной, но это не важно, у тебя есть задание и ты должен выполнить его любой ценой. Иди и не оборачивайся, оставь их мертвые тела на поле боя, мы подберем их позже, а может быть и нет. Это я должен буду сказать?       Война, как игра по обмену одной жизни на другую, и ты как командир должен решить кто должен умереть, чтобы кто-то смог выжить, и стоит ли отдавать жизнь этого человека, чтобы выжил вон тот? Обменяв жизни наиболее выгодно, ты можешь выиграть войну. Но каждая твоя ошибка оборачивается пустой ставкой. Ты отдаешь жизни, отдаешь, отдаешь, а в замен никто не выживает — вот оно полное поражение, абсолютный реванш смерти. Нет, этого я точно не должен говорить. Это должны знать мы, командиры, а маленькие дети пусть верят в дружбу и любовь, и в бесплатное право на жизнь. Может они так и не дойдут до фронта, может быть, мы закончим миссию с успехом и все вместе вернемся домой. Война закончится и больше никогда не начнется. И мой маленький сын никогда не узнает о том, что значит выбирать между другом и другом. Может быть…       Время неумолимо катится вперед, мчится на всех скоростях, а Какаши нигде не видно. Мой самый родной на свете человечек затерялся в бесконечном потоке перепуганных людей. До отбытия осталось несколько жалких минут и дурное предчувствие сводит меня с ума, подкашивает ноги. Мне надо его увидеть, необходимо, просто, чтобы сказать, что ему не о чем беспокоиться, что я скоро вернусь и все те люди, которых я сегодня поведу за собой вернуться тоже, и что я очень, очень сильно его люблю.       Какаши я так и не нашел, но мне посчастливилось наткнуться на его товарища по команде. Обито сидел на корточках возле небольшой группы израненных шиноби, только что вернувшихся с задания, и старательно выводил на листочке их имена. Потом он повернулся к телу с головой накрытому простыней и спросил:       - А его как?       Кто-то ответил, и Обито, достал другой список. Список более не существующих в этом мире людей. Вид у мальчика был уставший и отстраненный, он делал это с таким равнодушием, словно патологоанатом с сорокалетним стажем. Больно было на это смотреть. Перед глазами вставала картина, как все эти замученные дети вечерами возвращаются домой и льют в подушки бесконечные потоки слез, которые сдерживали на протяжении всего дня.       Я отвел Обито в сторону и сунул ему коротенькую записочку, которую попросил передать при встрече Какаши. Мальчик безразлично кивнул, зевнул и сунул записку в карман. Вот и все, время отбытия подошло. Я развернулся и направился к воротам, ведущим прочь из родной деревни.       Возле ворот я провел своей команде краткий инструктаж, изложил план действий и на всякий случай проверил содержимое их рюкзаков. Если кто-то что-то забудет, это может стоить кому-то жизни, а я этого не хочу. После мы отправились в путь, но не успел я пройти и пяти метров, как услышал голос своего маленького сына.       - Папа! — кричал он.       Я обернулся и увидел, как Какаши несется ко мне со всех ног, расталкивая толпу. У самых ворот его поймал дежурный, дав понять, что за пределы деревни ему выходить запрещено. Какаши покорно остановился и не решительно перешагнул с ноги на ногу, а потом снова закричал:       - Я тоже люблю тебя, пап!       Он отчаянно замахал мне рукой. Под маской этого не было видно, но я знал, что он улыбается. Он верил в меня. Он по-прежнему верил, что я вернусь.»