Раб. Раб. Раб. Раб. Раб.
Он закрывает окно и отворачивается, но голос никуда не уходит. Дазай жмурится до такой степени, что боль в глазах начинает перетекать по лбу и отдаваться внутри черепа. Закрывает руками уши, и это ненадолго помогает – вакуум не пропускает слова, укрывая парня от давления извне. Но это означает лишь то, что это не слуховые галлюцинации, а он действительно слышит чей-то голос. Он убирает руки, сжимая правый кулак и ударяя по стене, вскидывая голову и говоря на грани крика. – Заткнись! Его снова накрывает тишина, и он пользуется этим временем с полной осознанностью, начиная обыскивать дом в поисках того, кто может находиться здесь помимо него. Вещи с полок летят на пол, так и оставаясь валяться там, пока он бегает из комнаты в комнату, переворачивая всё, что попадается под руку. Книги, одежда, одеколон, посуда, уходовые принадлежности – всё, что мешает ему видеть чисто и без помех. Через время он замирает, держа в руке телефон. Полночь. Дазай хмурится, забывая последние пять минут. Или последний час. Время снова перестаёт быть чем-то ощутимым, а сам он теряется, оглядывая бильярдную, в которой сейчас стоял. Почему он здесь? Когда он вернулся домой? Такие моменты он даже не успевал ненавидеть, потому что терялся до такой степени, что забывал от паники название самых простых вещей. Полная растерянность сменялась агрессией, и, если рядом не было никого, Дазай начинал её выплёскивать. Пришёл в себя он уже в темноте. Он сидел в углу, обнимая свои ноги и прислушиваясь. Снова стук. Во всепоглощающей и звенящей тишине Дазай слышит непрекращающийся стук. Нет. На этот раз это было биение. Биение сердца. Только не его. Неожиданно его начал сковывать тот ледяной страх, который он испытывал всего один раз в жизни. Тело кажется хрустально хрупким и израненным до неузнаваемости, огромных усилий стоит просто продолжать дышать и сохранять разум. Неожиданно возникшая откуда-то полоска света позволяет Дазаю увидеть его – того, кто сидит напротив. Кажется, он смотрит в ответ. Дазай не может отвести взгляд, не может никуда бежать, не может кричать. Он всё ещё смотрит, не двигаясь. Монстр, обитающий в склепе, питающийся страхом, выползающий по ночам, чтобы нести смерть. Дазай поднимает руку, желая найти что-то для самообороны, и осознание резко бьёт ему в голову – монстр тоже поднял руку, зеркально повторив за парнем. Он пытается подняться, но удаётся только встать на четвереньки, приблизиться и убедиться в том, что это зеркало. Только это ничего не меняет. Дазай видит перед собой всё то же чудовище, так долго живущее в нём, но совершенно незнакомое. Почему его лицо такое чужое? Почему глаза такие красные? У Дазая ведь такие приятные глаза тёплого, светло-кофейного оттенка. Они не светятся кровью в темноте, как у того создания, что он видит в зеркале. И звериного оскала у Дазая нет. Не такого, по крайней мере, с которым на него сейчас взирают с той стороны. Кислород застревает в глотке, заставляя задыхаться, когда он понимает, кого он видит там. Вместо себя он действительно видит это чудовище, которое не отпускает его уже многие годы. – Нет. Тебя здесь нет, – Дазай не знает, кому он это говорит. – Тебя. Здесь. Нет. Нет! – Завидев растекающуюся улыбку в отражении, он бьёт с размаху в зеркальную поверхность – стекло распадается на сотни кусочков, которые звенят и скачут по полу вокруг Дазая в секундной пляске, пока он приходит в себя. Второй ладонью он начинает откладывать несколько особенно больших осколков в сторону, даже не замечая, что маленькие крупицы зеркала врезаются в его ладонь, режут, заставляют кожу краснеть и кровоточить. Это далеко не первое зеркало, которое он разбивает по одной и той же причине. Его расстройство всё чаще и чаще берёт над ним верх в последнее время. Дазай никогда не даёт увидеть своих переживаний, закапывая их так глубоко, что сам же и забывал о том, что способен бояться. Самого себя или того, что в нём ещё есть помимо его личности. Личность Дазая Осаму ему самому была непонятна, но он из кожи вон лез, чтобы оставаться собой. Пробелы в памяти, которые никто не замечал, смены настроения, которые были очевидны нескольким людям, редкая, но сильная отчуждённость – всё это и есть Дазай вместе с его нарушениями. Но когда рядом не было никого, он задумывался – почему он? Он ли это вообще? Это его болезнь прогрессирует, или чья-то другая жизнь вторгается в него? Галлюцинации можно