***
Преодолев лабиринт библиотеки, Лаэрт достиг двери кабинета Главы и в лёгкой нерешительности остановился. Эта комната (точнее, её ипостась в каждом из домов семьи Мизунохара) с самого детства вызывала у него некое подобие благоговения, являясь в его сознании чем-то между чистейшей святыней и пошлейшим кабинетом школьного директора, заботящегося лишь о собственном имидже. Что в тринадцать лет, что в двадцать три, Лаэрт никак не мог избавиться от этих ассоциаций и каждый раз непременно останавливался и, сделав глубокий вдох, медленно считал до восьми (его любимое число), прежде чем постучать. Так случилось и в этот раз. — Входите! — тут же последовало из-за двери; тон Мияко казался таким радушным, что, не знай Лаэрт её всю свою жизнь, мог бы на секунду поверить, что она и правда рада гостям. Вот только Лаэрт слишком хорошо понимал: Мияко — не гостеприимная хозяйка, а королева, лишь позволяющая подданным узреть свой лик. И, поскольку королева не терпит, чтобы ей портили настроение кислым видом, Лаэрт изобразил на лице специально подобранную и отработанную для встреч с матерью улыбку, прежде чем войти. — Прости за вторжение... — нараспев начал он, открывая дверь... и с трудом удержал лицо, обнаружив, что мать в кабинете не одна. О да, первым, на что наткнулся взглядом Лаэрт, была выделяющаяся на фоне причудливой, но вполне привычной обстановки оккультизма и европейской литературы полноватая фигура Ямазаки Сохея. Его приторная улыбка была чернильной кляксой на аккуратном листе, его подобострастно прищуренные глазки были занозой на отшлифованной поверхности деревянных половиц — всё его существо вызывало у Лаэрта рвотные позывы, настолько омерзительно было ему само присутствие Ямазаки Сохея в одной комнате с ним... и с его матерью. Огромным усилием воли Лаэрт перевёл взгляд с улыбающегося ему из угла Сохея на сидящую за столом мать. Мияко встретила его улыбкой настолько же радушной, насколько был таковым её тон, когда она пригласила его входить. Впрочем, Лаэрт готов был дать голову на отсечение, что довольна она сейчас вовсе не из-за его визита. — О, я, похоже, слишком рано? — нарочито беззаботно произнёс он, покосившись на Сохея, занятого изучением очередной оккультной книги; затем он поднял левую руку и, взглянув на часы, заключил: — Похоже, мои часы спешат: на них уже как раз половина шестого! Мияко на это хихикнула в кулак. — Не беспокойся, мой дорогой Лаэрт, твои часы, к счастью, не унаследовали интеллектуальный уровень того, кто их оставил, и время показывают правильное. Впрочем, — с лукавой, но очень безжалостной улыбкой продолжала она, в то время как Лаэрт старательно удерживал свою, — ничто из того, что этот человек здесь оставил, его не унаследовало. Это не может не радовать. Как и твоя пунктуальность, милый Лаэрт. С этими словами Мияко удовлетворённо прикрыла глаза и, кивнув на кресло перед собой, пригласила Лаэрта сесть. Тот воспользовался этой секундой неведенья матери, чтобы позволить уголку своего рта дрогнуть, а затем наконец-то прикрыл за собой дверь и уверенно прошёл к предложенному месту. — Я так понимаю, Ямазаки-сан также желает приобщиться к управленческому бизнесу и послушать о делах издательства? — как можно сдержаннее поинтересовался он, пододвигая кресло ближе к столу. Рука, выкладывающая перед ним очередной лист с отчётами, на мгновение застыла, и Мияко подняла на него задумчивый взгляд. Зато сам Сохей на это лишь звонко рассмеялся. — Ах, не обращайте на меня внимания, Лаэрт-сан! — воскликнул он своим беспечным (мерзким) голосом, который бил Лаэрта по ушам, как скрежет железа по стеклу. — Я всего лишь немного увлёкся одной интересной книгой, которую нашёл у Мияко-сама и которую, к сожалению, нельзя выносить из этой комнаты — ей это на пользу не пойдёт. А вы не думайте обо мне, решайте свои рабочие вопросы — я всё равно ничего не пойму! Скуден умишко, не то что у Мияко-сама! Сохей вновь посмеялся. Лаэрту стоило большого труда не скривиться. Мияко же откинулась в кресле и, покачав головой, заметила: — Как обычно льстите мне, Сохей-доно: вы во многих вопросах гораздо умнее и опытнее меня. Цени бы вы ещё художественную литературу — я бы на вас молилась, ей-богу! Сохей на это развёл руками. — Ну уж простите, Мияко-сама, это, к сожалению, не моё! — весело отозвался он. "Боже, прекратите уже флиртовать!" — хотел бы сказать им Лаэрт, закатив глаза. Однако вместо этого он лишь протянул руку к ближайшему отчёту и негромко заметил: — Матушка, нас ждёт работа... Ты же, насколько я помню, желала всё закончить к ужину, верно? Мияко на это замечание встрепенулась и серьёзно кивнула. — И