Жизнь после вечности

            Июньский полдень тек медленно как кисель, жарко было невыносимо, даже мухи не летали. Делать было нечего: протокол о единственном происшествии за сегодня — хищении злоумышленниками нижнего белья Розы Эдмундовны Шпак прямо с веревки, где оно сохло, был составлен два часа назад и даже подозреваемые были определены: люди с развитым чувством прекрасного, не иначе. Жаль, в ориентировку это вписать нельзя. До конца смены оставался час и Цыганков отчаянно надеялся уйти вовремя. Надежды обещали сбыться, херсонская милиция жила по обычному графику, не перерабатывая. Бывали, конечно, и катаклизмы: недавно какие-то гастролеры пытались сберкассу ограбить, но им не повезло. Во-первых, в очереди посетителей стоял сам начальник угро, во-вторых, денег в той сберкассе было ровно три рубля девятнадцать копеек, в-третьих, кассир, Нинель Павловна, услышав требование грабителей и увидев направленный на нее ствол, взволновалась до чрезвычайности и шарахнула нападавшего счетами по морде, так что выстрелил он уже в полете. Пуля ушла в потолок, разбила люстру, нападавших скрутили достаточно быстро. Народ здесь был простой — это Яшка еще по Гражданской помнил. В тот день задержаться на работе, конечно, пришлось, аж до семи вечера, допрашивая. В МУРе это даже задержкой не считалось, работали-то считай круглосуточно, тем более ОББ, а тут начальство предложило оплачиваемый отгул взять. Райская жизнь, рай-ска-я. А еще говорят, что рая не существует. —Живем, товарищ майор, живем! — в кабинет втиснулся завхоз. Радостный и запыхавшийся, видимо, по всем кабинетам уже пробежался. —Нам с понедельника машины выдают. Николаев списал и нам передает. Придется, конечно, починить, отремонтировать, ну а что делать? Зато машины будут. —Гривко не отдам и не просите, — решительно сообщил Цыганков и немедленно перешел в наступление. — Вы в нашей области дороги видели? Их ни одна машина не осилит. Дороги, конечно, были ни при чем, их в распутицу не всякая лошадь могла преодолеть. Но с Гривко они подружились, а от друзей Яшка отказываться не привык, тем более от таких друзей, которые сами за себя постоять никак не могут. —Так я об этом уже подумал! Смотрите, товарищ Цыганков, что получается: у нас в описи материально-технических ценностей лошади идут как тягловая сила, так? —Допустим. —Я после того как машины на баланс поставлю, опись же переделывать придется! —Видимо, так. —И я лошадей как транспортное средство запишу. Или машины как транспортно-гужевое. Списывать ничего не придется, все при своих останутся. Машины не принять я не могу, нам же потом никто ничего не выделит, сами понимаете. А если машины есть, лошадей нам не полагается. Придется списывать и на мясокомбинат вести. —Понимаю. Вы лошадей запишите как средство для транспортировки машин. Сейчас дождь пойдет — вмиг пригодятся. Только вы, товарищ завхоз, меня перецыганили. Завхоз, уже взявшийся за ручку двери, замер, посмотрел вопросительно. —Как так? —Вы же только что семь лошадей со двора у советской власти свели. Тихо и незаметно. А еще говорят — цыгане конокрады. —Э нет, товарищ Цыганков! — Завхоз от возмущения даже покраснел, но Яшка не выдержал, расхохотался и завхоз немедленно рассмеялся в ответ. —Ну а что делать. Время новое, методы новые. Все новое. И, все еще смеясь, вышел — сообщать новости остальным. —Это правда, — сказал Яшка ему вслед. — Методы у нас новые. Очень новые методы. Мои предки в гробах бы перевернулись, хотя гробов у них и не было. Голоса крови он не чувствовал, в табор его никогда не тянуло: родители оттуда ушли, зачем бы ему возвращаться, но не думать о том в каком ужасе от изменившейся жизни был бы дед и его предки, не получалось. Лошади что — лошадь сегодня одна, завтра другая. А жена? По цыганским обычаям жену полагалось умыкать — тихо, незаметно, почти как лошадь, везти в табор, срочно новых цыганят делать, да побольше, чтоб уж не делась никуда. Он Ксанку два раза, получается, увозил. И в первый-то раз не по канонам вышло: тихо и тайно из корчмы, где ее в заложниках держали, увезти никак бы не получилось, и пришлось бурнашей поить, разоружать, народ созывать. В штабе Буденного потом очень удивлялись куда же банда из Збруевки делась. А вот туда — народ здесь простой, без затей. Но от второго раза деда бы точно удар хватил. И ведь делать ничего не пришлось: пока он протокол допроса Григория Кандыбы оформлял, начальник паспортного отдела случайно заглянул, очень удачно вышло. Только и дел было — посетовать, что бабам права-то дали, а вот мозгов отсыпать забыли. Моя вон паспорт потеряла, раззява, а ей завтра ехать в командировку, рыдает с обеда, тут же заявление написать и с умом анкету на новый паспорт заполнить, выслушивая попутно истории из семейной жизни паспортиста. Была Оксана Ивановна Щусь, украинка, 1905 года рождения, член ВКП (б), стала Ксения Ивановна Цыганкова, русская, 1909 года, беспартийная. Через четверть часа готовый паспорт принесли, благо, он догадался, уходя с Данькой на Петровку, ее фотографию захватить, хоть и не понимал тогда для чего. Правда, дальше все по правилам было — раз украл, то и увез. Они в поезд сели как раз в то время когда Даньке приговор должны были огласить. Судя по газетам, все по плану прошло — ни про убитых Данькой чекистов, ни про разоблачение матерого преступника и врага Советской власти Щуся не писали. С чекистами понятно: зачем сообщать населению, что при аресте и сопротивляться можно, да притом успешно, а вот то, что про Даньку не писали означало только одно — Григорий Кандыба неузнанным уехал лес валить, по уголовной статье, не по политической. Шеф сказал — пусть будет уголовник. Да, вот так теперь друзей защищать приходилось. Это раньше надо было шашкой быстрей беляков махать и успевать первым выстрелить. В нынешнее, новое, время приходилось действовать иначе. Когда Валерку надо было вытаскивать, они этого еще не поняли, и привычный кавалерийский наскок на Шмеерзона (это у Мещерякова происхождение сомнительное?! Дядя, ты еще про мое ничего не знаешь!) результатов не принес. Шмеерзон себе зубы новые вставил и следствие продолжил, но уже против них всех. Валерку тогда Смирнов прикрыл. Смирнов тогда всех прикрыл, скрыл следы организованной контрреволюционной группы. Сказать бы ему спасибо, но некому уже, в двадцать шестом Иван Федорович умер. Так что когда Данька среди ночи в дверь постучал, они с Ксанкой уже готовы были. Задолго до этого обсуждали, что делать станут: шепотом, под одеялом, будто им ночью больше заняться было нечем! — но обсуждали, как заядлые контрреволюционеры. Ждать, что магия смирновского имени продлится вечно, не приходилось. Данька не подвел — за ним двое пришли (всего двое? так это, Данька, не за тобой, это за племянником Феодора Щуся, махновца, приходили, за тобой двоих бы не отправили), двоих он и положил. Без шума, без паники. Тиииихо. И метнулся их с Ксанкой спасать — бегите, ребята, как можно скорее. Прощайте. Да-да-да, конечно. Раз уж они с Ксанкой супружеские радости променяли на обсуждение кто кому передачи носить будет, получите, Данила Иванович, готовый план. Восемь минут обсуждение шло. Восемь. Он засекал. Потом Ксанка кинулась вещи собирать и сына будить, а они с Данькой на Петровку пошли. Под ближайшим фонарем он бывшего командира от души отметелил. Знал же, что за тобой придут, пусть не знал, догадывался, так какого черта меня не позвал?! — ннна тебе за твой гнилой героизм и единоличие. И еще держи — за то, что подумал, что мы сбежим и тебя бросим. И вот это — за что, еще не придумал, но физиономию тебе до неузнаваемости расквасить должен. Не дай бог кто-то тебя узнает, шурин ты этакий. Какого черта мы с Ксанкой такие дружелюбные были, что половина МУРа в гости приходила?!. Никто не узнал, никто не понял. Не закончилось с войной их шальное везение. Еще б знать, что Валерке так же везет и совсем хорошо было бы. Новое время — новые решения, все верно завхоз говорит. —Яков Семенович, — завхоз снова заглянул в двери. — Вы домой идете? Две минуты пятого уже. —Иду, иду. Подождите меня, вместе дойдем. —Жду. Вам сын не писал еще? Цыганков покачал головой. —Позвонил один раз. Сообщил, что доехали, заселились и собираются идти смотреть на «Аврору». —Значит, и с моим все нормально. И не писал и не звонил, паразит. Хотя что может случиться? С учителями же поехали, не сами. Организованно. — Ничего случиться не может, все хорошо с ними, — заверил Яшка, хотя при воспоминании как исчезла в тамбуре вагона ленинградского поезда родная вихрастая макушка почему-то заходилось в тоске сердце. — Но писать родителям эти совершенно взрослые шестнадцатилетние товарищи, конечно, не будут. Кстати, заходите завтра в гости. Жена пирог с вишнями обещала. —Обязательно зайдем, — заулыбался завхоз. — Пироги у Ксении Ивановны отменные. Это какое же у нас завтра число? Яшка встал, надел форменный китель. Оторвал лист календаря, глянул на завтрашний день. Двадцать второе июня тысяча девятьсот сорок первого года. Воскресенье.