надумать в силу воображения, которое развивается от скуки, но действительно ли это просто обман зрения? Иногда Дазай забывал о том, что он болен. И тогда он начинал верить, что над ним снова и снова издеваются. Ванная комната – самое маленькое помещение в доме, место, где Дазаю спокойнее всего. Он может видеть всё сразу, нет никаких зашторенных окон с непонятными людьми за ними, нет скрытых частей. Он стоит босиком на холодной плитке, и эта прохлада очень приятна – видимо, в стопу тоже попало несколько осколков, когда он поднимался. Но Дазай не торопится их вытаскивать – боль была неприятной, но терпимой, тем более, она отвлекала на себя внимание. Парень смотрит на закрытую дверь, боясь отвернуться и упустить момент, когда кто-то иной вторгнется в его убежище. В правой руке Дазай крепко сжимал нож, который захватил с кухни – пистолет был на втором этаже в его кабинете, запертом на ключ. Ещё один пистолет был и в машине Дазая, но выходить на улицу он не рисковал. Внезапно приходит ощущение, что он сглупил. Никто не может войти в закрытую комнату. Никто не может зайти в ванную к Дазаю, ведь за дверью никого нет. Он это знает и уверен на все сто. Вот только это не означает того, что сейчас он один. Ведь он мог закрыть за собой дверь уже после того, как сюда зашёл кто-то ещё. Карие глаза метнулись вбок – ванна находилась на своём обычном месте, рядом полки и столик с ванными принадлежностями. Дазай разворачивается в другую сторону – также ничего нового. И когда он наконец смотрит прямо перед собой, повернувшись к двери спиной, он находит ещё одного человека. Ещё одно зеркало, в котором он вновь видит это лицо – до омерзения красивое, злое и с красными, как пролитая кровь, глазами. – Хватит меня преследовать! – Дазай кричит, хватаясь за корни волос свободной рукой и оттягивая их в сторону. В его ушах гудит от собственного голоса, но он кричит с каждой секундой громче, желая сорвать голос. – Что ты хочешь от меня?! Почему?! ПОЧЕМУ ТЫ ЭТО ДЕЛАЕШЬ?! – Он захлёбывается своими собственными словами, сползая по двери вниз, но в последний момент находит ещё силы и отходит в сторону, держа руку с ножом вытянутой в сторону зеркала. – Я убью, убью тебя! Я не дам тебе снова победить. Не снова. Когда пятой точкой он упирается в край ванны, Дазай решает перелезть через бортик и сесть. Ему становится тошно и жарко из-за выключенной вентиляции, он включает душ и наслаждается холодными струями воды, что мочили его домашнюю одежду и волосы, но не дарили успокоения. Он вспоминал технику дыхания при панических атаках, но это его только рассмешило: сходить с ума и следить в это время за своим пульсом – его психотерапевт точно бы им гордился. Когда смеяться стало уже невыносимо больно из-за нехватки воздуха, Дазай начал хрипеть и откинулся на бортик, краем глаза смотря на своё отражение. Ухмылка теперь не сходит с его лица – на место страха и отчаяния приходит уверенность. – Из этого всегда есть выход. Самый простой, – глаза опьянённо рванулись к лезвию ножа, что сейчас особенно выделялось на фоне белоснежной керамики, – и самый трудный. Первый крик подавить не удалось – Дазай не переносил эту боль, но с детства был приучен привыкать к ней. Бинты снимать не пришлось – достаточно приложить силы, и они разрезаются вместе с кожей. Ткань, как в покадровой съёмке, расцветает алым цветом, который не останавливается и ползёт дальше. Он смешивается с водой, крадётся по керамическому дну, красит собой низ футболки и штаны, а затем стекает в слив. Дазай бы и насладился этой красотой, вот только боль ослепляла его глаза и затыкала уши пробками. Он сжимает челюсти и напрягает мышцы правой руки, делая ещё одну продольную полосу – дальше уже не больно. Дальше только онемение изрезанной конечности, волны пульсации и потеря сознания. Но он делал это слишком много раз, чтобы вырубиться так быстро. – Просто… Сдохни уже, – совершенно не своим голосом говорит Осаму сам себе. Он не плачет, он никогда не плачет, но глаза щиплет и режет от влаги – это только из-за физической боли. И ничего более. Когда нож уже невозможно было держать, а кровь остановить самостоятельно было не в его силах, Дазай закрыл глаза. И верил лишь в то, что открывать их ему уже не придётся.***