правда, что-то я отвлеклась, — подтвердила она — и, продолжив раскладывать отчёты, начала методично излагать обзор результатов работы своего издательства. Лаэрта обучали этому делу едва ли не с младшей школы, так что для него эти ряды цифр, диаграмм и наименований были настолько же ясны и прозрачны, как его родная слоговая азбука. Ни разу в жизни ему не приходилось хоть немного напрягать внимание, чтобы понять смысл за всеми этими "шифрами" (Лев бы при виде этих отчётов тактично, но явно незнающе улыбнулся, а Клара лишь вскинула бровь — но и этого бы хватило, чтобы выразить, какой чушью она всё это считает)... ни разу, кроме ситуаций типа этой. Когда в его спокойный, гармоничный мир врывалась тошнота. Сидя в кабинете матери сейчас, Лаэрт слишком отчётливо, даже болезненно ощущал присутствие, нет, даже существование Ямазаки Сохея. Тот находился в паре метров от него, преспокойно изучая книгу, но даже этого Лаэрту было достаточно, чтобы почувствовать дурноту на физическом уровне. Оказываясь в компании Сохея, не разбавленной достаточным количеством других лиц, он каждый раз вспоминал знаменитое произведении Сартра. Лаэрт был Антуаном Рокантеном, а его корнем каштана — этот отвратительный, всеобъемлющий, до отвращения приторный человек. Его существование казалось настолько назойливым, что, преодолевая все личные границы, даже на расстоянии умудрялось проникать внутрь, прямо в горло, мешая дышать. Лаэрту ужасно хотелось откашляться, вытолкнуть из себя сам воздух, которым дышал Ямазаки Сохей, лишь бы не терпеть это мерзкое существование ещё хоть миг. Но Лаэрт терпел. Улыбаясь матери, кивая на её замечания и с усилием следя за ходом её объяснения, он терпел. Терпел уже почти три года. Терпел и старался лишний раз не смотреть на Сохея, надеясь хоть немного ослабить ощущение его невыносимого присутствия. Но, как Лаэрт ни старался, когда мать отвлекалась, его взгляд сам собой то и дело возвращался к раздражителю. Ещё и эта лёгкость, с которой Сохей получал доступ ко многим делам его семьи! "Он точно не может быть любовником мамы, — уже не в первый раз за эти годы думал Лаэрт, указывая Мияко на неточность в одном из документов. — Определённо не её тип. Льстец, которого держать рядом ей вполне приятно и забавно, но как мужчина — мимо". Лаэрт бросил быстрый взгляд на Сохея, пока мать всматривалась в ровные ряды цифр: тот буквально зарылся в книгу лицом. Впрочем, даже с такого ракурса его обвисшие щёки и маленькие крысиные глазки были отчётливо видны. Лаэрт едва сдержал полное отвращения хмыканье. "Но даже будучи ей просто другом, — продолжал мысленные рассуждения он, отводя взгляд, — он чересчур близок к маме. Слишком он лезет в дела семьи — даже не смущается присутствовать при деловых разговорах..." В этот момент вопрос Мияко отвлёк его от размышлений, и Лаэрт послушно подался вперёд, чтобы лучше рассмотреть документ. Краем глаза он заметил, как Сохей захлопывает книгу и ставит её на полку. ...А пару мгновений спустя по его телу прошла волна дрожи, и его буквально чуть не стошнило прямо на стол: он ощутил прикосновение костлявых пальцев Сохея к своему плечу. Лаэрт резко обернулся к нему, с трудом сдерживаясь, чтобы не выпустить на лицо какую-либо из своих истинных эмоций, кроме недоумения. Сохей же, стоя в паре десятков сантиметров от него (его бульдожье, скукоженное от приторной улыбки лицо было слишком близко), прокручивал в пальцах маленький листочек какого-то дерева. На вопросительный взгляд Лаэрта он приподнял уголки рта чуть выше (хотя, казалось бы, куда ещё...) и, продемонстрировав лист, с невинным смехом объявил: — А вы, я смотрю, успели прогуляться до кладбища, Лаэрт-сан, — вон, на себе лист берёзы оттуда принесли! Лаэрта едва не передёрнуло: то, с какой уверенностью говорил Сохей, вызывало у него мурашки. "Он ещё и изучить местную флору успел, козлина..." — подумал он, вспоминая растущее у левого ряда могил дерево с жутковатой белой корой. Вслух же Лаэрт, криво улыбнувшись, прокомментировал: — А у вас хорошее зрение, Ямазаки-сан. Заметить и узнать какой-то мелкий листочек... Сохей на это вновь посмеялся. — Это просто хорошие линзы, Лаэрт-сан! — объявил он, хитро подмигивая. Тем временем замечание Сохея заинтересовало Мияко: подняв голову от бумаг, она некоторое время пристально глядела на Лаэрта. Наконец, она склонила голову набок и со своей обычной улыбкой заметила: — Я была уверена, что ты не интересуешься такими местами, как кладбище, мой милый Лаэрт. Лаэрт быстро повернулся к ней: рот её улыбался, в то время как глаза изучали внимательно, одним выражением требуя, чтобы он выкладывал всё без утайки. И, неспособный