Все, что осталось

      «Сейчас Какаши больше похож на волчонка, чем на человека. Его взгляд ясен и резок. Он напряжен и сосредоточен, словно в момент охоты и кажется, что он вот-вот кинется на свою жертву, чтобы растерзать ее и проглотить, не оставив и косточки. Его лицо перемазано кровью, его губы плотно сжаты. Он смотрит на меня, и я кожей ощущаю его ярость. Я чувствую его усталость, его боль, но ничего не могу сделать.       - Видно сын пошел в отца, — устало протянул главарь, отрывая нож от лица Какаши, — не уж-то мне от вас не будет проку? Или может ты все-таки поделишься со мной чем-нибудь интересным?       Я хотел было спросить, что, именно, его интересует, я уже открыл рот, но Какаши перебил меня. Он яростно дернулся и подался вперед. Я уверен, он точно бы набросился на меня, если бы не веревки, которые его держали. Его руки так плотно были прижаты к телу, что такое не осторожное движение заставило его потерять равновесие и он упал лицом вниз на каменный пол.       - Если ты скажешь хоть слово, — яростно прорычал он, — я сам тебя убью!       Сколько решительности, сколько ненависти и презрения было в этих словах! Мне захотелось плакать, но я заставил себя улыбнуться. Я никогда не думал, что мой сын будет так ко мне относиться, но я понимал почему это происходит. Какаши способный ученик, он любит свою деревню и готов сражаться за нее до последнего вздоха. Я сам учил его этому, потом его учили этому в академии, может и Минато тоже его этому учил. В любом случае Какаши точно знает, как надо поступать в подобных ситуациях. Не так, как поступил я. Совсем не так. Но как ему сейчас объяснить, что я бы не смог увидеть его еще раз, действуя по правилам? Как объяснить ребенку, что для родителя пережить своего ребенка страшнее смерти, и если я не могу спасти его, то лучше умереть рядом с ним? Разве возможно объяснить маленькому мальчику, что он все для того, кто его создал? У маленького мальчика есть свое собственное „все“ мне не ведомое и от меня далекое. И он сейчас защищает это. А я хочу защитить его. Даже если защитить означает продлить его муки на столько, чтобы наши успели придти.       Какаши лежит на полу, с его лица капает кровь, образовывая вокруг алую лужицу. Он не может подняться сам, а главарь не спешит его поднимать. Я пытаюсь различить выражение его лица, но Какаши больше на меня не смотрит. Он отвернулся от меня, направив взгляд в стену.       - Посмотри, как отчаянно он сражается, — снова обратился ко мне главарь, — удивительный мальчик. Неужели ты не хочешь, чтобы он выжил?       - Хочу, — честно ответил я.       - Я могу его отпустить, — продолжил он, — один ребенок не сыграет большой роли. Если ты ответишь на все мои вопросы, я отпущу его домой. Он вернется в свою деревню и никто не тронет его на обратном пути.       Какаши весь съежился на полу от этих слов. Я заметил, как по его телу пробежала дрожь. Но в этот раз он промолчал. Он упрямо продолжал смотреть в стену, не обращая на меня никакого внимания. Даже если главарь говорит правду, когда он развяжет веревки, Какаши не уйдет. Он останется здесь, чтобы умереть. Может быть даже чтобы убить меня перед этим. В этот момент в моей голове созрел еще один глупый план. Я коротко кивнул главарю и сказал:       - Только один на один.       - Стесняешься говорить при сыне? — он саркастично приподнял бровь и усмехнулся.       - Дети спят крепче, пока ничего не знают, — пояснил я свой выбор.       Главарь понимающе кивнул и дал знак своим подручным, чтобы те увели меня в другое помещение. Я покорно поднялся, когда они схватили меня за шиворот и потянули вверх. Я медленно шел по указанному пути, содрогаясь от беззвучных проклятий своего сына. Я чувствовал эту ненависть. Она болью отдавалась во мне, заставляя все внутри переворачиваться к верху дном. Я хотел крикнуть ему, что все это не правда, это просто план, очередной дурацкий план, который вытащит нас отсюда. И я кричал ему, мысленно, не раскрывая рта, но мой сын меня не слышал. Он не видел моего лица, он не мог меня понять. Никак не мог.»       „Мы сделали это. Мы стояли на вершине самой непокорной горы в истории, известной всему миру как драконья гора. Моя маленькая невеста исполнила одну из главных целей своей жизни, и теперь она не походила на себя прежнюю. Произошедшие в ней перемены невозможно описать. Она стала спокойной, уверенной. На ее лице было такое умиротворение, как в момент глубочайшей медитации. Она была в гармонии с собой и больше уже ничего не боялась.       Здесь, на вершине драконьей горы, открывался поистине невероятный вид. Сказки не врали. Весь мир, как на ладони собственной руки. Сожмешь кулак и мира нет. А можно накрыть ладонью сверху и защитить от бурь грядущих лет, от горя и отчаяния, от боли, войн и слез. Я чувствую себя здесь Богом. Коноха, как фигура на шахматной доске, куда моя любовь вернется, чтобы умереть. Но если я сожму кулак и раздавлю весь мир. Не надо будет возвращаться, мы сможем здесь остаться навсегда. И я не знаю, что мне делать. Смотрю на свой собственный дом, люблю его и ненавижу. Я словно Бог. И если он в момент создания мира чувствовал то же, что и я сейчас. Я с уверенностью могу сказать, что нет несчастней человека, чем тот, что создал нас. Лишь потому что выбор не всегда идет по двум путям: там хорошо, там плохо. И иногда нет меньшего из зол.       