Первое, что удаётся разглядеть через густую темноту – подсвеченные в мягком свете частички пыли. Неспешно опускаясь, сталкиваясь друг с другом очень медленно и напоминая собой снежинки, они кружили где-то на уровне глаз. Тишина не пугала – она была приятной сейчас, расслабляла и убаюкивала, подобная колыбельной. Лучи света плавно и почти незаметно росли, но при этом не ослепляли и не казались чуждыми этому месту. Будто так и должно быть. Будто так происходит не в первый раз. Из глубины появляются пальцы. Маленькая детская ручка колеблется в воздухе, пальцы вздрагивают, а затем продолжают своё движение ему навстречу. За этой рукой можно заметить и вторую, словно их обладатель идёт навстречу, шаг за шагом приближаясь. Луч задевает край лица – острый подбородок, округлая щека и немного завитая светлая прядь. Дальше рассмотреть не удаётся – ладони ложатся на щёки, а большие пальцы совсем немного оглаживают кожу. От этих рук пахнет очень… По-домашнему. Дышать вдруг становится трудно. С каждой секундой воздуха всё меньше, словно его отбирают. Он также видит перед собой эти ручки, которые смещаются ниже, к его плечам. Хватка становится ощутимей, и Дазай чувствует резкий толчок. Он не сопротивляется, продолжая смотреть на едва видимые пылинки. Они становятся всё менее различимы, свет заливает глаза, а руки тянут его к себе, прямо к свету. К горлу подступает тошнота, когда пальцы ещё сильнее вдавливаются в кожу, они увеличиваются в размерах, и эти руки уже совсем не похожи на детские и хрупкие. Его снова встряхивают. Дазай чувствует удар по щеке, второй, третий – осязание постепенно возвращается, и по спине проходит волна холода. Вакуум тает, по ушам начинает долбить чужой голос, словно его насильно заталкивают Дазаю в голову. – Дазай! – Осаму смотрит уже осознаннее, угадывая черты лица, что клонилось к нему в попытках достучаться. – Эй, слышишь меня? Не смей снова отключаться, – боль резко вонзается сразу в обе руки, и Дазай скулит от такого неожиданного предательства собственного очень живучего тела. – Ода? – Попытка поднять руку не увенчалась успехом – её придавило чем-то сверху, не давая двигаться. – Боже, наконец-то, – зрение дарит чёткую картинку, и когда Дазай смотрит вниз, понимает, что Сакуноске крепко держит его предплечья, зажатые сверху двумя полотенцами. – О… Ты успел, – от такого вида грозит очередной обморок, и Дазай с удовольствием бы погрузился в него, но ещё одна встряска удерживает его в реальности. – Я бы хотел тебе высказать сейчас всё, что думаю, только вот толка никакого не будет, – Ода умеет привлекать к себе внимание своим тоном даже наполовину мёртвого. – Не спи. – Не могу, – Дазай выдыхает остатки воздуха, запрокидывая голову назад. – Глаза… Закрываются… – Я прошу тебя ещё совсем немного. Дазай! – Я не хотел… Принести тебе… Неудобств… – Перед очередным возвращением в никуда Дазай успевает улыбнуться. Получилось у него или нет – он так и не понял.***
Пятнадцать минут длились для Чуи как пятнадцать дней – Йосано молчала и не говорила абсолютно ничего, смотря прямо перед собой, и парню оставалось только додумывать всю серьёзность ситуации, не снижая скорость даже на светофорах – один раз он проскочил на красный, но женщина и по этому поводу ничего не сказала. Лишь указания дороги доносились с её стороны, но они для Чуи были лишними. Даже будучи полностью сосредоточенным на вождении, он всё равно думал о том, что он виноват. Он не знал Дазая, не знал о его состоянии, но знал, что его собственная вина в случившемся есть. И он не мог перестать корить себя за это. В Минами улицы в половину у́же автотрассы, поэтому сбавить скорость всё же приходится. Казалось, что с приближением к нужному адресу будет становиться легче, но напряжение только росло в геометрической прогрессии. Чуя вдруг подумал, что спокойствие Йосано – это не только её профессионализм. Она спасала Дазая точно не в первый раз, что, в общем-то, не было особо удивительным. – Тормози у того дома, – Чуя кивнул для вида и за секунду до того, как он полностью остановился, Акико уже выпрыгнула из машины. Парень несколько раз глубоко вздохнул, вытаскивая ключи и перекладывая их из руки в руку. Теперь ему остаётся только ждать, что было ещё сложнее, сидя на одном месте. – Ты долго сидеть собираешься? Дазай к нам сюда сам не выйдет, – Йосано открыла дверь с его стороны и требовательно посмотрела. – Мне можно туда идти? – Чуя удивляется, но сразу же выходит из машины, захлопывая дверь. – Нужно. Будешь помогать, – Акико подталкивает его в спину и бежит к входной двери, которая оказывается открытой. В прихожей свет был включён. Помимо