не подчиниться, Лаэрт изогнул губы в ухмылке и, разведя руками, беспечно ответил: — Ах, ничего особенного: одна прекрасная дама перед встречей с тобой позвала меня туда на свидание, а я не смог отказать. Улыбка Мияко не дрогнула, но взгляд стал заметно холоднее и подозрительнее, когда она, наклонив голову в другую сторону, тоном мягкой угрозы проговорила: — Ты же понимаешь, мой дорогой, что в этом доме нет ни одной женщины, с которой ты можешь ходить на свидания, кроме нашей милой малышки Клары? Лаэрт на это не сдержался и вскинул бровь... а затем рассмеялся и поднял руки в сдающемся жесте. — Я так понимаю, пока "трон" не перейдёт ко мне, жениться вы мне обе не дадите: Клара, когда я сказал ей, что мне пора на встречу с тобой, сказала практически то же самое о тебе! Услышав это, Мияко заметно смягчилась. Угроза исчезла из её выражения, и она хихикнула в кулак. Лаэрт же, видя её благосклонность, также расслабил плечи (он и не заметил, как под её взглядом невольно напрягся) и лукавым тоном продолжал: — И да, разве ни одной? А как же какая-нибудь, скажем, Мери-сан? Мияко фыркнула. — Она позвать тебя на свидание точно не могла: может, ты и в её вкусе, но, к сожалению, она уже замужем и вполне довольна своим выбором! — уверенно ответила она. Лаэрт на это заявление моргнул. — О-о, неожиданно, — протянул он — и, пожав плечами, тут же пробормотал: — Впрочем, многое объясняет... Тем временем Сохей, который в течение всего диалога маячил в поле бокового зрения Лаэрта и явно хотел что-то сказать, наконец-то улучил момент, чтобы вставить слово, и восторженно спросил: — Так, значит, Клара-химе интересуется кладбищем? Вот уже приятная неожиданность! — Сохей выпрямился и посмеялся. Затем, сложив ладони домиком, так что все кольца на его пальцах блеснули разом, он с энтузиазмом предложил: — В следующий раз, когда она пожелает сходить на кладбище или узнать что-нибудь о местных легендах, пусть обращается ко мне! Я всегда готов помочь и проводить прекрасную юную леди куда угодно по окрестностям этого чудесного места. На этом Лаэрт всё-таки не сдержался и одарил Сохея подозрительным взглядом: его мечтательная улыбка и оживлённый блеск в глазах определённо не вызывали у Лаэрта доверия. Однако, выдохнув ("Сдерживайся, Лаэрт!" — сказал он сам себе, ощущая такой знакомый в общении с Сохеем спазм в горле), он с вежливой улыбкой ответил: — Боюсь, Ямазаки-сан, я не могу отпустить Клару на кладбище в компании какого-либо мужчины, кроме Льва. Его ответ вызвал добродушные смешки сразу у обоих собеседников. Затем Сохей повернулся к Мияко и прокомментировал: — Ах, узы, связывающие ваших детей, так прекрасны, Мияко-сама! Мияко на это лишь улыбнулась и слегка кивнула. "Надеюсь, как можно быстрее от нас отвяжешься ты!" — с отвращением подумал Лаэрт, вежливо улыбаясь Сохею в лицо — в это мерзкое, тошнотворно-приторное лицо. Пытка присутствием Сохея продолжалась ещё пятнадцать минут. Однако, к счастью, отчёты по издательству в конце концов закончились и Мияко наконец-то произнесла заветное: "Спасибо, дорогой Лаэрт, можешь быть свободен!" И Лаэрту не нужно было повторять дважды: с улыбкой он встал с места, с улыбкой поцеловал руку матери, с улыбкой поклонился Сохею и попрощался с ними обоими, с улыбкой вышел из кабинета, с улыбкой закрыл за собой дверь, оставляя этих двоих наедине... и только тут наконец-то позволил уголкам губ опуститься, а бровям мрачно нависнуть над глазами. Что ни говори, а от подобной встречи с матерью он действительно устал. Он напрягал все душевные и моральные ресурсы, чтобы удерживать лицо и внимание в назойливом присутствии Сохея, и теперь был истощён до предела. Несколько секунд он стоял у двери кабинета, бессмысленно пялясь в окно напротив и пытаясь прийти в себя. Наконец, залитая оранжевым картинка начала собираться перед его размытым взором в полноценный пейзаж — и в этот момент на Лаэрта со всей ясностью накатило отвращение к произошедшей только что ситуации. Сохей, присутствующий во время личной деловой встречи действующей главы семьи и будущего; Сохей, прикоснувшийся к нему; Сохей, предлагающий свои "услуги" Кларе ("Да только посмей к ней подойти, сукин сын!" — с ненавистью подумал Лаэрт)... Сохей, Сохей, Сохей... Само существование Ямазаки Сохея. Кулаки Лаэрта сжались сами собой, а зубы скрипнули. Не особенно думая о том, что делает, он потянулся к карману брюк и выудил оттуда телефон. Автоматически проверил время — до ужина ещё почти двадцать минут — и, отработанным движением введя пароль, так же автоматически открыл заметки. Пару мгновений он рассеянно глядел на мигающую вертикальную линию