You can't resist
Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся. – Ин. 20:23
Развей свои мечты…
Я слышал шорох где-то над ухом, но еще не мог его увидеть. Сомкнувшиеся веки так и не пропускали дневной свет. Мрак клубился, но ощущался нежным, мягким. Я не был уверен, что до конца проснулся.Иголкой в стогу сена ищешь, но их не найти…
– Кто здесь?Прости себя, как солнце облакам прощает тень…
Клянусь, я знал эти голоса, как будто они были моими детьми. Мысль была статичная, я пока застыл, не смел двигаться. Хотелось помолиться на эту пустоту внутри. Так тихо. И отчего-то так сладостно пели надо мной…Саван, в который был обернут наш Господь, надень…
– Доминик? Я выдыхал машинально, пытаясь нащупать руку, что сжимала мою ледяную ладонь. Пытаясь открыть глаза, испытал адскую головную боль и даже не смог подняться. На пальцах вновь почувствовал присутствие кого-то извне. Это были не шаги. Ведь шаги убаюкивали. Я узнал их голос. – Доминик… Ладонь приложили ко лбу, моя же осталась одиноко лежать на простынях. Я уловил дуновение ветра и легкий шум от окна – значит, было открыто. Пахло ладаном. – У тебя, брат, жар, – сообщили, отнимая ладонь. Любые надежды увидеть Доминика развеялись – ушло забвение. Передо мной, с написанным на лице беспокойством, сидел Кристофер – сосед. Я не слишком пришел в себя, чтобы быстро реагировать, но, наверное, в моих глазах меркло удивление. Даже страх. – И я слышал крики, – продолжил Кристофер, качая головой. Он сострадал одним только взглядом. – Остался, чтобы присмотреть. Я кивнул. Не до конца воспринимая обстановку, осмотрелся, ощутив, как все тело онемело. Кажется, вчера я был далек отсюда. Меня покинул разум, я вышел из-под контроля. Кристофер был священником. Я это знал – он служил в церкви в паре кварталов отсюда. В наших окрестностях его знали как замечательного человека, который не навязывал свою религию и был толерантен к любому вероисповеданию. Я еще не мог подумать об этом, скрипя в постели, но чуть позже осознал: к той религии, которую в горячке обрел я, толерантности будет ноль даже от такого человека, как Кристофер. Всегда тихий, доброжелательный, наиболее неравнодушный из всех моих соседей – таким он был. Подсознательный страх истинно бился во мне. Попытался подняться, но был остановлен. Для меня даже не сильно имело значение, зачем за мной оказалось необходимым «присматривать» и почему Кристофер именно «остался». Пришел на помощь или же сменил кого-то? Пустота в моей голове рисовалась шелковистой, лирически переплетаясь с тишиной. Этот тандем и правда заслуживал молитвы. Жаль, я не знал подходящих.Развей свои мечты…
– Что было? – нашел я в себе, едва не выкашливая слова. Отмахнуться от шороха не получалось. Но не мог же я сказать, что узнал в этом повадки шагов. – Приступ, – объяснили кратко. Боялись задеть. – Ты пролежал так около суток. С прошлого утра.Иголкой в стогу сена ищешь, но их не найти…
Я замешкался, но едва ли смог сесть в постели. Кровь так и не циркулировала по-нормальному, в ногах кололо. Видимо, приступ подразумевал сильные судороги и полное беспамятство. Я не был уверен, что из увиденного и испытанного мной оставалось правдой. – Все обошлось, – успокаивал Кристофер, сложив руки у себя на коленях. На секунду стало тошно: ведь он сидел на том же стуле, на котором еще недавно я совершал преступление против себя. На стуле, на котором я медленно умираю теперь, будто бы превращаясь в пепел, дописывая последнее, что из меня исторгается или по глупости еще может исторгаться. – Главное дать себе немного отдохнуть. Отдых сейчас очень важен, чтобы восстановиться. Я надеюсь, что ты можешь это понять и не станешь корить себя за несколько дней постельного режима…Прости себя, как солнце облакам прощает тень…
Но если бы только Кристофер знал, что мой постельный режим затянулся на нескончаемое количество долгих недель… За которые я никак не мог простить себя и никак не мог перестать корить. За которые развил в себе дикую самоненависть и как результат получил глубочайшую депрессию, направив всю сжатую агрессию на самого себя. – Я буду рядом, если что-то понадобится – можешь звать. Он похлопал меня по все той же обмякшей руке, над которой, должно быть, еще пару минут до этого читал молитвы. А я даже не знал, как стоило обратиться к нему в текущей ситуации: просто Кристофер или Отец? Как же мне было мерзко от себя. – Продукты, таблетки… – его взгляд скользнул к моему столу, и только здесь меня охватила паника – ведь я оставил там все! – Я принес тебе Евангелие, на всякий случай… – голос звучал мягко, Кристофер говорил о своей религии аккуратно. Шагам стоило поучиться этой деликатности. – Не обязую читать. Но вдруг. Мне помогает. Кто знает, что поможет тебе…Саван, в который был обернут наш Господь, надень…
– Не истязай себя, Мэттью. И не вини ни в чем, что будет происходить, – просил Кристофер, уходя. Он, в отличие от катастрофы, закроет за собой дверь. – Не может человек ничего принимать на себя, если не будет дано ему с неба. Через силу смог подняться. На столе, аккурат рядом с хаотичными абзацами, вбитыми в лист, я обнаружил оставленную Кристофером Библию. Счел богохульством, но книгу в руки брать не стал – посчитал, что это будет оскорблением еще более безумным. Сдвинул листы, упрятал их в ящик – чтобы не видели. Чтобы не заподозрили моей болезни. Но услышанные крики и констатированный жар уже были уликами против меня. Я не мог противостоять. Ослабший, все еще отказывающийся верить в реальность, я рвался к своим альтернативным мирам – обратно в забвение. Мне хотелось ощутить его человечность, объятия, ласку. Что-то подсказывало: начинался тот самый апокалипсис, который я себе напророчил. Евангелие на столе лишь напоминало об этом. Я считался теперь душой пропащей. Но в том заключалась моя религия. Я не притронулся к книге, но проверил, хорошо ли была закрыта дверь, и зашторил окно. В горле начинало першить, от мысли о сигарете сворачивало внутри. Я даже не смог позвонить Доминику. Гайя так и не напоминала о себе с тех пор. Упал обратно в сон. Так и не зная, что моим забвением, пришедшим ко мне, был Доминик. Не подозревая, что Гайя и облачилась той катастрофой и стала моей агонией. Но все это уже не имело смысла. Я не мог противостоять. Пропащий и навечно потерянный.Развей свои мечты Иголкой в стогу сена ищешь, но их не найти Прости себя, как солнце облакам прощает тень Саван, в который был обернут наш Господь, надень