обуви Дазая, которую Чуя сразу узнаёт, была пара незнакомых ему мужских туфель. На этом он долго не задерживает внимание, следуя за Акико по коридору – та бежит в ванную комнату, бросив своё пальто по дороге на кресло в гостиной. Чуе лишь украдкой удаётся заметить полный хаос в этой комнате – разбросанные вещи больше напоминали последствия драки. Но это не оказывает на парня такого эффекта, как то, что он видит дальше. Сильный запах металла ударяет в нос ещё у двери – парень останавливается там, заслышав чужой голос. Прислушавшись и уловив знакомые нотки в нём, Чуя заходит в комнату лишь наполовину, не находя слов: у ванной сидел Ода Сакуноске, быстро что-то объясняющий Йосано, которая склонилась и держала пальцы на точке пульса на шее Дазая. Не успев ещё свыкнуться с мыслью о том, что Ода и есть психотерапевт Дазая судя по всему, Чуя опирается спиной о косяк, прижимая руку к своему животу и забывая, что он здесь не просто так. Теперь он понял, что запах, который он уловил, принадлежал крови. Её было так много, что Чуя уже начал сомневаться, успели ли они вовремя. Рукава рубашки Оды были закатаны по локоть, но это не помогло – края ткани были насквозь пропитаны красным. Стенки ванной, плитка на стене комнаты – везде были алые разводы и брызги, отчего создавалось впечатление, будто здесь кого-то расчленяли. Голубые глаза опускаются ниже, и Чуе не удаётся сдержать прерывистый и громкий выдох при виде Дазая. Его лицо было совершенно безжизненным, оттенок кожи близился к серому и мёртвому, тому, что бывает у гримированных трупов на похоронах. Губы приоткрыты, и, кажется, он совсем слабо дышал, но движение груди можно было уловить. Абсолютно вся одежда также впитала в себя кровь, а руки были скрыты полотнами ткани, которые Сакуноске плотно прижимал своими руками. Обратив на Чую своё внимание, мужчина немного напрягся. – Йосано, почему он здесь? – Ода ждёт, пока врач накладывает Дазаю два жгута на плечи, закрепляя их и поворачиваясь к Сакуноске. – Он сам вызвался помочь. Чуя, – Акико выпрямляется, замечая шок парня, – либо сейчас приходишь в себя и помогаешь нам нести его, либо можешь уходить и не возвращаться. Осознание приходит к Чуе со следующим вздохом, и он сжимает челюсти, выкидывая из головы всё ненужное. Он здесь, чтобы помочь, и сейчас точно не время поддаваться эмоциям. В каких бы отношениях они не были с Дазаем, Чуя просто не способен стоять в стороне, если может хоть что-то сделать. Они друг другу никто. Но это совсем не значит, что Чуя будет рад смерти этого человека. Всего на несколько коротких секунд, пока Накахара подлетает к Йосано и Сакуноске, его не покидает мысль о том, что всё происходящее кажется ему странным. У него сложился полный диссонанс – как такой человек, как Осаму Дазай, может хотеть покончить с собой? По мнению Чуи, у этого парня было всё, чего не было у самого Накахары: высокая должность, статус, заработок, признание окружающих, собственный дом. Так почему он страдает настолько, что вот так легко накладывает на себя руки? Чуя никогда не поверит, что это только из-за его болезни. – Надо перенести его на кровать, – Акико перехватывает руки Дазая, пока Сакуноске меняется с ней местами и подхватывает его подмышками. – В гостевой комнате. Чуя задерживает дыхание, чтобы не втягивать этот запах – даже совершив одно убийство, он до сих пор не мог так хладнокровно вести себя в мире смерти и крови, как настоящие мафиози. Он берёт Дазая под коленями, чувствуя, как из сжимаемой ткани штанов вытекает вода вперемешку с кровью. Сам Чуя был в той одежде, в которой обычно спал, так как времени переодеться не было – спортивные штаны и старая футболка. С ней, видимо, можно было распрощаться. Когда они втроём укладывают Дазая в горизонтальное положение на кровать, Йосано просит Оду принести все бинты, которые он найдёт. Мужчина удаляется, отчего Чуя логично додумывает, что тот прекрасно знает, где исполнитель хранит свои нескончаемые запасы. – Держи его запястья вот так, – Акико поднимает руки Дазая над его грудью, и Чуя кивает, перенимая их из её рук. Когда женщина достаёт из сумки всё необходимое, разложив на кровати, она нагибается к лицу Дазая и поднимает его голову рукой, второй ударяя по щеке так, что Чуя чувствует отдачу в своих ладонях. Это возымеет первичный эффект – со стороны Осаму раздаётся мычание, он медленно раскрывает затуманенные глаза. – Осаму, это я, – Йосано слегка