на белом фоне — а затем нажал на экран и, когда внизу появилась клавиатура, набрал всего одно слово. "Тошнота". Лаэрт ещё несколько секунд глядел на эти два иероглифа, осмысляя написанное, в то время как в его голове сами собой рождались строки — чёрные, как сажа, строки, изливающиеся отвращением прямо из его сердца. Наконец, уголок его рта дрогнул, и Лаэрт быстро-быстро записал их — не чтобы не забыть, а чтобы выпустить весь негатив наружу, избавиться от него, очистить от него свою душу, выдавив на экран мобильного, точно нежелательное содержимое желудка. Так родилось очередное из множества самых сильных и самых искренних стихотворений Мизунохары Лаэрта, которые никогда не прочитает ни один из подписчиков его авторской группы.***
Клара не могла точно сказать, сколько она простояла так в дверях. Она была уверена, что сможет выдержать что угодно ради спасения брата, но не ожидала, что именно его вид так сильно её взволнует. Однако его смерть оказалась тем самым ударом, последствия которого она не могла предугадать, и теперь, наблюдая за тем, как мирно Лев беседует с Каином, она могла лишь стоять и пытаться успокоить бурю эмоций, поднявшуюся при виде Льва в её душе. Однако рано или поздно это должно было закончиться. В какой-то момент (возможно, это случилось практически сразу) Лев и Каин заметили её, и первый резко прекратил говорить. Неловко улыбнувшись, он коротко кивнул в ответ на поклон собеседника и, проводив того взглядом до дверей кухни, поспешил к Кларе. И чем ближе он к ней подходил, тем озабоченнее становилось выражение его лица. — Что-то случилось, Клара-тян? — обеспокоенно поинтересовался он, останавливаясь перед ней и склоняясь ближе. — Ты плохо себя чувствуешь? Ты вся бледная! Клара рассеянно моргнула. Звук голоса Льва немного привёл её в чувство, но не до конца вернул в реальность. Не тогда, когда его лицо было так близко, что она могла рассмотреть каждую прожилку в его (блестящих жизнью) серо-голубых глазах и каждую прядь как всегда растрёпанных волос. Тот, ради кого она доверилась какой-то сомнительной "ведьме", стоял прямо напротив, на расстоянии пары десятков сантиметров; она хорошо чувствовала его запах, ощущала тепло его тела и его дыхание где-то в районе своего лба, даже, казалось, слышала биение его сердца (хотя, пожалуй, это всё-таки было её собственное, учащённое и выражающее всё её волнение) — и всё это доказывало: Лев сейчас прямо перед ней, живой и невредимый. От этого осознания в её груди всё болезненно сжималось, хотелось заплакать и прямо здесь и сейчас обнять его. Однако Клара не могла так поступить. Именно поэтому она, чувствуя, что слишком долго не отвечает на его вопрос, огромным усилием воли отвела взгляд и, неловко усмехнувшись, наконец произнесла: — Да, что-то не очень хорошо — голова кружится и немного подташнивает. Наверное, на солнце перегрелась — прямо как у Камю! Клара вновь невесело посмеялась. Лев смерил её недоверчивым взглядом. А в следующий миг... По телу Клары будто прошёл разряд: Лев осторожно, буквально одними кончиками пальцев прикоснулся к её лбу, проверяя температуру. Внутри Клары всё похолодело, а к лицу прилила краска: она слишком хорошо знала эту его аккуратную, даже неуверенную манеру прикасаться к людям, точно они были хрупкими вазами, и слишком хорошо помнила ощущение холода его ладони там, на кладбище, особенно резкое сейчас, на фоне ощущения тепла его пальцев. А Лев тем временем прикрыл глаза и заметил: — Извини, Клара-тян, поддержать диалог не могу: экзистенциалистов тебе продуктивнее обсуждать с Лаэртом, ты же знаешь. И, — продолжал он, приподнимая веки и слегка хмурясь, — похоже, что у тебя температура... От последнего замечания Клара окончательно пришла в себя и, смущённо отодвигая его руку (Лев не слишком сопротивлялся), пробормотала: — Это ничего, к ужину всё пройдёт... Лев скептически вскинул брови и бросил взгляд на наручные часы. — До ужина меньше часа, ты уверена? — с беспокойством поинтересовался он. На решительный кивок Клары (о котором она тут же пожалела, так как он отозвался колющей болью в голове) он тяжело вздохнул и, выпрямляясь, заметил: — В любом случае, думаю, тебе надо немного отдохнуть у себя в комнате. Я тебя провожу. И, — поколебавшись, добавил он, подавая ей руку, — если до ужина тебе не станет лучше, я предупрежу маму, что у тебя случился солнечный удар... Тебя кто-нибудь в таком состоянии видел? Клара кивнула, как можно увереннее принимая его руку и стараясь не выдать, насколько мучительные ассоциации вызывает у неё этот жест. — Мы тут только что немного прогулялись с Лаэртом, мне тогда было ещё не слишком плохо... — ответила она, отводя взгляд. Краем глаза она заметила, как черты лица Льва разгладились. Кивнув, он с видимым облегчением проговорил: — Ну, Лаэрт тебя всегда поддержит, если что, так что беспокоиться не о чем. Не нужно тебе что-нибудь, прежде чем мы поднимемся? — мягко поинтересовался он. Клара отрицательно мотнула головой и сжала ладонь Льва, давая понять, что готова идти. Лев кивнул, и они молча выдвинулись в путь. ...