Метанойя

Как же я их всех ненавижу. Ненавижу их тупые лица, на которых у всех одинаковое выражение лица день ото дня. Ненавижу их голоса, до омерзения писклявые и громкие. Особенно ненавижу, когда кто-то начинает реветь. Этот вечно перемазанный в своих соплях Чико доводит меня до ручки своими визгами, напоминая жирную свиноматку, которая завалилась набок в грязи и не может встать. Это могло бы удивлять меня – где он так успевает отъедаться, когда порции у всех одинаково маленькие и скупые на что-то питательное – но я знаю, что в свои девять этот пустоголовый поросёнок с вечно сальной чёлкой, которую никто подстригать ему не собирается, за спинами воспитателей просто забирает порцию других себе. Он и у меня как-то пытался отобрать этот до смерти надоевший суп с лапшой, но одного лишь упоминания о том, что я харкнул в него, отпугнуло у него всё желание со мной пересекаться. Хотя эти взгляды, точно такие же, как и у остальных, брошенные в мою сторону, я замечаю всегда. Как же я ненавижу их взгляды. Одна из наших воспитателей, Шизука, крайне худощавая и с отвратительной бородавкой у правого уголка рта, ещё тупее всех этих детей вместе взятых. Недавно я прочитал, что её имя означает «тихая», и с грустью подумал, что её родители явно ошиблись – эта ведьма если откроет свою вонючую пасть с пожелтевшими зубами, так и не заткнётся, пока голос не сядет. В её присутствии я чувствую некое торжество, когда она отвешивает Чико подзатыльник. Я бы ему врезал куда сильнее, но притрагиваться к этому потному телу (он вообще знает о существовании душевых в нашем кампусе?) желания у меня нет. Некоторые дети вызывают у меня крайнюю степень жалости – всегда они держатся в одиночку, страдая от издёвок. Похожи чем-то на меня, только вот после перелома пальца ублюдку Миюки, который посчитал забавным вылить на спящего меня помои, ко мне особо не совались. Особенно жалко мне одну девчонку по имени Эйко – она попала к нам сюда полгода назад, но как с первого дня её не взлюбили, так и продолжали издеваться за спиной Шизуки – то волосы отрежут, то кинут за шиворот дохлую лягушку. Девочки тут были ещё мерзопакостнее мальчиков – они, подобно крысам, собирались группами, строя из себя поначалу невесть каких святых ангелов, а потом могли и дерьма в кровать Эйко подкинуть или запереть её на всю ночь в мальчишеском туалете. В одну такую ночь я её и нашёл – заплаканная и замёрзшая, она жалась к батарее, не понимая, что отопления нет. Меня она испугалась настолько, что даже не глянула, выбегая в диком ужасе – обо мне пускали слухи, будто бы я особо слабых детей готовлю на корм собакам. Удивительные идиоты. Старушка Рей мне всегда нравилась. Немного пухлая, румяная, с добрым морщинистым лицом и седыми волосами, которые в пучок собирать уже не было у неё сил в ослабевших от старости руках, потому она делала низкий хвост. По Рей было видно, что детей она любила. Только вот не понимала никогда, что такой бескорыстной добротой люди лишь пользуются. Все эти придурошные молокососы, завидев пришедшую с утра Рей, сразу строили до того бедные голодные глазки, что она отдавала им весь хлеб, который каждый раз пекла часа три по моему представлению. Глядя на её одежду, которая была чистой, но никогда не менялась, я сомневаюсь, что у неё было достаточно денег на содержание самой себя. Но детей этих она любила. Добрая дура Рей. Я тоже пользуюсь её добротой. Когда мне становится невыносимо уже терпеть этот шум, я прошу у неё ключи от подсобки, где хранится всякий хлам. Шизука пару раз меня находила там, и я получал по ушам её костлявыми руками, потому что никогда не говорил, что Рей отдала мне ключи. Я врал, что своровал их у неё. Потому что я тоже конченный дурак. К вечеру дети начинают вести себя особенно дико. Кидаются ошмётками ужина в недалёкого Юичи, который даже не двигается с места, смотря в пустоту своими круглыми карими глазами. Разрывают одежду на Эйко, которая снова расплакалась. Я не хочу помогать таким детям. Если они не поймут, что должны давать отпор, они так и будут всю жизнь на самом дне, покинутые всеми, с чувством жалости к своему существованию. Быть защитником для них – провальная затея. Иначе так и будут ждать, пока ещё какой-нибудь дурак соблаговолит вытащить их из канавы. Захлопнув книгу и взяв её подмышку, я направляюсь к лестнице, где по утрам собираются старшие и курят. Всё насквозь провоняло этим табаком – кажется, сделай тут капитальный ремонт, всё равно где-то останутся окурки, источая этот запах. На второй этаж младшие никогда не поднимаются, а старшим дела до нас нет. Чем они там занимаются, представить несложно. Иногда я натыкался на использованные презервативы в сортире, брезгливо переступая через них и сдерживая рвотные позывы. Замок двери под лестницей туго поддаётся – этот дом старый, как сама Земля. Заперев изнутри подсобку на этот же ключ, я закрываю глаза, представляя себя в другом месте. Где меня не окружают дети, которые так и останутся никем. Они смеются, играют, плачут, не понимая того, что на них плевать всему миру. Они когда-то выберутся из этого места, но никогда не выберутся со дна помойки, частью которой становятся с каждым днём всё больше. Что-то тихо шоркает передо мной, и я открываю глаза. Здесь темно, как и в любой другой вечер – маленькое окно не пропускает много дневного света. Я не тороплюсь идти к своему месту у старой тумбы, прислушиваясь. Снова какой-то едва уловимый шорох. Может, кот забрался через форточку? И вдруг свет. Маленький жёлтый огонёк в метре от меня на уровне груди. Будучи совсем не пугливым, я начинаю улавливать взглядом поднявшуюся пыль, частички которой подсвечиваются вблизи огонька. Кружатся над ним, сталкиваются друг с другом, исчезают в темноте. Свет непостоянный, он немного дёргается, словно живой. И вдруг над ним появляется ладонь. Маленькая, с худыми детскими пальцами. Чуть меньше моей собственной. Эта ладонь зависает над светом, пуская от себя на потолок едва видную тень. Наконец я подхожу, привыкнув к полутьме, и вижу перед собой ребёнка. Мальчик, что стоит напротив и одной рукой держит горящую спичку, а вторую занёс над слабым огоньком, который медленно полз вниз. Я успеваю рассмотреть его за пару секунд прежде, чем он поднимает на меня глаза. Сначала мне кажется, что они тёмные, как у меня. Приглядевшись, я понимаю, что они синие. Будто сапфиры, которые я видел в книгах про минералы. Мальчик, видимо, не заметил меня поначалу, занятый поджиганием этой спички. А сейчас он вдруг тянет ко мне руку. Его пальцы обжигают мою кожу льдом – до того они холодные. Он едва улыбается, когда спичка догорает, опаляя пальцы ему на второй