Все, что осталось

      Инудзука Кейске неожиданно рассмеялся. Расхохотался так, словно кто-то вколол ему лошадиную дозу наркотика. Какаши недоуменно смотрел на дядю, проявившего такую неординарную реакцию при встрече с давно брошенным племянником. Укол обиды пронзил его сердце и, он отвел взгляд.       - Извини… — сквозь смех, вытирая подступившие слезы, проговорил Кейске, — извини… Я не над тобой смеюсь, а над собой. Я трус и дурак, ничего кроме смеха в себе и вызвать не могу. Я так долго ждал этой встречи, так давно копил в себе смелость и столько хотел сказать, но… сейчас я сижу перед тобой и вся моя смелость умчалась куда-то, мне стыдно. Стыдно и смешно. Еще лет пять назад я злился на свою трусость, а теперь я просто старый дурак, смех да и только! Я должен был раньше встретиться с тобой, намного раньше.       Какаши слушал, не поднимая взгляда.       - Нет, не так, — сказал Кейске, — еще тогда я не должен был уходить.       - Я понимаю вашу гордость, — тихим спокойным тоном произнес Какаши.       Он действительно понимал, что значит гордость клана, ему не раз приходилось сталкиваться с ней в обыденной жизни. Вся история Конохи писалась этой гордостью, не счастливая история.       - Да, я пошел на поводу у гордости, — Кейсе активно закивал, — это самая страшная моя ошибка. Я столько лет учился смирять свою гордость, только ради одной встречи — вот этой. Ты знаешь, твоя мама родилась без гордости. В ней не было места для подобных глупостей, она была до отказа напичкана светом, мечтами, различными стремлениями и любовью.       Единственным ее недостатком был ее брат — это я. Неудивительно, что она отказалась доверить тебя мне и нашему клану. Клан — это огромная черная дыра, где от каждого требуют быть лучше всех и никого не просят быть собой. Твой отец был совсем другим человеком. Ему было плевать, кем ты вырастишь, он был доволен тем, что ты есть у него. Поэтому Касуми выбрала его. Как бы ты на него не злился, и как бы он не бесил меня, он был очень хорошим человеком, слабовольным кретином, но хорошим.       - Я уже не злюсь, — еще тише проговорил Какаши, словно разговаривал не с дядей, а с самим собой.       - Видишь, даже ты смирил свою гордость, — Кейске снова рассмеялся, — хотя характер у тебя будь здоров, я помню!       Кейске взял Какаши за руку и указал на небольшой шрамик в центре ладони.       - Это я тебе оставил, — сказал он.       - Я знаю, — ответил Какаши.       - Я не хотел.       - Я знаю.       Неловкость от прикосновения одновременно родного и совершенно чужого человека захватила Какаши, и он осторожно высвободил руку.       - Извини, — чуть расстроившись произнес Кейске, но сразу снова оживился. — Ты знаешь, этот дневник был написан не для тебя. Там есть такие вещи, которые тебе бы лучше не знать. Но есть и то, что знать тебе необходимо. Эти вещи должен был рассказать тебе я. Прости, что не сделал этого. Я очень виноват перед тобой. Я просто обиделся и сбежал. Ей богу, как ребенок! Я ведь по-прежнему такой, разница лишь в том, что теперь я это понимаю. А вот ты совсем на меня не похож. Лицо у тебя от отца, а нутро от матери. Сколько бы жизнь тебя не била, ты все равно поднимаешься. Я ведь все про тебя знаю, про все твои несчастья знаю. И понимаю, отчего ты так сорвался. Касуми тоже так делала. Каждая трагедия ее жизни заставляла ее полностью разрушаться, она крушила все вокруг, кричала и плакала, буквально сходила с ума, но только для того, чтобы наутро выстроить себя заново уже новым, приспособленным человеком. Этот дневник настоящее откровение твоего отца, он для тебя как удар топором в сердце, но ведь ты уже приспособился? Уже собрал себя заново?       Какаши коротко просмотрел помятые, растрепанные странички. Они лежали кое-как в абсолютном беспорядке и, казалось, уже невозможно найти те последние несколько страничек, что он не успел дочитать. Трудно было разобраться, какие эмоции вызывает у него этот дневник. Какаши уже больше не испытывал того благоговейного трепета и страха, какой поглощал его в тот самый момент, когда он нашел первую страницу. Он не чувствовал той разрывающей боли, что терзала его последние дни, пока он читал весь тот ужас, что пережили его родители из-за него. И то опустошение, что охватило его, когда он узнал о погибшем брате, тоже исчезло. Он вернулся в привычное состояние легкой депрессии и спокойной сосредоточенности. Он приспособился.       - Ну что, Какаши, ты готов идти дальше? — спросил Кейске.       - Да, — сказал Какаши и кивнул, подтверждая свои слова, — конечно.       Кейске довольно улыбнулся. Он достал из-за пазухи небольшой светло-коричневый сверток овальной формы и вложил его в руку Какаши, крепко пожав ее.       - Твой отец отдал мне это не за долго до смерти. — Сказал он. — Честно говоря, не знаю зачем. Мы к тому времени уже не общались ни с ним, ни с тобой. Да и я с самого начала не собирался туда возвращаться. Но может ты захочешь.       Какаши коротко кивнул в знак благодарности.       - Ну ладно, пойду. — Кейске поднялся с кушетки. — Ты заходи если что, да и просто заходи.       Какаши снова кивнул и его старый дядя исчез за брезентовыми дверями больничной палатки. Какаши не был уверен, что увидит дядю снова, что захочет увидеть. И не был уверен, что дядя захочет, но его уже не так сильно это беспокоило. Очевидно, дядя был прав — он приспособился.       Какаши осторожно развернул сверток, там прятался ключ. Но не обычный ключ от дверного замка, а ключ-камень от самой опасной горы в истории. Внутри вдруг все перевернулось, сердце забилось, как после адреналинового укола, тело наполнила невероятная теплая энергия. Камень был напитан чьей-то чакрой. Очевидно, чакра необходима, чтобы активировать описанный в дневнике механизм. Может это чакра его матери? Нет, из-за болезни она не могла вырабатывать чакру. Тогда кто же пропитал его? Чакра его отца тоже была другой, он хорошо чувствовал и помнил ее. Дядя тоже вряд ли стал бы это делать. Может это чакра самой горы? Может быть легенда не ложь, а дракон еще жив? Что за бред!       Какаши снова завернул камень в лоскут ткани и убрал его в карман. С ним он решил разобраться позже. Сначала надо решить, что делать с дневником. Действительно ли Какаши не хочет узнать продолжение истории? Он осторожно расправил странички и бережно рассортировал их в прежнем шахматном порядке. Спустя несколько минут он дошел до того самого момента, где прекратил чтение. Вопрос, продолжать ли чтение, занимал его не долго. Конечно, он дочитает до конца. Какаши еще ни одного романа не бросил на середине и не бросит никогда. Он еще раз проверил, все ли разложено верно и пересчитал все странички, чтобы убедиться, что ничего не потеряно больше. И только после этого он позволил себе расслабиться и погрузиться в чтение. Удивительно, но Какаши больше не воспринимал дневник своего отца, как чью-то несчастную историю жизни, теперь для него это был лишь роман, а каждый описанный в нем человек выдуманным персонажем, даже он сам.       «Наконец-то Какаши вернулся домой. Из-за ран на лице его продержали в больнице почти две недели. Ему на лицо пришлось наложить около восьмидесяти швов, и сейчас он не очень-то был на себя похож. Рин сказала, что шов косметический, со временем станет менее заметен и к Какаши вернется былая привлекательность. Но сейчас эти красные бугристые рубцы выглядят просто ужасно, хотя под маской их и не видно, сам факт что они есть меня совсем не радует, что не скажешь о Какаши. Он воистину удивительный ребенок. Едва успел вернуться домой, как ринулся к зеркалу, чтобы спокойно разглядеть себя поближе. В силу невысокого роста ему приходилось вставать на цыпочки, чтобы дотянуться до маленького прямоугольного зеркала, висящего в ванной. Он внимательно разглядывал себя в зеркало, и на его лице отражались самодовольство и сожаление.       - Жаль под маской не видно, — уныло пробурчал он.       Первое боевое ранение добавило ему гордости. Понюхав пороху, Какаши расцвел и светился, словно для этого и был рожден. Но он вышел из опасного сражения живым. Он вышел оттуда без потерь, мы все вернулись домой живыми, а, значит, он еще не знает что такое настоящая война.       Заметив меня боковым зрением, Какаши фыркнул и, нацепив маску на лицо, скрылся в своей комнате. Последние две недели на меня так реагировали все без исключения. Старые друзья перестали заходить ко мне в гости и здороваться на улице, продавцы перестали продавать мне еду, а Хокаге перестал поручать мне задания. Запасов еды осталось не так уж и много. Скоро мне придется сесть на шею восьмилетнему сыну и у него добавится еще один повод презирать меня. Все корят меня за одну ошибку и вряд ли мне удастся заслужить прощение. Удивительно, но из всех детей, из всех взрослых пострадали только мы с Какаши. А меня после этого даже лечить отказались. Если бы ни эта маленькая подружка