Неторопливо поднимаясь по лестнице под частыми обеспокоенными взглядами Льва, Клара не могла не вспоминать, как они вдвоём бежали по лесу, спасаясь от неведомой погони. Совершенно неспортивный Лев тогда нёсся изо всех сил, полностью забыв свою обычную осторожность и крепко-крепко сжимая её руку, чтобы не выпустить. Что тогда, что сейчас, он обращался с ней, как с сокровищем, — с той лишь разницей, что теперь "сокровище" казалось ему хрупким, готовым исчезнуть от малейшего дуновения ветра, и держался он с ней с соответствующей нежностью. И, учитывая, что это было для него естественнее, чем уверенная манера во время побега, Клара чувствовала себя... умиротворённее. "Да, — думала она, наслаждаясь теплом его ладони, обхватывающей её, — Лев — очень мягкий и добрый человек. Неудивительно, что ему проще общаться с девушками. Даже интересно, — продолжала она, с любопытством вглядываясь в его затылок, — видеть, как хорошо он ладит с Каином-куном". В этот момент они как раз закончили подниматься по лестнице и оказались на площадке перед портретом бессмертного алхимика — и именно в этот момент Лев в очередной раз обернулся, чтобы проверить состояние Клары. Встретившись с её любопытным взглядом, он слегка смутился и, остановившись, осторожно поинтересовался: — Что-то случилось, Клара-тян? У меня что-то в волосах запуталось? — добавил он, на всякий случай проводя ладонью свободной руки по затылку. Клара, позабавленная этим жестом, усмехнулась и покачала головой. — Нет, с твоими волосами всё в порядке. Просто я тут немного задумалась... Она опустила глаза и помолчала. Затем она вновь подняла взгляд, лишь чтобы увидеть обеспокоенное выражение Льва... и тёмно-бордовый портрет бессмертного алхимика за его спиной. От последнего обстоятельства с её губ невольно сорвался вопрос: — Кстати, Лев, — тот невольно напрягся, услышав своё имя без всяких гонорификов, — ты когда-нибудь пытался решить загадку? Лев растерянно моргнул. — Какую именно? — спросил он, непонимающе хмурясь. — Бессмертного алхимика, — тут же невозмутимо отозвалась Клара. Чуть помолчав, она продолжала: — Стихотворения на гобелене. Лунной Гавани. Эту загадку. Ты же тут бывал то и дело за последние пять лет, в отличие от меня, — добавила она. Лев пару секунд неопределённым взглядом смотрел на неё, словно пытаясь понять, с какой целью она интересуется такими вещами. Клара же продолжала невозмутимо ожидать ответа, не сводя с него глаз. Наконец, он тяжело вздохнул и, покачав головой, произнёс: — Клара-тян, если бы мне давали по йене за каждую загадку, которую я встречаю по милости мамы, я бы уже давно жил в Петербурге и получал второе высшее по специальности литературоведа — и даже хватило бы, чтобы ещё при этом содержать тебя. На это Клара хмыкнула. — Ну, это ты, конечно, загнул... — заметила она. Лев улыбнулся. — Да, пожалуй. Тогда обойдёмся без второго образования. Клара вскинула брови. — Я имела в виду не совсем это... — пробормотала она — и тут же со вздохом заключила: — В общем, ты считаешь это пустой тратой времени, так что даже не пытался. Лев кивнул. — Именно так, — подтвердил он. Клара смерила Льва задумчивым взглядом, на который тот ответил лишь своей обычной мягкой улыбкой. Ненадолго между ними повисло молчание. Впрочем, именно благодаря этой тишине они смогли вовремя услышать какую-то возню в коридоре западного крыла. От этих звуков Лев насторожился и напряжённо уставился на дверь. И вовремя: в следующий миг та распахнулась, и из неё, пошатнувшись, буквально вывалилась Цудзура, бледная и дрожащая. При всей своей повседневной неуклюжести Лев среагировал молниеносно: за один шаг он оказался у двери и, не выпустив ладони Клары, ловко подхватил тётю под руку, не давая ей упасть. — Тётя Цудзура! — взволнованно воскликнул он. Цудзура подняла на него невидящий взгляд и пару секунд тупо смотрела ему в лицо, точно не понимая, кто перед ней. Наконец, в её глазах мелькнуло осознание, и она, выдавив улыбку, пролепетала: — А, Лев-кун... и Клара-тян, — добавила она, заметив племянницу. Её улыбка дрогнула. — Извините, если потревожила. Просто сахар упал. Еды нет. Кухня... Я, пожалуй, пойду... — заключила она, с трудом ворочая языком, и сделала