приподнимает его за плечи, давая принять парню сидячее положение, и щёлкает пальцами у его лица. – Если я не умер, я очень не рад тебе, – Дазай медленно моргает, приподнимая уголок губ, а затем переводит взгляд к Чуе. Накахара словно первый раз в жизни видит его лицо – оно выглядит отличным от того почти всегда идеального образа, к которому он привык. – О, это что – Дьявол? Я в Аду? – Чуе эта шутка совсем не кажется смешной, он понимает, что Дазай сейчас вряд ли способен соображать хотя бы на половину. – Не давай ему спать, иначе он не сможет нормально дышать, – Йосано забирает к себе левую руку исполнителя, убирая полотенце. Когда она успела надеть перчатки – Чуя упустил, зато во всей красе сейчас мог рассмотреть глубокие порезы, которые превратили ещё недавно светлую кожу с белёсыми шрамами в изрубленное месиво. Он сглатывает и крепче сжимает правую руку Дазая уже двумя своими, пытаясь говорить с ним. – Эй, Дазай, – Чуя краем глаза следит, как врач обрабатывает иглу и вставляет в неё медицинскую нить, – у тебя есть мечта? Йосано на секунду отрывается от своего занятия, смотря на Чую с удивлением, но затем опускает голову обратно, не теряя время. Да, Чуя знает, что это самое неподходящее, что можно спросить у человека, решившего покончить с собой уже давно – но что ему ещё оставалось делать? Он и в обычной жизни не знал, о чём можно говорить с Дазаем, потому и спросил первое, что пришло на ум. – Есть, – к большому удивлению Чуи, Дазай еле заметно кивнул, смотря куда-то через его плечо. – Какая? – Я мечтаю умереть, чтобы с тобой не разговаривать, – глаза Дазая медленно закрылись, а голова уже начала заваливаться набок, и потому Чуя немного дёрнул его за руку и придержал голову за мокрые тёмные волосы ровно, пока Йосано начала накладывать швы. – Прекрасная мечта, но давай ты умрёшь как-нибудь потом? – Чуя кривится от вида иглы, протыкающей нетронутые участки кожи, и смотрит теперь только Дазаю в лицо, следя, чтобы тот не отрубался. – А у тебя какая мечта? – Исполнитель говорил тише и медленнее, видимо, прекрасно ощущая все махинации со своей рукой, но на его лице не проскочило и капли эмоций, отражающих боль. – У меня? Не знаю, – Чуя перехватил предплечье Дазая чуть ниже, замечая стекающие капли крови из-под полотенца. – Ты похож на того, у кого должна быть тупая мечта в стиле улететь куда-нибудь. – Франция. Я бы хотел улететь во Францию, – Чуя всё же замечает учащённое дыхание Дазая из-за швов и готовится уже снова встряхнуть его, но тот неожиданно отвечает ему на французском. – Большие пожары зарождаются из маленьких искр*. – Я не знаю французского. – Твои волосы похожи на пожар, как думаешь? – Дазай выдавливает усмешку, смотря на ничего не понимающего Чую. – Что ты несёшь? Я и на японском тебя не понимаю, идиот несчастный, – Чуя фыркает, оборачиваясь к вошедшему в комнату Одасаку с несколькими пачками бинтов в руках. – Я почти умер, но даже так ты меня оскорбляешь, – Дазай не спускает глаз с профиля Накахары, щурясь от боли, которую испытывает при маленьком движении – он не с первой попытки зажимает между указательным и большим пальцами одну прядь рыжих волос, совсем слабо дёргая её и возвращая внимание парня к себе. Чуя оборачивается, внимательно смотря широко раскрытыми глазами, и чуть наклоняется к его лицу. – Спасибо. – Ода, принеси из прихожей квадратную сумку, – Йосано заканчивает зашивать одну руку, закрепляя нить несколькими узлами, пока Чуя пытался понять, послышалось ему или нет. – Дазай? – Накахаре кажется, что это было предсмертное слово исполнителя, но тот прикрывает глаза, отвечая ему. – Иди отдохни. Они дальше без тебя справятся. – Но… – И не говори ничего Ацуши, – пальцы Дазая слабеют и размыкаются. – Дазай? – Чуя на секунду верит в то, что таким образом Дазай прощается с ним, но его успокаивает Йосано. – Чуя, ты правда можешь пока уйти – он не умрёт. Так что ты молодец, – она раскрывает пачку бинтов, начиная туго обматывать зашитую руку. – Ладно, – Чуя опускает глаза, дожидаясь, пока вернётся Сакуноске, а затем отдаёт ему в руки чужое правое предплечье, вставая и выходя из гостевой комнаты.***
