Cherished dreams forever asleep
В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. – 1Ин. 4:18
Я очнулся в своей постели. Один. Без шепотов, криков и проклятых шагов. Без запаха сигаретного дыма, без оставшегося на ледяных ступнях пепла. Без Евангелие на столе. Первой мыслью было – неужели жив? Сразу после нахлынули вопросы «почему», «зачем», «как», но все это оказалось неважным. Тянуло в пояснице, боль в ногах казалась жадной, будто все кусалось и жалило меня изнутри. Возникли трудности с дыханием. Ныла шея. Суставы даже и стонали. Показалось, будто слышал стук в дверь. Пытался прокрутить все видения, но толком ничего не восстановил. Решил: снова лихорадка. На всякий случай огляделся еще раз и убедился, что Евангелие не было. Значит, вероятно, Кристофер не заходил. И не пахло ладаном. Только стояла веточка лаванды прямо на столе. Но лаванду любил Доминик. Я и не заподозрил ничего критичного. А вы, вы-то, мои безупречные, вы уже догадались, что произошло? Как я убил священника? Как мне удалось это сделать, провернуть? Прямо в церкви, столь безобразно и бессовестно? Вышел в коридор. Ощутил бесконечную свободу, когда вдохнул воздух. Увидел, услышал: пропал шорох, сгинул шепот, выселились шаги. И потолок был чист от катастроф. Мою дверь не грызли трагедии. Размял шею. Болела до жути. Выпил стакан воды жадно, следом за ним второй – залпом. Моя полка в холодильнике оказалась пустой, но голода я не ощущал. Думал постучаться к Кристоферу, но распознал в его комнате тишину. Остальные соседи были мне как-то чужими гораздо больше. Не стал пытаться. Плюнул на пропущенный прием пищи и вернулся к себе. Не впервой. Здесь-то меня и ожидало дело, которое я так давно откладывал. Нужно было собраться с силами и все-таки принять случившееся. Откуда я знал, что ждало меня дальше? Вечером того же дня за мной уже могли прийти, стучать в дверь настойчивее, выламывая ее в случае отказа открыть. Я должен был успеть. Закончить. Выдавить. В последний или в крайний раз исповедаться. На телефоне были десятки пропущенных вызовов от Гайи. Меня даже не бросило в жар, не пробил пот. Скорее удивило и даже расстроило, что не обнаружилось ни весточки от Доминика. Как же я мог его оттолкнуть? Экран доказывал мне, что на календаре образовалось число примерно на десять единиц больше, чем я помнил. Будто засыпал в июле, очнулся в августе. Тревожить Доминика не стал. Пообещал: закончу – отправлюсь к нему сиюминутно. И не было разницы, что он жил на другом конце города. Что за окном грохотало и лило беспощадно. Я должен был успеть. Окинул взглядом стол. Сел, хотя был упрям. От окна хлынуло свежестью. Я положил перед собой два листа. Закрыл глаза, сконцентрировался. Щелкнуло, отвлекся на боль. Сглотнул странность. Схватил перо. С секунду провис. И принялся диктовать про себя, ровным и сдержанным почерком начав:Я бы хотел любить тебя бесконечно. Я бы хотел дать тебе все, что только было бы в моих силах. Моей главной целью было сделать тебя счастливой. Не предавать, не оставлять в беде одну, всегда быть рядом. Сдержать данное обещание. Создать семью. Взять тебя в жены. Хранить и оберегать. Но момент, чтобы осуществить это, никогда не наступал. И мне потребовалось много времени, чтобы понять: он и не наступит. Я совершил тысячи ошибок, но среди них затаилась как-то катастрофическая. Я утаил от тебя огромную часть себя, которая, быть может, всегда являлась моей основной чертой. То, что я никогда не показывал и ни за что не покажу. Правда такова, и такова жизнь. И, увы, перед этим я бессилен. Мне не поможет и уже не помог даже Бог. Я не достиг просветления. Переворачивал для себя мир, перечитал Тору и открывал Коран, углублялся в суть, искал смысл жизни. Но истина вышла простой: не стоило искать смысла там, где его отродясь не было и быть не могло. Гайя. Моя дорогая, родная, моя милая Гайя. Я не соврал тебе ни единожды, я честен здесь и я не думал лгать тебе ни разу в жизни. Но такова правда. Такова жизнь. И совсем уж детской вырисовывается эта истина. И обо мне. И о моем мире. И я бы хотел рассказать тебе больше. Но момент так и не наступил. Будь счастлива. И, если сможешь, прости меня хотя бы через тысячу лет.