Моя любовь очаровательно тиха. Ее взгляд устремлен далеко вперед, поверх коноховских домов, поверх горы с высеченными лицами Хокаге, он дотянулся до самого горизонта, ловко перепрыгнул через него и устремился за грань человеческого восприятия, куда-то в параллельную вселенную. Туда, куда нам, живым людям, доступ закрыт. Она настолько далеко, на столько не здесь, что ни мне, ни Кейске уже не вернуть ее назад. Она так мила и так прекрасна сейчас. Так недоступна, словно ее никогда и не было. Словно иллюзия, гендзюцу, глупая фантазия больного человека. Я вижу, как шевелятся ее губы, она говорит, но звук, сорванный ветром с ее пересохших губ, рассеивается по небу, не долетая до наших ушей. Она шепчет заклинание, нежно поглаживая живот. Сейчас она говорит не с нами. Все ее слова предназначены для нашего малыша, и нам с Кейске незачем знать, что именно она говорит.       Мы простояли на вершине два часа. Это все вранье, про сумасшедшие ветра, сдувающие путников за три минуты. Ветер был здесь мягким и послушным, он проходил сквозь нас, рассеивая мысли. Борьба в моей душе то разгоралась, то снова утихала. Я не мог понять чего не хочу больше: лишиться мира или единственной любви. Я не видел выхода, не понимал собственных чувств. Если эта гора действительно насквозь пропитана магией, то почему только Касуми смогла получить ее силу. Столько людей вокруг страдают и нуждаются в помощи, но гора позвала только ее. Это волшебство обескураживало своей невозможностью и в то же время восхищало. Мне хотелось приручить его, сделать так, чтобы оно всегда оставалось с моей женой и придавало ей сил жить дальше. Если бы только забрать его с собой. Если бы я только мог сделать это.       Когда Касуми повернулась ко мне и обняла, я вдруг понял, что это невозможно. Она прижалась ко мне всем телом и задрожала. Силы, словно разом покинули ее.       - Я больше не могу, — шептала она мне, — пора возвращаться.       Реальность вдруг навалилась на меня тяжелым комом. Я крепко зажмурил глаза и вновь открыл их. То, что я понял тогда, то что я увидел… Это… Это…“       Запись оборвалась. Какаши набрал в легкие побольше воздуха и медленно выпустил его наружу. Воображение в миг нарисовало тысячу вариантов того, что мог увидеть его отец, но он заглушил свою фантазию. Что толку гадать? В реальном мире все должно быть просто. Это не джираевские книжки, тут не будет страстной исцеляющей любви или коварных злодеев, внезапно выпрыгивающих из-за кустов с целью растоптать главных героев. В реальной жизни люди сами себя уничтожают. Тут ни к чему антагонист. Человек сам себе самый лучший и самый коварный антагонист, какого не придумает даже самый опытный писатель.       Какаши знал это не по наслышке. Он столько лет убил на то, чтобы растерзать самого себя изнутри, что уже и не надеялся, что кто-то сможет исцелить эти кровавые раны. Такими медицинскими техниками не обладает даже Цунаде-сама, она заштопала ему лицо, неоднократно исцеляла раны на теле, руках и ногах, но больную душу мог исцелить только один ниндзя-медик. Да только она мертва. Она ушла оставив в память о себе самую глубокую рану.       Погода начала портиться. Небо стали затягивать тучи, проливая на землю мелкий противный дождик. Какаши столько времени просидел на этом дереве, что уже почти врос в него. Ему было тепло и комфортно за густыми ветвями. Никто не видел его, никто не обращал на него внимания. Одиночество, постоянно сжирающее его изнутри, сейчас нежно обняло его своими невидимыми руками, погрузив в привычную пустую обстановку. Это чувство, когда вокруг никого и ничего нет, отравляло своим безумием, притягивая снова и снова, как наркотик. Он ненавидел одиночество, но стремился к нему. Он хотел быть один. Когда он был один, с ним была Рин, с ним был Обито, с ним был его отец, а теперь к ним присоединилась и его мама. Но они растворялись в воздухе, как фантомы, когда он выходил в люди.       Это были две разные реальности. Какаши понимал, что должен выбрать только одну. Но оба выбора были одинаково плохими. Он не мог отказаться ни от своих погибших друзей и родных, ни от живых дорогих его сердцу людей. Он понимал, о чем говорил отец. Иногда просто нет меньшего из зол. Иногда просто невозможно отпустить мертвых. Иногда невыносимо оставаться в обществе живых.       Какаши снова перевернул страницу. До последней записи в дневнике осталось совсем немного. Он жаждал продолжения, но боялся прочитать подробности уже давно известных ему событий. Кому охота заглянуть в миг своего собственного рождения и своими глазами увидеть муки умирающей матери? Кому охота узнать, что чувствует шиноби за день, за два, за три до ритуального самоубийства? Что происходит в голове у человека, когда он поднимает клинок и вспарывает себе живот, тем самым принося извинения за не исполненный долг?       Какаши не уверен, что хочет это знать. Но он не может оставить дневник недочитанным и просто забыть про него. Он встал на путь самопознания и не имеет прав свернуть. Он и так слишком труслив и жалок. Он не может позволить себе струсить еще раз.       Он не имеет на это право! У него есть долг! Он дал себе слово, что станет опорой и поддержкой для своего ученика. Но какой толк от сухой тростинки, ломающейся от слабых отголосков прошлого. Он должен стать сильнее и пройти это испытание до самого конца. Он сделает это, сделает…       Собравшись с мыслями, выпрямив спину и сконцентрировав все свое внимание на дневнике отца, Какаши медленно погрузился в чтение.