Время тянулось до омерзения медленно, будто густой мёд стекал с кончика ложки тонкой нитью, которая всё никак не желала обрываться. Из спальни для гостей не раздавалось никаких звуков, либо же они были настолько тихими, что Чуя не слышал. Непонятное волнение волнами расходилось по его телу, моментами было уже невыносимо сидеть на одном месте, но ничего поделать с собой он не мог – оставалось только успокаивать себя тем, что самое страшное осталось позади. Вот только осталось ли? Когда прошло уже полчаса, но ничего так и не произошло, парень не выдержал и начал расхаживать по просторной гостиной, поднимая с пола разбросанные вещи и предметы, от скуки рассматривая их и расставляя на места. Чуя легко мог предугадать, что Дазай такого самовольничества не одобрит – по-любому потом всё снова переставит так, как ему нужно. Ну и ладно. В руках Чуя держит небольшие настольные часы с облицовкой из золота – он уверен, что они здесь чисто для декора, потому что не замечал у Дазая даже наручных часов. Хорошо, наверное, иметь такую красивую безделушку стоимостью в полтора миллиона йен, а то и дороже. Чуя ставит часы на подвешенную полку рядом с мебельной сборкой, где по его представлению они могли стоять до падения. Если так подумать, то при первом посещении этого дома можно было понять, что его хозяин очень любит порядок и чистоту, что опять не вязалось у Чуи с тем, что тот психически не здоров, хотя его познания в этой сфере были незначительны. Ещё одним заинтересовавшим Чую предметом, которого он не заметил в прошлый раз, оказывается снимок в рамке размером с ладонь, сделанный, видимо, на полароид. Парень так и зависает с ним на добрых пять минут, разглядывая напечатанное изображение. На нём были Дазай и Ацуши, только гораздо младше – Накаджиме здесь, должно быть, лет двенадцать, он ещё совсем ребёнок. На светлой голове видны два маленьких хвостика, за которые его тянет стоящий позади Дазай – он уже тогда был куда выше Ацуши. На правом глазу повязка – ранение? Чуя уверен, что на лице у Дазая нет никаких шрамов, он бы точно это заметил. Фото сделано в каком-то парке, скорее всего, Йокогамском – аллея позади кажется Чуе смутно знакомой. Ему становится немного не по себе от того, что он снова ненароком влез к Дазаю в личное пространство, а потому смущается от этой мысли и ставит фото около часов. – Ты не уехал? – Голос Сакуноске раздаётся позади, и Чуя оборачивается к нему, раздумывая, давно ли мужчина за ним наблюдал. – А должен был? – Накахара обращает внимание на усталость на лице напротив, грязную одежду и руки с потемневшими пятнами крови, вспоминая, как долго отмывал свои собственные. – Учитывая, что Дазай вряд ли будет разговаривать с кем-то в ближайшие пару дней, тебе тут делать больше нечего, – такой прямой ответ немного шокирует Чую, но, с другой стороны, ему даже импонирует прямота Одасаку. Он проходит в ванную мимо Чуи, и тот следует за ним хвостом. – Я сюда ехал не болтать с ним, так что плевать, – он пожимает плечами, останавливаясь у входа в ванную, куда заходить хотел меньше всего. – Я так понимаю, ты от меня что-то хочешь? – Ода открывает кран, начиная растирать руки с мылом – вода становилась розового оттенка, и у Чуи, наблюдавшего за этим уже второй раз, создавалось впечатление, что он в очень плохой комедии. – Всегда мечтал сходить на приём к психотерапевту, – он смотрит Оде в глаза через зеркало. – Уж прости, я не привык распространяться о работе едва знакомым людям, – Сакуноске легко улыбается, выключая воду и поворачиваясь к нему. – Пока Йосано делает переливание, поможешь мне здесь всё убрать, и я отвечу на твои вопросы. У Чуи нет другого выхода, да и он понимает, что всё равно пришлось бы этим заниматься, поэтому молча соглашается и помогает Сакуноске. В молчании они проводят ещё некоторое время, отмывая остатки подсохшей крови со стен и бортиков, с плитки на полу, и Чуя уже не чувствует той тошноты, как в начале – он даже был рад своему привыканию к такому количеству крови. Чем быстрее он перестанет испытывать шок при виде этого, тем лучше. Откуда-то Ода достал Чуе чистую белую футболку – свою старую ему придётся выбросить, а добираться до штаба в окровавленных вещах было не очень хорошей идеей. Они снова сидели на кухне с чаем, как в их первую встречу, только теперь всё было немного по-другому – Чуя больше не разбрасывался сарказмом, а Ода не скрывал своего положения в Мафии. С разрешения Сакуноске, Чуя закурил в открытое окно, впервые за несколько часов испытывая малейшее облегчение. – Так чем он болен? – Накахара выдыхает дым на улицу, смотря на пару одиноких звёзд в тёмном небе. – Об этом я не могу распространяться – врачебная этика, – Ода подходит и встаёт рядом, смотря на нахмурившегося