слабую попытку высвободиться из хватки Льва и двинуться на первый этаж. Однако Лев её не выпустил. — Тётя Цудзура, куда ты пойдёшь одна в таком состоянии! — со смесью упрёка и беспокойства воскликнул он. Когда она вновь подняла на него болезненный взгляд, он покачал головой и заявил: — Я не могу отпустить тебя одну — ты еле-еле в сознании держишься! Я провожу тебя до кухни. Только вот Клара-тян... Лев с беспомощным видом обернулся к сестре, которую обещался проводить до комнаты. Клара, видя его терзания, мягко высвободила руку из его хватки и ободряюще улыбнулась. — Не беспокойся обо мне, братец Лев: мне уже лучше, я доберусь до комнаты сама. В конце концов, — продолжала она в ответ на его недоверчивый взгляд, — я молодая и в целом физически здоровая девушка, а тётя Цудзура — диабетик! Кому из нас, по-твоему, больше нужна твоя поддержка? И я бы на твоём месте поторопилась, пока тёте Цудзуре не стало хуже, — добавила она, внося финальный аргумент за помощь тёте. Лев одарил её последним скептическим взглядом, но в конце концов неуверенно кивнул и, аккуратно обхватив Цудзуру за плечи, помог ей спуститься на первый этаж. Клара пару секунд наблюдала, как они удаляются. Когда они скрылись за поворотом, она вздохнула и через плечо взглянула на портрет. Тёмные глаза Коппелиуса внимательно смотрели на неё из прорезей в двуцветной маске, а его белокурая спутница улыбалась мягкой, но таинственной улыбкой в духе Моны Лизы. Клара невольно цокнула. "Кем бы ты ни был: фикцией или реальным призраком — на этот раз я тебе не проиграю!" — пообещала она и, отворачиваясь, направилась в свою комнату — приводить мысли в порядок. — ...Спасибо тебе за помощь, Лев-кун, — благодарила племянника Цудзура десять минут спустя, принимая его руку и поднимаясь со стула в углу кухни. Лев в ответ на это с мягкой улыбкой покачал головой. — Не за что, тётя Цудзура. Не мог же я тебя оставить на грани обморока. А теперь, — он бросил взгляд на спину Памелы, которая колдовала над очередным блюдом у плиты, — нам, пожалуй, лучше уйти, чтобы не путаться под ногами у Памелы-сан и остальных... Спасибо вам, что впустили, Памела-сан, — добавил он, вновь аккуратно беря смущённую, но всё ещё слишком слабую для сопротивления Цудзуру под руку. Памела, не отрываясь от своего дела, махнула рукой. — Не в моих интересах гробить тех, кто может по достоинству оценить мою стряпню! — отозвалась она — и, на секунду обернувшись, с улыбкой добавила: — Вы уж там берегите себя! Губы Цудзуры дрогнули в слабом подобии улыбки. Неуверенно кивнув, она ответила: — Разумеется, Памела-сан... И они со Львом вышли из кухни. До ужина оставалось не так много времени, так что они решили дождаться его начала вместе в гостиной. На счастье, все остальные, видимо, собирались в своих комнатах или коротали время где-то ещё, так что гостиная оказалась пуста. Цудзура заметно расслабилась (ей очень не хотелось встречать мужа или сына, которые могли лишь упрекнуть её за её состояние) и с тяжёлым вздохом опустилась на диван. Лев присел напротив и, обеспокоенно заглядывая ей в лицо, поинтересовался: — Ты уверена, что тебе достаточно того, что ты съела на кухне? Может, принести чего-нибудь ещё? Цудзура слабо покачала головой. — Нет, всё в порядке, Лев-кун. Мне уже получше, правда, — добавила она, вновь выдавив улыбку. Тут она вовсе не лукавила: после того, как под наблюдением племянника она бессознательно запихнула в себя определённое количество еды (даже не уверенная, что именно она ела и не забывала ли она проглатывать куски), чувство реальности вернулось к ней, и она уже могла мыслить намного яснее. Хотя, конечно, она ещё ощущала слабость в конечностях и головокружение, но в целом благодаря Льву смогла худо-бедно функционировать как человек. Цудзура отвела взгляд в сторону и испустила протяжный вздох. Пару секунд она задумчиво глядела на картину на стене — а затем вдруг с горькой улыбкой проговорила: — И всё-таки на самом деле тебе спасибо, Лев-кун. В конце концов, — печально продолжала она, боковым зрением заметив его движение, — в этом доме меня, не считая пары слуг, которые всё время меняются, поддерживали лишь ты да Юи... Услышав имя, запрещённое в доме Мизунохара, Лев вздрогнул и широко распахнул глаза в удивлении. Цудзура, заметив его реакцию, виновато усмехнулась и подёрнула плечом. — Так, за обедом вспоминали... — с нарочитой небрежностью бросила она — и тут же, помрачнев, с чувством добавила: — Впрочем, не то чтобы был за эти пять лет хоть день, когда я её не вспоминала. Цудзура вновь горько усмехнулась. Лев пару секунд смотрел на неё, сцепив руки в замок и не произнося ни слова. Наконец, он опустил глаза и, глядя на свои пальцы, тихо ответил: — Прекрасно понимаю тебя, тётя Цудзура...***