руке, но он даже не дёргается. Кладёт мне и на вторую щёку ладонь, подходя ближе. Не знаю, чем я руководствуюсь в этот момент, но руки его я не убираю. Я знаю в лицо каждого ребёнка, живущего в этом приюте, а его вижу в первый раз. В темноте я улавливаю движение глазёнок, бегающих по моему лицу. Какой чудной и странный. – Кто ты? – Спрашивает он. Что-то в его голосе цепляет меня. Я не тороплюсь с ответом, пытаясь разглядеть его в темноте. Холодные пальцы на моём лице не шевелятся, не стремятся причинить мне вред, как касания других детей. Он сказал всего два слова, а я уже понял, что он не похож на них. Словно из другого мира, выдуманный герой, которого мне позволено коснуться. – Меня зовут Осаму. Одна из ладоней смещается, и мальчишка зачем-то тыкает меня в нос, но это я нахожу больше смешным, нежели раздражающим. Он весь слишком удивительный для меня, хотя бы потому, что я совсем не ожидал увидеть здесь кого-то ещё. Даже не могу вспомнить, когда я последний раз так искренне удивлялся. – А я Тюя, – хоть я и не вижу его лица, но по голосу догадываюсь, что он улыбается. Наверняка у него совсем лёгкая и необременённая ничем по-настоящему детская улыбка. – Тюя? – Я склоняю голову набок, догадываясь, что он немного шепелявит. – Или Чуя? – Чуя, – ему требуется чуть больше сосредоточенности, чтобы произнести правильно. – Что ты здесь делаешь, Чуя? – Я убежал из дома. Холодно, – он немного поёжился, оглянувшись на окно, которое так и оставалось открытым настежь. Видимо, именно через него он сюда и попал – Рей зачем-то время от времени это место проветривала, забывая закрыть окно на щеколду. – Подожди, – я убираю с себя его руки, проходя мимо и дотягиваясь концом пальца до деревянной рамы. Опустив щеколду, я по памяти опускаюсь перед сломанным столом, стоящим наискось – у стены я хранил в этом месте свечи и зажигалку, под столом старые книги, перечитанные уже даже не дважды, и плед на случай, если отопления зимой так и не будет. Сейчас был только октябрь, но ночи до жути холодные, с противно воющем ветром, который вечно клонил ветви к моему окну в спальне, отчего я часто просыпался. Чуя так и стоит на одном месте, скорее всего ничего не видя. Я опускаюсь на колени рядом с ним, поджигая сразу три свечи, поставив их рядом друг с другом. – Садись, – я кивнул ему на стену рядом с собой, положив плед прямо на пол – стул тут был всего один, да настолько шаткий, что нас двоих он бы не выдержал. Чую долго просить не пришлось – он плюхается рядом, прижимая колени к груди и вытягивая руки над огнём. Только сейчас я заметил, какие у него волосы. Немного неряшливо подстриженные, торчащие на затылке в разные стороны. Но привлекало вовсе не это. Такого цвета волос среди моих сожителей я не видел. Даже при неярком освещении они пылали всеми существующими красками позднего июльского заката. Тёплый оранжевый, где-то темнее, где-то близкий к русому. От свечей его короткая чёлка переливалась от ярко-жёлтого блика до почти кирпично-красного у корней. – Рыжий, – сказал я зачем-то вслух, едва удержав себя от желания дотронуться до этого пожара на чужой голове. – Рыжий? – Чуя забавно сморщил нос, глянув на меня. – Что это? – Это твой цвет волос, дурень. – А что такое дурень? – Это ты. Чуя улыбается, явно не понимая значения этого слова. Он придвигается ближе ко мне, прижимаясь боком и опуская голову на мои согнутые колени. Всё больше он меня удивляет своим чудны́м поведением, можно сказать, я даже теряюсь. Он не кажется мне ни вредным ребёнком вроде Чико, ни жалким нытиком подобно Эйко. Он до обыкновения простой, но это кажется мне редкой особенностью. Какой ребёнок, сбежавший в холодную ночь из дома явно не из-за хороших условий, будет так спокойно жаться в незнакомом месте к первому встречному? – Сколько тебе лет? – Я потянулся за книгой, кинутой рядом на полу, начиная листать страницы. – Шесть. – Мне тоже, – вытянув одну ногу вперёд так, чтобы Чуя не упал, я положил раскрытую книгу на неё, вспоминая, где остановился. – Врать – плохо, – Чуя обнял мою ногу согревшимися руками, повернув лицо от огня свечей на меня. Коротко посмотрев на него, я увидел, что взгляд его был до того открытым, что, казалось, загляни в эти синие океаны чуть глубже, сможешь легко прочесть его мысли. – Я не вру. – Ты не похож на ребёнка, – Чуя тонко захихикал и скатился по моей ноге вниз, устраиваясь на моём животе. – Дети разные бывают, – оторвавшись от строчек, понимая, что читать у меня не выйдет, я приподнял локти, позволяя ему почти полностью улечься на меня. В голове я сравнил его с котом, подавив усмешку. – У тебя глаза взрослые. Я не могу удержаться и не фыркнуть на его слова. Никак я не могу понять, глупости ли он говорит, что так свойственны детям нашего возраста, или разговаривает со мной совершенно осознанно. Положив руку на его спутанные волосы, я немного взлохмачиваю их. Наощупь они мягкие, хотя на вид и неопрятные. От такого действия я начинаю слышать запах Чуи, которого прежде не замечал. Что-то лёгкое и свежее, словно чистая и поглаженная одежда, но в то же время такое знакомое. Я слышал от Рей, что от каждого человека пахнет по-своему. Особенный запах, который можно уловить в доме, где этот человек живёт. И тут я понимаю, почему мне так нравится запах Чуи. От него пахнет родным домом, которого у меня никогда не было. – Ты умеешь читать? – Чуя, казалось, только сейчас заметил мою книгу. – Умею. – Научишь меня? – Он вдруг оживился, начиная по мне ёрзать. – Это долго. – Тогда почитаешь? – В его глазах столько искреннего желания в такой простой просьбе, что я просто не могу отказать. Почему-то сейчас мне вдруг захотелось прочитать Чуе все книги, которые только у меня были. – Почитаю. Когда последняя свеча потухает, я отрываюсь от страницы, замечая, что за окном совсем скоро начнёт рассветать. Чуя громко сопит, так и продолжая лежать на моём животе. Я укрываю его уголком пледа, сползая вниз по стене. Я никогда прежде ни с кем не спал. Чуя продолжает меня удивлять даже во сне – то губой дёрнет, то причмокнет, то едва заметно нахмурится. Чудесный ребёнок. Не знаю, сколько прошло тогда времени, но Чуя проснулся и испуганно заозирался по сторонам, видимо, забыв о своём ночном приключении. Я успокоил его и позволил себя обнимать, пока тот не согреется спросонья. Мы почти не говорили, но я понял, что ему пора было идти домой. – Придёшь ещё сюда? – Я приду. Обещаю, – он улыбнулся мне напоследок и вылез через маленькое окно, убегая тем же путём, каким сюда пришёл вечером. Чуя так и не вернулся. Ни через день, ни через месяц, ни через год. А потом я просто забыл о нём, также, как и он забыл обо мне.