Чую. – Ты же обещал ответить мне. – На вопросы, которые я могу ответить без каких-либо запретов, – мужчина пожимает плечами, указывая, что здесь он непреклонен. – Ладно. Тогда… – Чуя колеблется, сомневаясь в своём собственном желании знать ответ на следующий вопрос, – что могло Дазая спровоцировать на… Это? – Имеешь в виду суицид? – Ага, – Чуя выкидывает окурок на улицу, но от раскрытого окна не отворачивается, не желая смотреть Сакуноске в лицо. – Ему не нужно какой-то вспышки, если ты об этом. Это не так работает, – Ода опускает взгляд в пол, бегая глазами по нему и подбирая слова. – Это долго накапливается в нём с давних пор и выливается, когда сознание более всего уязвимо к стрессовым ситуациям. – То есть, по его поведению нельзя предугадать? – Чуя сжимает рукой подоконник, скрывая своё волнение. Ода вдруг переводит на него более осознанный взгляд, затягивая с ответом, из-за чего Накахаре приходится обернуться к нему с вопросом в глазах. Они смеряют друг друга взглядами долгую минуту, после которой Сакуноске настойчиво спрашивает. – Что у вас произошло? – Мы немного повздорили, – Чуя поджал губы, удивляясь такой догадливости собеседника. – По рассказам Дазая – это ваше обычное общение. – Вы разговариваете обо мне? – Чуя щурится, слабо веря в услышанное. – Мы разговариваем с Дазаем обо всём, что может его волновать. – В каком смысле волновать? – В прямом, – Ода делает шаг к Чуе, слегка нагнувшись. – Что может пошатнуть более менее стабильное психическое состояние, вызывая какие-то эмоции или чувства. – Чувства? – Чуя переходит на шёпот, не понимая. – Какие нахрен чувства? – Это уже не ко мне вопрос, – Ода выпрямляется, оставляя Чую с таким заявлением один на один внутри себя. – В любом случае, ваш разговор никак не мог его к этому подтолкнуть. Так что не вини себя. – Я не… Не винил, – Чуя вдруг осознаёт, что, произнося эти слова, он не врёт. Задумчивость сменяется рассеянностью, когда он слышит следующий вопрос. – Тогда что, как не вина, привело тебя сюда, Чуя? Если бы Чуя знал, он бы сказал Сакуноске. Но он лишь смотрит прямо перед собой, всё больше чувствуя себя загнанным в угол. Действительно, поначалу у него проскочила мысль, что он и есть вина случившемуся, но для этого надо быть совсем идиотом, чтобы быть уверенным в смерти другого человека по причине сильной личной ссоры или обиды. Это теперь казалось настоящим бредом, но Чуя будто специально верил в это, чтобы не думать по-настоящему – почему он сейчас здесь? – Спрошу по-другому, – Ода, видя замешательство Накахары, обращает на себя внимание. – Кто для тебя Дазай? – Я не знаю, – Чуя поднимает глаза на Сакуноске, отвечая. – Понятия не имею, кто для меня Дазай. – Ты сам ответил на свой вопрос, – Ода отходит к столу, усаживаясь за него спиной к парню. – В каком смысле? – Ты мог ответить «Дазай для меня начальник» либо же «коллега», на крайний случай «тот, с кем я вынуждено время от времени общаюсь». Но ты отказался от этих вариантов, подсознательно рассматривая что-то большее. Я не прав? – Я не просил меня анализировать, – Чуе стало жутко некомфортно с этим человеком наедине. Пусть Мори и Дазай легко читали его по эмоциям, Сакуноске делал в разы хуже – он буквально выводил его на правду, читая подтекст в его словах, которого даже сам Чуя не мог уловить. – Я просто помог тебе чуть быстрее осознать, что Дазай, возможно, небезразличен тебе. – Не неси бред. Да, я волновался за этого придурка, но только потому, что он идиот и мог умереть. – А ты такой добродетель, что всех умирающих пытаешься спасти и волнуешься за них? – Ода обернулся к нему боком, смотря искоса. – Я не понимаю смысла этого разговора. Чего ты хочешь? – Чуя складывает руки на груди, нагло пропуская вопросы. – Просто хочу предупредить тебя, что с Дазаем лучше не начинать сближаться. Даже друзьями вам не быть. – Я думаю, это не тебе решать. Ты ему врач, а не мамочка, – Чуя фыркнул, выставив указательный палец на Сакуноске. – Я не знаю, что тебе там Дазай наплёл, но это вовсе не я тянусь к нему, чтобы узнать ближе. Из нас двоих скорее он проявляет эту инициативу. Так что вот тебе ещё одна тема для ваших душевных разговоров – обсудите накануне. Всего хорошего, – Чуя махнул рукой и пошёл на выход, желая скорее добраться до своей палаты и поспать хотя бы пару часов перед новым рабочим днём.***