Выдохнул. Тяжело. Но сложил аккуратно, даже не проверяя написанного, в этот раз потрудившись согнуть лист без грубости. Раздобыл конверты у Кристофера: один для Гайи. Отложил второй. В первый запечатал письмо. Выдохнул еще раз. А после закурил. Три подряд. Стряхнул пепел с ног. Умылся, принял душ, распарился под кипятком. Еще стакан воды, а сразу после спасительная сигарета. Нервничал, все поглядывая на телефон. Пустовало. Молчало. Тишина. Запечатанный конверт уже был убран, готовый к отправке. Я заранее открыл второй. Взял оставшийся лист. Возненавидел себя на короткое мгновение, а после успокоился. И вы поймете, почему я мог испытать гневность. Ведь письма почти не отличались словами, но высвобождались из меня диаметрально противоположными по значению. В этом был замысел. Таково было их предназначение. Я посмотрел в окно. Уверенно взялся за перо, дрогнув в улыбке. Образ Доминика клубился перед глазами туманом, прямо на стенах, словно фотографии. Веточка лаванды стояла в стекле стакана на том самом месте, где неопределенное время тому назад сидела синяя бабочка. И это вселило в меня надежду и веру.Я хочу любить тебя до бесконечности. Я хочу дать тебе все, что только есть и будет в моих силах. Я хочу сделать тебя счастливым. И со всей откровенностью я обещаю всегда быть рядом. Сдержать свои слова. Я хочу быть с тобой. Стать тебе опорой и поддержкой. И пробиваться через тернии к звездам, из мрака в свет. Я с самого момента нашей встречи ждал, чтобы осуществить это, но подходящий момент никогда не наступал. И мне потребовались долгие годы, чтобы прийти к этому. Позволить себе чувствовать. В миг, когда я поцеловал тебя, я обрел смысл. Я мечтал об этом столько лет. И жалею лишь о том, что не сделал этого раньше. Я совершил тысячи ошибок, но среди всех моих деяний горит верное. Я не утаил от тебя огромную часть себя, которая, быть может, всегда являлась моей основной чертой. То, что я никогда не показывал ни одной живой душе, не доверяя себя и свою жизнь, я вывернул перед тобой. Такова правда обо мне, и ты ее узнал – каков я на самом деле. В этом мой дефект. Неизлечимая параграфия как автора книги моей жизни И, увы, перед этим я бессилен. Мне не поможет и уже не помог даже Бог. Кому как не тебе знать, что вошло в наш труд. Я искал просветление и жаждал соединить весь мир по принципу причинно-следственных связей. Истина вышла простой: не стоило искать смысла там, где его отродясь не было и быть не могло. Оказалось, истина содержалась в любви. В любви меня ждало спасение. Это всегда был ты. Доминик. Мой драгоценный, родимый, мой любимый Доминик. Позволь мне наглость называть тебя моим в преддверии. Я безгрешно чист перед тобой, открыт и верен. Такова правда. Такова жизнь. Такова моя любовь к тебе. Истина обо мне вырисовалась совсем уж детской. О моем мире. Я бы хотел рассказать тебе больше. И я обещаю, что расскажу. Я чувствую, что у нас с тобой впереди еще бесчестное количество дней. Чтобы любить тебя до бесконечности и даже через тысячу лет. Ведь в любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение.
Дрожал. Едва сдерживал слезы, сойдя с ума от благодарности. В этот час, в это мгновение, в эти секунды. Перепроверил. Дважды. Вплоть до буковки, до соединения. Очарованный и безумный теперь над одним только описанным преддверием, я исключительно мягко согнул лист, создав идеальный фальц. Поместил в конверт. Бережно запечатал. Обулся и втиснулся в плащ. Конверт для Гайи положил в карман. Конверт для Доминика осторожно упрятал за пазуху. Я-то тогда совершенно не понимал, что произошло на самом деле. Одно было непреодолимой святой правдой. Доминика я любил до бесконечности. В болезни и в здравии.