***

– Убери это, солнце, надо поговорить. Мичизу коснулся пальцем рукоятки ножа, которую Чуя держал мёртвой хваткой. Накахара не сдвинулся с места, буквально сжирая заживо глазами стоящего перед ним – им овладели гнев и непонимание происходящего. В его сознании вспышками проносились мысли, но ни одна из них не казалась ему верной. Глухо рыкнув, Чуя сильнее прижал Тачихару предплечьем, которым не давал ему отлипнуть от стены, и прошипел сквозь зубы. – Назови хоть одну причину не убивать тебя. – Ну, допустим, я всё ещё дорог тебе, – Мичизу двинул головой вперёд так, что его шея плотно прижалась к лезвию. – Я не прав? – Не прав, – Чуя дёрнул от раздражения ноздрями. – Будь это так, ты бы уже перерезал мне горло, – Мичизу прошептал и перехватил запястье Чуи, отодвигая его от себя. Чуя вспыхнул и оттолкнулся от стены, сбросив с себя чужую руку. Он показательно потряс ей в воздухе, не убирая клинок. Мичизу потёр шею и сделал к нему пару шагов, замирая на небольшом расстоянии. Хорошо его рассмотрев, парень перевёл взгляд на дорогой автомобиль, который был припаркован поблизости. Усмехнувшись и опустив глаза в землю, он заговорил, но голос вопреки улыбке на лице звучал совсем не весело. – На деньги повёлся? – Не тебе меня осуждать, – Чуя помедлил и всё-таки спрятал нож под кожаную куртку. – Проваливай. – Ох, как благородно с вашей стороны, уважаемый мафиози, – Мичи сделал шутливый поклон и вскинул лицо. – Чуя. – Отвали от меня, а? – Чуя прикрыл глаза, опуская плечи от усталости, которая накрыла его слишком неожиданно. – Вас ищут чуть ли не по всей Японии. Уходи, – он повернулся к Тачихаре спиной, спрятав руки в карманах. – Пошли со мной. Голос Мичизу звучал до того серьёзно, что Чуя растерянно посмотрел на него через плечо. Бывший друг смотрел на него также, как и несколько лет назад – как смотрят на любимых. Они никогда об этом не говорили, но Чуя знал. Замечал разницу в общении Тачихары с другими членами их семьи и лично с ним. Видел, как парень пытался прятать свою ревность, когда Чуя возвращался от Рембо. Видел, и ничего не мог с собой поделать – Мичизу для него был семьёй. Не любовником. И Чуя был ему признателен за то, что Мичизу это уважал. – Я не могу. Время ушло. – Что тебя держит в Мафии? Боишься Мори? – Тачихара обошёл его и встал напротив, достав пачку сигарет из кармана и прикурив. Чуя на протянутую ему сигарету помотал головой. – Нет. – Тогда что? Или лучше спросить – кто? – Мичизу кивнул головой на машину позади себя. – Он? – Даже если так – тебе-то что? – Чуя снова разозлился, сжав челюсти до того плотно, что начала пульсировать голова. – Я якудза. Я часть этого. И знаешь, что? Мне это нравится куда больше прежней жизни, – он прошёл мимо Тачихары, пихнув его в плечо своим так сильно, что тот выронил сигарету. Но больше от услышанных слов, нежели от этого толчка. – Ты совершаешь ошибку, – Тачихара хватает его за локоть, уворачиваясь от последующего удара кулаком. Чуя рычит и перехватывает его руку, выворачивая запястье – Мичизу сдерживает крик, шипя от острой боли, а затем прыгает на Чую и ударяет его своим лбом по виску. Чуя пошатывается, выпустив парня из хватки, затем быстро отскакивает от него на два шага, когда Мичизу замахивается для удара. Чуя с разворота наносит точный удар голенью в ребро и прерывисто вздыхает, когда этот приём используют против него же – Тачихара хватает его лодыжку и дёргает на себя, выводя из равновесия. Бьёт по опорной ноге Чуи своей и роняет его на землю лицом вниз, садясь сверху и надавливая коленом в спину, не давая вырваться. – Сука, – Чуя пыхтит от ярости, смотря на свой мобильный, который выпал во время драки из кармана и валялся в метре от его лица. – Вечно ты ноги распускаешь, – Тачихара улыбнулся, прикладывая все усилия, чтобы не дать Чуе встать. – Успокойся и послушай меня. – Я же уже говорил тебе? – Чуя, насколько это было возможно, повернул голову в его сторону, чувствуя, как щека стирается в кровь из-за асфальта. – Иди на хуй. – Наш приют принадлежит Мафии. Чуя остановил свои попытки вырваться, прислушиваясь. Он бегал глазами по крыше гаража, на которую лился лунный свет, делая её почти белой. Тяжесть чужого тела и слабая боль в спине вырывали его из раздумий, напоминая, где он и с кем. Он дёрнул плечом и снова попытался посмотреть Мичизу в лицо. – Что за хуйню ты несёшь? – Как Дазай поживает? – Тачихара чуть не слетел с Чуи, который на этих словах брыкнулся так, что ему почти удалось перевернуться. – Тихо-тихо. – Это вы сделали?! – Чуя готов был грызть асфальт прямо своими зубами, лишь бы развернуться и врезать Мичизу. И лучше не один раз. – Дазай, видимо, меня не помнит. А вот я его помню хорошо, – Тачихара схватил Чую за волосы и оторвал его голову от земли, шепча на ухо. – Он счастливчик. – Что ты… – Чуя жмурится, когда на его рот ложится ладонь – Мичизу перестал давить ему на спину, но не слез с неё полностью, закрывая ему рот рукой. – Его забрал к себе Мори. Я отлично помню тот день. Не знаю, остались ли живы остальные дети, которые были тогда с нами. Тогда я не понимал, что это за мужчина, почему кого-то из нас куда-то увезли. Через некоторое время забрали ещё одного. Белобрысый мальчишка, который постоянно жался к Дазаю. Я всегда был тенью в том месте. И сейчас ей остаюсь. Наверное, именно поэтому я и жив до сих пор. Тачихара резко поднялся, внимательно смотря на поднимающегося следом Чую. Тот хмурился, смотря в ответ исподлобья, но ничего не говорил. – Мы хотим уничтожить Мафию. Точно так же, как она когда-то уничтожила наши