Какаши Рин, меня бы, наверное, уже не было. Удивительная девочка, родители запрещают ей приходить, а она все равно приходит. Это редкость, когда дети в столь юном возрасте имеют свою голову на плечах и способны на принятие и отстаивание собственных решений. Хотя, скорее всего, она делает это, потому что ей нравится Какаши. На самом деле это, очевидно, до нельзя, только сам Какаши этого и не замечает. С его легкой заторможенностью в сфере человеческих взаимоотношений и чувств, для того чтобы он понял, какие, именно, чувства она питает к нему, сводку о них надо включить в список правил шиноби. Какаши выучит, запомнит, но вряд ли разберется, что с этим делать. Да не беда, его время еще придет, он просто слишком мал для этого. Вопрос лишь в том, хватит ли у Рин терпения ждать.       Эти две недели она исправно приходила ко мне сюда, накладывала и снимала швы, делала перевязки, потом шла в больницу и делала тоже самое для Какаши, а потом получала выговор от начальства за опаздание, плакала в туалете и на следующее утро снова приходила сюда. Это того не стоило, в ее действиях не было никакого смысла. Ни мой сын, ни мои друзья, ни кто бы то ни было еще не хотели ее здесь видеть, но она приходила все равно. Очень милая девочка и очень добрая. Какаши с ней очень повезло.       В последнее время я жил на кухне. Какаши не заходил сюда, он кроме как в своей комнате да в ванной вообще нигде не бывал в доме. Рано утром он сбегал из дома и поздно вечером возвращался. Все вопросы по поводу его отсутствия игнорировались, словно меня и не было. Может дело в том, что я провалил задание, и теперь он презирал меня, а может это из-за того, что несмотря на отсутствие денег и людей, согласных продать мне что-либо, я исправно каждый вечер находил возможность напиться, за что Какаши начинал презирать меня еще сильнее. Я пытался успокоить себя тем, что это временные трудности, что придет время и жители деревни забудут о том, что из-за меня украли их детей, ведь главное, что потом их вернули. Я надеялся, что Хокаге забудет о том, что я ослушался приказа и провалил задание, несмотря на всю его важность. Я молился, чтобы сын перестал видеть во мне врага и снова начал просить у меня помощи в тренировках. Но день сменялся днем, а прогресса не было видно. Ситуация не улучшалась и я снова напивался, и только утром понимал на сколько сильно. Временами Какаши заглядывал на кухню и на его лице отражалось отвращение, после чего он сразу прятался в своей комнате. Я не знаю, зачем он приходил ко мне, я спрашивал, но он не отвечал. Честно говоря, я бы вряд ли услышал, если бы он ответил, вот на столько я был пьян, вот так низко я опустился.»       «Похороны прошли в субботу семнадцатого сентября, как и положено на третий день. Погода была ясная и солнечная, птицы просто заливались своими песнями. Замечательный был день! Народа было очень много, целый клан от мала до велика пришел с ней попрощаться, как и положено по традиции. Те люди, которых не было рядом с ней при жизни, внезапно вспомнили о ней после смерти. Удивительный факт!       Я не плакал. Кейске тоже. Мы стояли бок о бок и молчали. Не о чем было говорить. Мы смотрели, как люди подходят и прощаются с ней и нашим мертворожденным малышом, как гроб закрывают и опускают под землю, как засыпают его землей и устанавливают могильную плиту. Церемония длилась два часа, а потом все разошлись по своим делам. Остались только мы с Кейске. Мы стояли бок о бок до самого вечера и молчали. Говорить, действительно, было не о чем. Около девяти вечера он ушел, а я покинул кладбище только утром, чтобы прийти в больницу и навестить нашего второго малыша, который остался здесь со мной жить. Потом я снова приду сюда. Я знал, что буду приходить сюда снова и снова, пока не смирюсь с их смертью, пока не научусь жить дальше. Я надеялся, что у меня получится, но я не был в этом уверен. Мне кажется, что я буду приходить сюда каждый день до самой смерти, потому что не смогу жить без них. Потому что со смертью Касуми и нашего малыша, я сам стал наполовину мертвым, а значит мое место наполовину здесь.»       Какаши очень хорошо понимал, о чем именно писал отец, он сам день за днем приходил на могилы своих погибших товарищей и родных людей, он стремился прикоснуться к ним, стать ближе, заслужить их прощение, вернуть утерянную часть самого себя. Это было больно, почти невыносимо, но время шло и Какаши приспособился, как всегда.