Заходя в свою маленькую импровизированную комнату, Чуя никак не ожидал увидеть сидящего на его койке Ацуши. Тот, казалось, немного задремал прямо в таком положении – глаза были прикрыты, одна нога свешена на пол, другая согнута в колене. Но стоило Чуе подойти ближе, парень повернул голову на звук шагов, дёрнувшись вперёд, словно застуканный за чем-то неприличным. – Сиди, – Чуя останавливает его движением руки, присаживаясь рядом. – Прости, я долго ждал, решил присесть… И уснул, – Ацуши виновато почесал затылок, глядя на Чую исподлобья. Они некоторое время сидят в тишине, которую никто не решился нарушить первым. В конце концов, когда Чуя повернулся к Ацуши лицом, они подали голос одновременно. – Где ты был? – Зачем ты пришёл? Запнувшись от такой синхронности, оба парня рассмеялись через пару секунд. Чуя первым успокоился, приложив палец к губам, и обратился к своему гостю. – Я прогуливался, скажем так, – это было почти правдой, потому что от дома Дазая он плёлся пешком. Уповав на то, что в темноте Ацуши не увидит пару пятен крови на его серых штанах, Чуя продолжил. – А ты… – Я решил извиниться и… – О, я понял, – Чуя выдохнул от облегчения, мотнув головой. – То, что было между нами… Забудем? – Да. Пожалуй, так будет лучше, – Ацуши расслабленно разжал правую руку, что всё это время была сжата в кулак. – Но я это говорю не из-за реакции Дазая, чтобы быть честным. Не хочу лишаться такого друга, как ты. Не то, чтобы ты не в моём вкусе… – Чуя отвёл взгляд в сторону. – Нет, скорее, мы одинаковые, – Ацуши хихикнул, наблюдая за чужой реакцией. – Одинаковые? – Оба снизу, – Накаджима не сдержал улыбки и увернулся от подушки, запущенной в его голову. – Ничего подобного! Ты, может быть, и снизу, а я… – А ты? – Ацуши высунул язык, спрыгивая с кровати. – Ладно, допускаю, ты чуть менее пассивный, чем я. – Накаджима Ацуши, напомни, сколько тебе лет? – Семнадцать. Но это ведь не отменяет того, что я прав? – Парень продолжает усмехаться, на всякий случай отходя от Чуи ещё на шаг. – Это не отменяет того, что ты станешь жертвой одного из моих ножей при ещё одном таком упоминании. – Мне было бы страшно, не знай я тебя чуть ближе остальных, – Ацуши пожимает плечами, а затем слегка пугается, когда Чуя подскакивает и заключает его в крепкие объятия. Плечи рыжего кажутся очень напряжёнными, и Ацуши приобнимает его, поглаживая по спине. – Чуя? Что-то случилось? – Просто, давай так постоим, – Чуя тяжело выдыхает ему в плечо, пряча своё лицо, на котором отражались сейчас все эмоции последних перенесённых часов. Это было куда сложнее убийства. Это накладывало на Чую какую-то невидимую, но давящую ответственность за другого человека. Человека, с которым они однозначно были не близки, были почти врагами, но почему-то теперь Чуе казалось, что всё поменялось. То «спасибо» от Дазая – оно ведь было не благодарностью за помощь в спасении. Дазай не был тем человеком, который бы так сделал. Это слово было чем-то большим, что Чуе было сложно понять сразу, но сейчас он начинал понимать. Вот так, пока Ацуши его обнимал, в молчании поддерживая лишь своим присутствием, Чуя понял, что благодарить в моменте можно просто за облегчение. За чужую близость рядом тогда, когда она нужна. Йосано и Сакуноске были людьми, которые просто не могли не быть в том месте в то время – это был их долг. Чуя же оказался там, потому что хотел. И Дазай тоже это почувствовал – им обоим стало легче в тот момент. – Спасибо, – Чуя отстранился, одарив парня той улыбкой, на которую остались моральные силы. – Кстати. Как тебе Акутагава? – Рюноске? – Ацуши выгибает бровь. – А что с ним? – Я не намекаю, но он, кажется, неровно к тебе дышит, – Чуя теперь сам усмехается, явно смущая парня таким заявлением. – С чего ты взял? Его тошнит от меня, – Накаджима проводит несколько раз ладонью по шее, подтверждая слова этим жестом. – Когда я с ним разговаривал, мне показалось совсем иначе, – Чуя сделал вид, будто задумался. – Он так переживает, когда у тебя случаются неприятности на работе… – Прекрати, это же бред, – Ацуши лупит широко открытыми глазами, которые даже в темноте отбрасывали жёлтый оттенок. – Ну это как посмотреть… Часто люди за неприязнью прячут что-то нечто большее. Сказав это, Чуя сам себя удивил. Действительно, на самом ли деле человек, которому так плевать, будет из раза в раз напоминать о себе всяческими способами, проводить лишнее время, которое можно потратить на себя любимого, с тем, кто ему неприятен? Слова Сакуноске сразу перестают казаться бессмысленными.