жизни. Весь этот приют – сплошной рынок. И я сомневаюсь, что он единственный в своём роде. Когда мы с Ширасэ и остальными свалили и начали глубже копать под всё это… Никогда бы не подумал, что органы наших родителей стоят так дёшево на чёрном рынке. – Что? – Чуя открыл рот, не веря в услышанное. – Ты удивлён? Я-то думал, ты уже всё знаешь. Видимо, это тебе Дазай решил не рассказывать, – Тачихара поджал губы. – Это место… Наш дом… Это была скотобойня. Да, если ребёнку повезло обзавестись семьёй – никто его не держал. Если дети сбегали – всем было плевать. Но большинство детей, попавших туда, лишились родителей именно по этой причине. Их могли продать за рубеж, как скот. Или по частям, смотря, как выгоднее. Смерть матери подделывали как смерть при тяжёлых родах. Отец либо каким-то образом отказывался от ребёнка, либо шёл вслед за супругой. Мафии ведь ничего не стоит скрыть свои следы? Реже продавали детей. Но и такое было. А сколько этих детей сейчас среди вас, мафиози? – Я не верю тебе, – Чуя медленно качал головой из стороны в сторону, отходя назад. Он опустил взгляд и понял, что чуть не наступил на свой телефон. Поднял его и сжал в ладони. – У нас есть почти все документы подтверждения сделок. Если мы сдадим это всё полиции – скорее всего, Мори подсуетится и ничего не выйдет. Ведь именно так это работает в нашем мире – у кого власть и деньги, у того и правда? – Тачихара поднял глаза к небу, кусая губы. – Вы не сможете разрушить Мафию… Вас всех перебьют, – Чуя говорил до того неуверенно, что не мог узнать собственный голос. Голова с каждой секундой кружилась всё больше, ему пришлось упереться рукой в бедро, чтобы удержаться прямо – всё услышанное настолько не вязалось в его голове с той жизнью, которая у него сейчас была. Если всё сказанное Мичизу – правда, как он сможет работать и дальше в таком месте? Как сможет жить с человеком, который скрыл от него такое? – У нас есть план, – Мичи перевёл на него взгляд. – А у тебя неделя. Неделя, Чуя, чтобы обдумать и решить, на чьей ты стороне. – Почему неделя? – Через неделю мы начнём действовать. Телефон в руке завибрировал, и Чуя опустил взгляд на экран. Это было сообщение от Ацуши. Он напечатал два слова, но эти два слова для Чуи стали огромной силой, которая всё это время в нём медленно умирала.

«Дазай очнулся»

– Мне надо… Обратно, – Чуя безэмоционально посмотрел на Тачихару, а затем развернулся к машине, и у него перед глазами поплыло, будто он сильно напился. – Чуя? Что с тобой? – Всё нормально, – Чуя мотнул головой, но от этого стало только хуже – он делает несколько шагов, и вдруг горизонт начинает заваливаться вертикально, а в глазах темнеть. – Чуя! Последнее, что он ощущает – тупая пульсирующая боль в правом плече, на которое он упал.

***

Сознание возвращалось медленно и неразборчиво – то яркий свет ослеплял глаза, то перед ними был сумрак. Иногда он слышал рядом с собой голоса, один или два, иногда – ничего. Вдруг по телу пробежалось осязание, давая почувствовать под собой опору. Чуя открыл глаза, смотря в стену рядом с собой. Он лежал на боку, руки были убраны под подушку. Туман в голове и полное непонимание того, где он находится, подстегнули его подорваться с места, но он сразу же об этом пожалел – картинка перед глазами поплыла, и он лёг обратно. – Советую больше так не делать, – Йосано положила руку на его плечо, повернув к себе лицом. – Проснулся? Чуя открыл рот, чтобы что-то сказать, но сморщился от противной сухости и рези в горле. Сознание понемногу возвращалось вместе с воспоминаниями. – Можно… Воды? – Он приподнялся на локтях, когда Йосано поднесла к его губам стакан и помогла попить. – Помнишь что-нибудь? – Так себе, – Чуя начал припоминать, что был на задании. Как перерезал горло итальянца, затем сжёг его тело. Возвращался к машине и… Тачихара. Чуя в испуге оглядел себя, понимая, что одежда на нём была уже другая – белая футболка и такие же штаны, видимо, больничная одежда из лазарета Мафии. Он лежал на койке в кабинете Йосано. Несколько раз Чуя сглотнул и уже медленнее сел. – Как я тут оказался? – Кто-то с твоего телефона написал Ацуши. Из больницы Ямато, – Акико параллельно измеряла ему давление и искоса поглядывала на него. – У тебя случился обморок. – Я не помню, – Чуя всё вспоминал по частям их с Тачихарой разговор. Неужели он отвёз Чую в больницу? – Это нормально. Ты сутки проспал. Как я и говорила – ты довёл свой организм до истощения и обезвоживания, – она сняла с него наплечник и налила ещё воды. – В следующий раз слушай меня, когда я говорю тормозить. – Сутки? – Чуя округлил глаза, а затем схватил свой мобильный с тумбочки, проверяя сообщения. Переписка с Ацуши была открыта, там действительно было сообщение о том, что Чуя просит забрать его. Но он его точно не писал. Когда глаза поднимаются в диалоге на предыдущее сообщение, Чуя резко ставит ноги на пол. – Йосано, Дазай?.. – Да, – она глубоко вздохнула, словно от сильного облегчения. – Вчера делали полный осмотр. Всё нормально. – Мне надо к нему, – Чуя поднялся, сразу же упираясь рукой в стену и чувствуя, как его собственное тело потяжелело. – Так, герой, сбавь-ка обороты, – Акико подошла к нему и придержала за плечи, усадив обратно. – Сейчас поешь, придёшь в себя и хоть на все четыре стороны. – Но… – Без «но». Мне тебя привязать к этой койке, чтобы ты понял, насколько это серьёзно? – Йосано повысила голос и выставила палец вперёд. – Дазай ещё неизвестно сколько будет восстанавливаться, так что ты должен быть в форме. Понял меня? Чуя обречённо кивнул и смирился.