— Лев-кун, можно погладить тебя по голове? Пожа-алуйста! После этой просьбы Лев наконец-то оторвался от книги и удивлённо воззрился на тётю. Та же сейчас представляла собой воплощение слова "упрашивание": её руки были сцеплены в замок в умоляющем жесте, поджатые губы подрагивали (и вместе ними смешно подрагивала родинка под носом), а глаза блестели невинным блеском и, оттого как заискивающе она хлопала ресницами, казалось, даже начали немного слезиться. И вот на такую вот тётю Юи, сидящую возле его кресла на корточках, Лев некоторое время смотрел в полнейшем недоумении, совершенно не представляя, как ему реагировать на столь странную просьбу. Однако Юи, похоже, восприняла его обычное мрачноватое выражение как недовольство и отказ, так что, смущённо опустив глаза, затараторила: — Я понимаю, что мальчикам в твоём возрасте, наверное, уже совершенно противны все эти нежности, но, но... — Она шумно втянула ноздрями воздух. — Но так сложно удержаться! Твои волосы выглядят такими мягкими, и вообще ты выглядишь таким милым, что я не мо... — Делайте, как хотите, тётя Юи, — внезапно произнёс Лев и, пожав плечами, с совершенно равнодушным видом вернулся к чтению. Резко перебитая Юи сначала было опешила и растерянно захлопала глазами — но тут же решила не упускать возможность и, перебравшись поближе, осторожно положила ладонь ему на макушку. Лев никак не отреагировал на её действие; и, так как неприязни он тоже не выказал, Юи уже увереннее переместила руку ближе к его затылку. Минуту спустя она вовсю мягко водила ладонью по его голове туда-сюда, с радостным видом мурлыкая под нос какой-то незамысловатый мотив. Всем своим видом она выказывала крайнюю степень довольства. Лев же... не знал, что и чувствовать по этому поводу. За все восемь лет его жизни Льва не то что не гладили по голове — к нему, кажется, вообще не проявляли какой-либо нежности, даже самой крохи. И теперь, ощущая мягкие прикосновения тёти (которая, к тому же, явно получала от них удовольствие!) к своей голове, он вконец растерялся. Даже, пожалуй, удивился, хоть совершенно ничем этого не выдал (Отец в принципе не очень любил, когда они с Лаэртом демонстрировали эмоции, так что в какой-то момент Льву стало проще не проявлять их вообще, чем слышать очередное неодобрительное цоканье — их ему и без того хватало). Но, хоть Лев и не показывал этого, ему было сложно отрицать, что подобное внимание ему... приятно. Настолько приятно, что в какой-то момент он почувствовал, что скоро барьер его самообладания рухнет, и поспешил зарыться лицом в книгу. В ответ на этот жест Юи издала умилённый возглас. — Какое же ты всё-таки чудо, Лев-кун! — с чувством воскликнула она, ещё усиленнее принявшись его гладить, и невинно рассмеялась. — Так бы и затискала! Впрочем, — продолжала она в ответ на его косой взгляд, — я уже и так получила слишком большую порцию райского наслаждения! Твои волосы такие мягенькие, и ты очень добрый ребёнок, раз позволил мне их потрогать! — Юи хихикнула — и тут же, отведя взгляд, с шутливой обидой пробормотала: — Всегда знала, что Кенджи меня грабит, не разрешая гладить его по голове... От последних слов Лев вздрогнул, едва не выронив книгу из рук. Юи, заметив его реакцию, побледнела. Ещё несколько секунд её застывшая рука покоилась на его макушке — а затем, придя в чувство, Юи медленно убрала её и, низко опустив голову, с раскаянием произнесла: — Прости... Лев скосил на неё глаза: её виноватый вид, в частности эта детская манера закусывать нижнюю губу, вызвал в нём сочувствие. Вот почему Лев со вздохом покачал головой и ответил: — Ничего. Он немного помолчал, рассеянно глядя перед собой. Юи подняла на него глаза, и даже не смотря на неё, Лев точно знал, что они полны боли и жалости. Все эти эмоции по отношению к нему казались какими-то противоестественными, чужеродными — и в то же время теми, которых ему все эти годы не хватало. От этого осознания в груди Льва болезненно защемило. Внезапно Лев низко опустил голову и, не до конца понимая, что говорит, пробормотал: — И всё-таки он вас недостоин, тётя Юи... От его слов опешили оба: и Юи, и он сам. Впрочем, конечно, у Юи реакция была гораздо ярче: выпучив глаза, она шокированно уставилась на племянника, осмысляя сказанное им. Он же, чувствуя, насколько смущающим был подобный выпад, вновь закрыл лицо книгой. Именно поэтому он был так застигнут врасплох, услышав голос тёти прямо у своего уха. — Не ожидала, что ты, такой маленький, будешь флиртовать с тётей, Лев-кун! — озорным тоном