***

Через три часа Чуя всё-таки вырывается из-под ярой опеки Йосано, которая пообещала выкинуть его на улицу, если он снова придёт к ней с переутомлением. Едва не забыв её поблагодарить от окрыляющей радости, Чуя каким-то чудесным образом избежал аварии, так как совсем позабыл о том, с какой скоростью может ехать машина Дазая, если выжимать педаль газа до упора, чуть не сбил бабушку, выходящую из больницы, а затем понёсся в реанимацию, на полпути вспоминая о том, что Дазая перевели в обычную палату. Из-за беготни появилась тяжёлая одышка, и ему пришлось простоять около минуты у ресепшена в ожидании, когда к нему вернётся способность внятно говорить. Узнав нужный этаж и номер палаты, он снова побежал по лестнице, спотыкаясь и ругаясь матом на несколько этажей вверх и вниз. Расцарапанную прошлой ночью кожу щеки неприятно стягивало, в мышцах всё ещё отдавалась сковывающая тяжесть, а в голове был полный бардак из-за слов Тачихары. Но всё это Чуя мысленно заворачивает в мусорный пакет и выбрасывает на самую дальнюю помойку, когда достигает четвёртого этажа и начинает метаться между палатами, ища нужную. Когда Чуя останавливается перед белой дверью с заветным номером «404», его сердце уже стремится выпрыгнуть наружу. Он пару раз встряхивает руками, думая, что выглядит как полный идиот. Затем проводит рукой по волосам, пытаясь привести их в порядок, но он так носился по этой проклятой больнице, что половина прядей из хвоста вывалилась, и пришлось его переделывать прямо на месте. Стряхивает пылинки с брюк вспотевшими руками, поправляет рубашку. Кожанку и портупеи с ножами он оставил в машине за ненадобностью. Когда Чуя сделал уже всё, что было в его силах, он никак не осмеливался зайти. Рад ли ему вообще будет Дазай? Настолько же рад, насколько рад и сам Чуя? Что если он вообще расстроен из-за того, что выжил? – Блять, соберись, – ударив себя по щекам, Чуя встряхнул плечами и зашёл. Он совсем немного удивляется, когда обнаруживает здесь Ацуши. Хотя это довольно предсказуемо, да и присутствие парня Чую успокаивает. – О, привет, – Ацуши улыбался всё это время, а его лицо-таки излучало счастье. – Как себя чувствуешь? – Превосходно, – Чуя не может удержаться от ответной улыбки. И наконец встречается взглядом с ним. – Привет, – собственные щёки уже начинают болеть, и, кажется, теперь он походит на идиота в разы сильнее, но Чуе плевать. Он просто рад настолько, насколько вообще может быть рад человек в его положении. Дазай был достаточно бледным, отчего губы сейчас выделялись цветом особенно сильно по сравнению с кожей лица. Нижние веки припухли, бинтов на голове больше не было – отросшие волосы лезли в глаза и вились сильнее обычного. Взгляд был почти нечитаемый. Когда Чуя с ним поздоровался, Дазай некоторое время молчал, растерянно моргая. Затем посмотрел на Ацуши и заговорил. – Ацуши, а… Кто это? Ацуши сконфузился и опустил голову, прикрыв лицо одной рукой. Чуя открыл рот в панике, не понимая, что делать. Йосано сказала, что Дазай в норме, и ему даже повезло после перенесённого очнуться без осложнений. Но ведь она не могла знать всего. – Ты не помнишь меня? – Голос Чуи провалился сквозь четыре этажа, а продолжительная тишина в ответ только добивала его. – Простите, нет… – Дазай смотрел на него кристально чисто. Чуя выдохнул и прижался спиной к двери, смотря себе под ноги. Брови надломились от эмоций, а в груди образовалась такая пустота, будто от его сердца оторвали часть. Внезапно послышался тихий смешок, затем ещё один, и Чуя вернул внимание к Дазаю. Плечи того вздрагивали от смеха, он продолжал смотреть на Чую, а в глазах застыла влага. Он не выдержал и рассмеялся вслух, складываясь пополам и утирая слезинку. – Боже, Накахара, видел бы ты сейчас своё лицо! – Ты что… Ты совсем ебанутый?! – Чуя вмиг преодолел расстояние между ними и уже хотел вмазать Дазаю со всей силы, но перед ним появился Ацуши, который заключил его в объятия. – Какой же ты уёбок! – Я понимаю тебя, Чуя, но, если ты его сейчас ударишь, он этого не перенесёт, – Ацуши похлопал его по плечу, ощущая, как сильно трясло Чую от злости. – Конченный обмудок, – Чуя прошипел, смотря почти с ненавистью на довольное лицо Дазая, улыбка которого только росла сильнее. – Улыбайся, пока можешь. – Ну вот, теперь я тебя узнаю, – Дазай скрестил ноги и облокотился на подушку, не опуская уголки губ. На нём были синие больничные брюки и широкая футболка, рукава которой не доходили до локтей. Руки и шея были привычно скрыты бинтами, щиколотки закрывали белые носки. Чуя сделал глубокий вздох и обнял Ацуши в ответ, посылая Дазаю уже куда более спокойные взгляды, осматривая его внимательнее. Что-то в его взгляде изменилось, подумалось Чуе. Карие глаза были непривычно широко распахнуты, а смотрел он в ответ так, будто очень хочет что-то сказать. Внезапно Ацуши отстранился, посмотрев на Чую и Дазая по очереди. Он так и не успел сказать за прошедший день Дазаю о маме Чуи. Понимая, что оттягивать больше некуда, он улыбнулся Чуе и повернулся к Дазаю, говоря на чешском. – До вашей операции мы с моим парнем встретились с мамой вошедшего только что в палату, – Ацуши намеренно пропускал имена, а Дазай слушал без лишних вопросов. – Она узнала одного из нас и говорила о том, что её сын не должен был попасть в нашу организацию. Не успел сказать тебе раньше. – Ацуши, мне необязательно знать такие подробности о тебе и Рюноске, – Дазай сморщил нос, говоря на японском, а затем снова вернул внимание Чуе. – Поговорим? Ацуши поджал губы, обняв Чую на прощание, и вышел. Накахара подозревал, что Ацуши сейчас сказал что-то совсем не для его ушей, и это немного подкосило его. Снова в голову ворвались мысли о приюте, сокрытии всей этой информации и обмана. Он так и стоял на своём месте, изучая узоры на постельном больничном белье. Света в этой комнате было предостаточно – хоть она и была маленькой, окно здесь было в половину стены, ещё и с широким подоконником, мебель в виде столика и маленького шкафа белая, также, как стены и полы с потолком. Чуя вдруг уловил движение рядом с собой – Дазай поднялся и подошёл к нему вплотную. Между их лицами было каких-то пару жалких сантиметров. – Знаешь, в детстве твои глаза казались мне куда более тёмными, – улыбки у Дазая больше не было, а говорил он тихо. – Чё? – Чуя выгнул бровь, разглядывая его лицо вблизи. – Ты бредишь? – Ответь мне на один вопрос, – Дазай опустился на кровать, смотря на него снизу-вверх – видимо, долго стоять ему ещё было тяжело. – У тебя проблемы с памятью? – Нет. А у тебя, насколько я помню, проблемы с головой, – Чуя не понимал, к чему ведётся этот разговор. – И сейчас это очень заметно. Взгляд Дазая снова стал нечитаемым, затем он прокашлялся и облизал губы, подбирая слова. – Тогда почему, раз у тебя всё хорошо с памятью, ты, чушка рыжая, не помнишь того, что мы впервые встретились задолго до апреля этого года? Чуя нахмурился, размышляя, как ему реагировать. Он смотрел на Дазая так, словно ожидал, что тот снова засмеётся и скажет о том, что это очередная шутка. Но Дазай смотрел на него без тени улыбки, не отрываясь и не двигаясь. – Я не понимаю, о чём ты, – Чуя пожал плечами. – Тебе было шесть. Это была осень. Вечером ты сбежал из дома. Влез через окно первого этажа в приют, где я жил, – Дазай склонил голову к плечу, пристально изучая Чую, который в этот момент начал рыться в собственном подсознании. – На тебе был вязаный свитер не по размеру с вышитыми ромашками, тонкие широкие штаны и серые детские башмаки, – Дазай взял его левую руку и провёл пальцем по запястью, – тут была резинка. – Дазай… – Чуя метался глазами по спокойному лицу напротив, чувствуя себя героем глупой романтической комедии. – Это был ты?.. – Чуя упал на колени перед ним, ошарашено смотря на чужой палец, что так и водил круги по его коже. – Я назвал своё имя тогда. А у тебя двух зубов спереди не было. Тупая тюлька, как ты мог забыть? – Дазай почти обиженно откинул его руку от себя, говоря теперь с отголосками злобы. – Знаешь, сколько лет мне снилось это воспоминание? Я просыпался в поту и ни черта не помнил. У меня явные беды с головой, но ты? – Серьёзно? Мне было шесть, почему я должен был это помнить? – Чуя тоже сердито сдвинул брови. – Ты тогда обещал, что вернёшься. Почему не пришёл? – Дазай сузил глаза. – Не знаю. Может, меня мать заперла под замок. Не помню я! – Чуя вскинул руки, но Дазай сразу поймал их в свои ладони и дёрнул к себе так, что Чуя оказался у него между ног. – Столько лет прошло, а ты всё такой же рыжий дурень, – он подался вперёд и прошептал, заглядывая Чуе прямо в душу. – Я, может быть, жил только ради того, чтобы понять, что так безвылазно сидит в моей голове на протяжении всей жизни. А это всего лишь ты. Чуя не успел ответить, как его потянули вверх за шею и прижались губами. Дазай начал настолько жадно и горячо его целовать, что у Чуи скрутило низ живота за пару секунд. Он подтянулся и залез к нему, пока Дазай отодвинулся назад. Поперёк кровати им не хватало места, и Чуя от неожиданности укусил чужой язык до крови, когда его резко подмяли под себя. Дазай навис над ним и облизал свою верхнюю губу, оставляя кровавый след. Чуя тяжело дышал, вцепившись рукой в воротник его футболки, затем подался вперёд и слизал кровь, мыча от удовольствия, когда язык Дазая пролез ему чуть ли не в глотку. Руки Дазая, казалось, были повсюду – даже через одежду его касания ощущались настолько горячими и требовательными, что Чуя откликался на каждое из них, выгибаясь навстречу и тая от того, что Дазай вытворял своим языком в его рту. – Если сейчас не прекратишь, – Чуя шептал ему в губы, ловя чужие вздохи, – у меня встанет. Дазай похабно улыбнулся и накрыл рукой чужой пах, сдавливая его через брюки. Чуя шумно втянул носом воздух и зажмурился, сдаваясь накатывающему возбуждению и ловким пальцам, которые потянули бегунок молнии вниз. А затем всё резко остановилось. Когда он открыл глаза, Дазай сидел к нему спиной и смотрел на дверь, в которую секундой ранее постучалась медсестра. – Кровь сдавать идёте? – Она просунула голову в палату и оглядела Чую, который смотрел на неё нечитаемым взглядом, лёжа на кровати с разведёнными ногами. – Ага. Иду, – по голосу Дазая можно было сказать, что он на грани убийства. Когда дверь закрылась, Дазай обернулся к Чуе, секунду смотря на него без эмоций. На его щеке появилась ямочка, и Чуя не выдержал первым, запрокинув голову назад и рассмеявшись. – Вали давай, коматозник, – Чуя пихнул его ботинком в плечо, и Дазай закатил глаза, поднимаясь. – Когда тебя выписывают? – Завтра утром. Не опаздывай, – он подмигнул Чуе и вышел.