заявила она. Лев от неожиданности убрал книгу от лица и с искренним недоумением уставился на неё: Юи сидела на корточках, скрестив руки на подлокотнике кресла, и, заглядывая ему в лицо, добродушно посмеивалась. Лев, не понимающий концепции флирта, мог лишь непонимающе склонить голову набок и спросить: — Что? Юи хихикнула в кулак. — Да так, ничего. Просто когда мужчина говорит женщине, что другой мужчина её недостоин, обычно он намекает на свою кандидатуру как более достойную, — объяснила она, искренне веселясь. Лев нахмурился, но ничего на это не сказал. Вместо того, чтобы следовать её шутке, он пожал плечами и, отворачиваясь, бросил: — Просто вы очень хорошая, тётя Юи. А он... — Лев опустил глаза в книгу: строки разбегались перед ним. — Я не верю ему. После этих его слов от озорного настроения Юи не осталось и следа. Одарив племянника сочувственным взглядом, она, поколебавшись, осторожно коснулась его плеча и мягко начала: — Лев-кун, я понимаю, почему ты не доверяешь дяде Кенджи. Но, пожалуйста, прошу: дай ему шанс! Немного пообщавшись с ним, ты убедишься: он вовсе не плохой человек, просто так сложились обстоя... В этот момент Лев не выдержал и скрипнул зубами. — Нет, тётя Юи, вы не понимаете, — неожиданно твёрдо перебил он. Затем он повернулся к растерянной Юи и, одарив её мрачным взглядом, продолжал: — Я не "не доверяю" Кенджи-сану — я не верю ему. Это... — он опустил глаза. — Я не могу объяснить, что именно не так, но это вовсе не то, о чём вы думаете... Это... И, не найдя нужных слов для описания своих чувств, Лев замолк. Юи пару секунд смотрела на него с жалостью, явно не поняв того, что он пытался сказать. Однако едва она сделала вдох и открыла рот, чтобы что-то ответить... — ...Да прекрати ты ходить за мной! — внезапно раздалось из-за закрытой двери в коридор. — Просто скройся с глаз и подумай над своим поведением, чтобы не позорить меня так снова! Этот суровый голос и Юи, и Лев узнали сразу: так распекал жену Сакуя Такечи, муж средней сестры Мизунохара. Немного прислушавшись, они из гостиной легко различили робкие попытки Цудзуры вставить хоть слово в жестокий монолог мужа — а затем, когда его голос затих, её тихие всхлипы. Услышав их, Юи помрачнела. Лев прекрасно видел, как сжимаются её кулаки от желания врезать обидчику сестры и как подрагивает её верхняя губа с родинкой над ней от сдерживаемых проклятий. И, понимая, каким праведным гневом она сейчас пылает, Лев отвёл взгляд и тихо заметил: — Думаю, тёте Цудзуре вы сейчас нужнее, чем мне, тётя Юи. Я дочитаю главу, пока есть время до возвращения Отца, — добавил он, краем глаза уловив движение тёти. Юи несколько секунд колебалась. Наконец, она быстро кивнула и поднялась на ноги. Впрочем, она ушла не сразу; прежде она ещё пару мгновений неуверенно переминалась с ноги на ногу — а затем вдруг резко склонилась к Льву и, заключив его в крепкие объятия (Лев в удивлении распахнул глаза: такого он в жизни точно не испытывал), с чувством прошептала: — Ты очень хороший мальчик, Лев-кун! Мне так жаль, что тебе приходится жить в этой семье!.. И, отпустив его, резко развернулась и поспешила к выходу. Лев успел заметить, как она украдкой утирает рукавом кофты глаза. Лев проводил её задумчивым взглядом до самой двери. Когда она оказалась вне комнаты, он ещё несколько секунд смотрел в точку, где в последний раз видел её спину. Наконец, он вновь вернулся к книге. — То же самое могу сказать и о вас, тётя Юи... — полубессознательно пробормотал он. Впрочем, тут Лев немного лукавил: на самом деле он считал, что она заслужила счастливой семьи гораздо больше, чем он. Ведь что он мог? Он просто подчинялся правилам Отца и матери и не спорил; Юи же... Юи была другая. Сильная. Добрая. Не терпящая несправедливость. В последнем он убедился спустя десять минут, когда, дочитав книгу и идя по коридору, чтобы вернуть её в библиотеку, услышал за углом её голос. — Уходи ты от него, Цудзура, он из тебя все соки вытянет! — молила она — и тут же, фыркнув, объявила: — Меня тошнит от этого козла! Услышав последние слова, Лев невольно остановился, как громом поражённый. Пару секунд он не понимал, что именно случилось и чем он так впечатлён. Гневом тёти Юи на дядю Такечи? Да нет, в этом не было ничего необычного: она так же ругалась иногда и на Отца, и на его мать. Тогда что же?.. — "Меня от него тошнит"... — беззвучно, одними губами повторил Лев. И, едва прокрутив эти слова в голове, он понял, что его так зацепило: он наконец-то нашёл нужное описание своих чувств к мужу тёти Юи. Это событие было первым большим шагом Мизунохары Льва на пути осознания своей ненависти к Шимоцуки Кенджи.