***

Как только Дазай остался наедине с самим с собой в палате после повторного медосмотра и сдачи анализов, он устало рухнул на кровать. От подушки совсем слабо доносился запах Чуи. Дазай подметил, что от того снова сильно пахло куревом, ему оставалось только смириться – Чуя и так сдерживать эмоции не умел, а никотин хотя бы отчасти его расслаблял. Улёгшись набок и закрыв глаза, Дазай начал чувствовать то, что так ненавидел. Синдром отмены обычно накрывал его через неделю после того, как он заканчивал один курс, бросая его слишком резко. Дазая мотало от состояния полной прострации в моменты, когда доза препаратов была максимальной, до состояния психоза и абсолютной потери контроля над собой, когда наступал перерыв между принятием лекарств. Сакуноске всегда запрещал ему слезать так, как Дазай это любил делать – просто отрубать всё на корню. Делал он это потому, что в эти непродолжительные дни полной непредсказуемости своего организма он хотя бы что-то чувствовал. Страх, гнев, истерический смех – он не мог это подделать для самого себя. Пусть это можно назвать мазохизмом, это куда лучше, чем быть безвольным роботом на пульте управления в чужих руках. Из состояния комы он выходил почти весь прошлый день – просыпался и засыпал вновь, витая на грани сознания и помутнения. Пока его осматривали несколько часов подряд, он всё время молчал, восстанавливая память. Что-то приходило постепенно, что-то накрывало слишком резко, отчего он иногда метался из стороны в сторону, чувствуя себя сумасшедшим. К нему никого не пускали, намекая на слишком хлипкое состояние – он мог заснуть даже на процедурах. Сонливость до сих пор его не отпускала, и так обещало быть ещё долгое время. И Дазай решил попробовать использовать это время для того, чтобы держаться без таблеток как можно дольше. Одной из причин такого ярого желания перестать быть зависимым от транквилизаторов был Чуя. В момент, когда Дазай первый раз его увидел после пробуждения, его вдруг окатило незнакомым раньше чувством. Сложно назвать это влюблённостью, Дазай не признавал это в себе. Это было что-то более высокое и глубокое в нём, чего так сильно до комы он не ощущал. Он логично отнёс это к тому, что за целый месяц его организм полностью перестроился, сознание было ещё туманным, но эта привязанность, которую Дазай уже не мог не замечать, перетекала во что-то большее. Желание. Страсть. Касаться Чуи хотелось беспрерывно. Вся голова была забита одним Чуей. Чуя, Чуя, Чуя, Чуя. Дазай разрывался между желанием без остановки его целовать и трогать его тело везде, где можно и нельзя, и желанием просто смотреть в его глаза. Дазай не знал, к чему приведёт эта нездоровая помешанность, но надеялся, что это будет в разы сильнее его приступов, в конце которых он всегда не выдерживает и стремится себя убить. На утро оторваться с кровати казалось ему невозможным. Медбрат, который помогал ему оба прошедших дня, начал разминать затёкшее тело, и во время массажа Дазай снова заснул. Его бы это раздражало, если бы не хотелось постоянно спать. Кое-как он заставил себя подняться и размяться уже самостоятельно – второе утро подряд он начинал с того, что вспоминал, как правильно ходить. Координация нарушена к чертям – вчера он чуть не приложился лицом об пол, когда решил направиться без помощи в туалет. Даже стоять вертикально при Чуе две минуты было невыносимо сложно, но показать эту слабость было нельзя, иначе Чуя начнёт с ним носиться, как с ребёнком. Позавтракав, Дазай захотел себя прикончить, потому что снова лёг на кровать с желанием заснуть. Время от времени поднимая руку или ногу, чтобы оставаться в сознании, он дожидался, когда Чуя приедет с его одеждой. Дазай бы сам добрался до дома, но его никто отсюда одного не выпустит – приказ Мори. Уронив руку себе на лицо, Дазай услышал, как открылась дверь. – А мне сказали, что ты уже готов. Дазай разлепил глаза и перевернулся, рассматривая Чую. Забыв о том, что надо с ним разговаривать, он без стеснения задерживался взглядом на губах, подкаченных плечах, которые слишком сексуально всегда обтягивали рубашки, и худых ногах. Спустя минуту Чуя щёлкнул пальцами перед его носом, возвращая на землю. – Что? – Дазай запрокинул голову. – Ооо, – Чуя кинул рядом на кровать пакет с одеждой, упёршись рукой в бок. – Ты совсем варёный. Дазай на это лишь пожал плечами, садясь и опираясь руками о колени. Он уже собирался встать, как Чуя сел перед ним на корточки и ухватился за край футболки. – Что ты делаешь? – Дазай посмотрел вниз на чужие пальцы. – Помогаю тебе переодеться, – Чуя ухмыльнулся и потянул ткань вверх. Дазай резко остановил его за руку. – Что? – Я лучше сам. – Брось. Чего я там не… Видел, – Чуя вдруг осознал, что он действительно не видел, как выглядят грудь и живот Дазая. Бинтов там он скорее всего не носил. – Слушай, когда-то всё равно придётся. – Ты не увидишь это, – Дазай сжал сильнее его руку, а его взгляд помрачнел. – Ты не снимаешь одежду, когда… – Нет. Никогда полностью ни перед кем не раздевался. Чуя вздохнул, кусая губы. С одной стороны, ему надо было отступить, потому что Дазай не переступит через что-то, настолько его травмирующее. С другой – Чуе, в общем-то, было плевать, какие ещё шрамы есть на его теле. Он не понимал, стыдно ли Дазаю за это или он просто боится, что это вызовет у Чуи отвращение. – Я обещаю, если меня это сильно шокирует, я скажу, – Чуя ждал, пока Дазай его отпустит. – Нет, – Дазай убрал его руку от себя. – Отвернись. Чуя поднялся и выполнил его просьбу, смотря в окно. Он слушал редкие тяжёлые вздохи и шорканье, одёргивая себя каждый раз от желания повернуться и помочь. Сжимая кулаки до белых костяшек, он стоически выждал пять минут, после чего Дазай положил ему подбородок на макушку. – Где ты нашёл эту ублюдскую футболку? – Спросил он тихо. – Купил вчера. Так сказать, месть за твой тупой розыгрыш, – Чуя обернулся, еле сдерживая смех от вида Дазая в футболке с «Hello Kitty». – Вам очень идёт, самый опасный член Мафии. – Надо было и дальше делать вид, что я тебя не знаю, – Дазай накинул на плечи пиджак, который Чуя тоже привёз. Дорога до дома была слишком быстрой – Дазай бы очень хотел подольше понаслаждаться видами улиц, которые сейчас хоть и были прекрасно ему знакомы, всё равно в сознании отзывались по-новому. Чуя рассказывал ему о вчерашнем дне на работе и о том, как все рады, что Дазай наконец пришёл в себя, но слова через одно пролетали мимо него. Дазаю вообще было всё равно, что Чуя говорил – его низкий голос был настолько сейчас приятен, что хотелось слышать любой бред, который тот будет нести. Хоть Дазай и не подавал вида, что ходить ему всё ещё тяжеловато, Чуя сам об этом догадался и поддерживал его под руку до самой двери, отмахиваясь на все возражения. Дазай вдруг подумал о том, что ему было бы невыносимо тягостно возвращаться в это место, если бы не Чуя. Кинув на него в прихожей мимолётный взгляд, Дазай снял обувь и сложил руки на груди. – Ты всё-таки жил тут? Чуя медленно выпрямился, посмотрев на него немного угрюмым взглядом. – Хотел, кстати, спросить тебя – какого хера ты оставил мне машину и дом. Но, честно говоря, я уже никаким твоим замашкам не удивляюсь. Дазай фыркнул и прошёл мимо него на кухню, почти упав на стул у барной стойки. Обведя взглядом помещение, он дёрнул носом и упёрся взглядом в вошедшего следом Чую. – Что за запах? – О… Сейчас, – Чуя скрылся в гостиной, а когда вернулся, держал руки за спиной. – Обещай не орать. Дазай скептически сузил глаза и подпёр щёку рукой. Чуя медленно подошёл к нему, сдерживая улыбку. Когда перед лицом Дазая оказалась крыса с белой шерстью в чёрных пятнах и лысым хвостом, он ещё с минуту смотрел на то, как она вертится в ладонях Чуи, принюхиваясь к его коже, топая маленькими розовыми лапками по его пальцам. Дазай заглянул ему в лицо, думая, мерещится ему или нет. Чуя почти любовно смотрел на своё маленькое животное, улыбаясь до ушей. – И как зовут это чудовище? – Ник. Это мальчик, – Чуя приблизил крысёныша к себе и поцеловал его в макушку. Дазай от этого действия стал чуть ли не зелёный. – В задницу ты его хотя бы не целуешь, надеюсь? – А что, ревнуешь? – Чуя усмехнулся, протянув крысу Дазаю. – Ну погладь. – Я даже смотреть на это не хочу, – Дазай сморщился и отодвинул от себя чужие ладони, отвернувшись. – Ничего, Ник, не переживай, он меня поначалу тоже недолюбливал, – Чуя посадил крысу себе на плечо и отнёс его в клетку. – Какой же пи… – Что? – Чуя вернулся, открывая холодильник и доставая еду. – Говорю, прекрасный выбор, – Дазай следил за его махинациями, а затем медленно протянул, – я не голоден. – Я расспрашивал твоего врача и знаю, что и когда тебе надо есть, – парень стоял спиной к Дазаю, не заметив, как тот поднялся и тихо шёл к нему. – И Сакуноске передал, чтобы ты писал ему каждый раз, когда пьёшь свои препараты. Дазай поставил руки на столешницу по бокам от Чуи, отчего тот замер с пустой тарелкой в руках, чувствуя, как его шею начали покрывать поцелуями. По коже побежали мурашки, и Чуя слегка съёжился, когда Дазай прикусил зубами ремешок его чокера и оттянул. – Детка, давай ты не будешь играть роль няньки, – Дазай прошептал ему в ухо, коснувшись губами мочки. – Дазай, отвали, – Чуя покраснел от такого прозвища, пытаясь отпихнуть его от себя, но Дазай пресёк это и впечатал его сильнее в край столешницы, прижавшись пахом к его ягодицам. – Что ты творишь? – Будь у меня силы, я бы тебя отымел прямо на этом столе, – Дазай повернул пальцем голову Чуи к себе боком, замечая, как он возбуждается от одних слов. – Я хочу забыть о транквилизаторах. – Что? – Глаза Чуи расширились, и он испуганно повернулся лицом к Дазаю, прижимаясь к нему теперь передом. – Ты собираешься сказать Оде? – Нет. И ты тоже не скажешь. – Я ничего в этом не понимаю, но, по-моему, так делать нельзя, – Чуя испустил низкий стон, когда Дазай повёл ладонью по его внутренней стороне бедра, сильно сжимая. – Что на тебя нашло? – Я подумал, что то наше пари было не совсем честным, – Дазай улыбнулся, оставив короткий поцелуй у уголка губ Чуи. – Всё-таки, царапину оставил я. – Признайся, что просто хочешь мне отсосать, – Чуя тяжело задышал, когда ощутил чужую руку в своих брюках. – Я этого и не скрываю. Дазай опустился на колени, смотря на Чую с такой похотью, что у него от одного этого вида начала появляться эрекция. Он хотел было схватить Дазая за волосы, но вовремя опомнился и вцепился двумя руками в край столешницы, когда Дазай укусил его член через ткань брюк. Чуя кусал губы, не отводя от него глаз, ощущая, как ускоряется пульс. Дазай мучительно медленно расстёгивал его ширинку, изводя его поцелуями теперь через чёрную ткань боксеров, касался бёдер и ягодиц, смотря диким взглядом. Он потёрся щекой о чужой стояк, запустив руку под рубашку Чуи и царапнув ногтями низ его живота. – Ты хочешь, чтобы я откинулся? – Чуя встал на мыски, запрокинув голову к потолку. – Сука, Осаму! – Я не говорил, что я садист? – Дазай всё же снизошёл до него и потянул резинку трусов вниз, спустив их до колен. – Я всегда это знал, – Чуя снова опустил голову и удовлетворённо ахнул, когда Дазай обхватил головку губами и начал медленно насаживаться на его член ртом, выбивая из груди Чуи протяжный стон. Дазай несколько раз взял его до конца, отчего головка каждый раз упиралась в стенку горла, а у Чуи подкашивались ноги. – Блять, Осаму… – Чуя закатывает глаза, хватаясь за чужую руку на своём животе, когда Дазай начинает помогать себе второй рукой, рассматривая Чую снизу. Раскрасневшийся, с приоткрытыми влажными губами, с которых непрерывно слетали бархатные стоны. От каждого движения руки он размякал всё больше, и Дазай только мог представить, каким податливым он становится в постели. Сжав член Чуи у основания и слизав смазку с уретры, Дазай опустился ниже и смочил слюной мошонку, перемещая руку на неё, продолжая скользить губами по всей длине. – Какая ты шлюха, – Чуя выпустил чужую руку из своей и сразу получил ощутимый шлепок по бедру после этих слов, выгнувшись навстречу и застонав громче. Когда Чуя хотел сорваться и начать толкаться в горячий рот, его крепко прижимал к столешнице Дазай, удерживая одной рукой и не давая и шанса управлять процессом. Хотя и без этого Чуя забылся настолько, что начал нести что-то несвязное, когда Дазай насаживался на член щекой, отчего по телу Чуи бежали волны сильной дрожи, и ему многого стоило не упасть. – Я сейчас кончу, – Чуя почти завыл в голос от дикого наслаждения, когда Дазай отстранился и раскрыл рот, быстро ему надрачивая и снова поднимая глаза навстречу. Чуя жмурится и сжимает столешницу до онемения пальцев, кончая Дазаю на язык. Ему требуется несколько секунд, чтобы прийти в себя и отдышаться, пока Дазай всё проглатывает и слизывает с головки остатки спермы, вызывая сладкий скулёж у Чуи. – Я наелся, спасибо за обед, – Дазай ухмыльнулся, надев ему бельё и брюки, затем поднялся и показательно облизал свою липкую ладонь. – Пойду в душ. – Я… Мне помочь? – Чуя чувствовал себя расплавленной под жарким солнцем медузой, не в силах соединить два слова. Дазай убрал ему за ухо выбившуюся прядь и поцеловал в лоб. – Отправляйся на работу, я посплю. Чуя глупо кивает, вмиг забывая обо всех важных разговорах.