Вселенная 52 12 61

       Ветер больно бьёт в лицо, пытается скинуть капюшон с головы. Чимин упрямо идёт вперёд, несётся, прорезая холод и тяжёлый влажный воздух. Идёт вперёд, механически переставляя ноги, пряча руки в карманах, едва сохраняя равновесие, и странным образом умудряясь не упасть — он не смотрит под ноги, не замечает кочек и ям в неровном асфальте, спотыкается на бордюрах. Повезло, что добирается до его дома, не разбив колени.        Стоит с задранной вверх головой, ищет глазами его горящее окно. Он часто один вечерами, но сегодня Чимин пришёл бы в любом случае. Он смотрит на окна его комнаты, на тусклый свет внутри. Это Чимин научил его сидеть в полумраке, создавать загадочную атмосферу. Может быть, приглушённый свет лампы напоминает Юнги его омегу? А что Чимину напоминает о Юнги? Хмурится, не хочет думать, не разрешает себе развивать это. Нельзя о таком сейчас.        На задранную вверх голову капают мелкие капли дождя. Одна касается нижнего века, омега часто моргает и опускает голову. Тени на глазах могут потечь. Он ещё не привык носить макияж. Омега ещё недолго стоит с опущенной вниз головой, смотрит на промокшие кеды. Странным образом нравится чувствовать краску на лице, кусать губы, подведённые помадой с ненавязчивым оттенком, ощущать сухость от тёмных теней на глазах, едва заметное свечение на скулах. Чимин закрывает глаза, вспоминает, как восхищённо смотрел на себя в зеркало сегодня. Он никогда так ярко не улыбался самому себе, никогда не любовался, никогда не пытался кому-то подражать… Нет, не так. Он учился чьей-то философии, когда впервые неуклюже наносил макияж. Глупость, может быть, но так на него действовал альфа, вышедший из подсвеченной неоном темноты клуба, тот альфа, что подмигивал подведёнными глазами, ухмылялся красивыми губами с вишнёвым тинтом. Чимин закрывает глаза и заново ощущает странный диссонанс, вспоминает, как восхищённо смотрел и едва ли не трогал руками, а потом, уже прилично выпив, слушал, как важно быть самим собой и самовыражаться по-своему.        «Кто сказал, что макияж — это вульгарно? Плюй им прямо в лицо, детка. Хочешь быть красивым по-своему — будь. Главное, чтобы тебе нравилось».        Кажется, Чимин искал эти слова всю свою жизнь.        Он вздыхает, и в этом вздохе так много. Он думает, почему вспоминает слова Намджуна, решаясь идти к Юнги. Он думает, почему этот альфа так задел, почему никак не вылетал из головы. Он думает, что снова поступает неправильно, ища поддержки Юнги. Он думает, он всё ещё не достаточно самостоятелен. Проблема ли это? Намджун скажет «определённо, да». Юнги не до конца поймёт его вопрос.        Омега сам заходит в тихую тёмную квартиру. Юнги открыл дверь и снова ушёл к себе. Он жутко не гостеприимен, но Чимин и не требует — знает, как много отнимает учёба. Просто молча идёт на второй этаж, тихо ступает по холодному паркету, осторожно заглядывает в комнату, где только он. Сутулая спина, голова сильно опущена, лицо, даже сбоку видно, усталое, безэмоциональное. У Чимина сжимается сердце и руки так и тянутся обнять. Он даже не думает сдерживать себя.        Подходит, видит, что на него даже не смотрят, но совсем не обижается, осторожно касается напряжённых плеч, забирается на стул позади него, грудью плотно прижимается к его спине, сцепляя руки в крепкий замок на животе. Чимин оставляет сухой поцелуй на шее и совсем ничего не говорит, молча смотрит через плечо на исписанные листы, на раскрытые учебники, на монитор ноутбука. Иногда его удивлению и восхищению нет придела. Внутри селится ярая гордость за его труд, за его стойкость, его рвение. Чимин не всегда может понять, но всегда может радоваться его успехам.        — Привет, — спустя долгие двадцать минут Юнги закрывает книги, убирает в папку листы и улыбается. Так тяжело и устало улыбается, словно у него не хватает сил, чтобы приподнять уголки губ.        — Привет, — вторит ему Чимин и ещё раз целует в шею. — Закончил?        — Да, — со вздохом кивает Юнги. — Держишься?        Чимин сжимает его ещё крепче в знак согласия, обхватывает руками и ногами, льнёт всем телом, когда альфа поднимается, держа его на руках, чтобы отнести к кровати и усадить на мягкие одеяла и подушки, а потом рядом упасть и бороться со сном, который обязательно захватит, потому что жутко устал.        Омега находит в себе смелость заставить его лежать на спине, чтобы забраться на бёдра верхом и наконец позволить увидеть своё лицо. Юнги различает что-то новое даже в полумраке комнаты, моментально считывает изменения на любимом, выученном наизусть лице. Чимин взволнованно молчит и выжидающе смотрит в глаза, боится пошевелиться, боится услышать что-то плохое, как будто он вообще имеет право ожидать подобного от Юнги.        Его рука тянется к лицу омеги, большой палец очерчивает пухлые губы с лёгким оттенком розового, затем касаются блеска на скуле, подбирают самыми подушечками.        — Нравится? — не дыша спрашивает Чимин, гипнотизируя его взглядом. Волнение сводит с ума, доходит до пика и раздувается, грозится выплеснуться.        — Я бы хотел попросить тебя, не ходить так по улице, — Юнги хмурится, а Чимин сразу же понимает, что он просто волнуется. Он всё ещё омега, а люди вокруг всё ещё могут поступать ужасно.        — Я знаю, — часто кивает Чимин, — но… Тебе нравится?        — Тебе идёт, — он улыбается, и такое облегчение разливается внутри. Чимин тут же светлеет, улыбается в ответ. — Иногда мне кажется, ты не можешь быть красивее, чем ты есть, — он так явно любуется им, своим самым красивым омегой, — но ты умудряешься становиться ещё намного красивее.        Чимин несдержанно смеётся и нагибается, чтобы нежно и с чувством поцеловать, чтобы позволить потом повалить себя на спину, прижать к постели и долго-долго не отпускать.        — Мне нужно в душ, — после бесконечных поцелуев Юнги отстраняется нехотя. — Подождёшь немного?        — Не-а, — категорично отказывается Чимин, — я пойду с тобой.        — Тогда ванна?        — Горячая, — мечтательно тянет омега.        — Горячая, — согласно кивает альфа. Ему срочно необходим отдых, снять напряжение и, нужно признаться, ничто и никто не сделает это лучше, чем одно только присутствие Чимина.        Они оставляют на стуле одежду, забирают пару футболок и домашних шорт Юнги и идут в его ванную, где Чимин неумело смывает мылом свой самый первый макияж, потому что тот полностью выполнил своё назначение сегодня.        — Ты красился только для того, чтобы посмотреть, как я отреагирую? — проницательно интересуется Юнги, плотно прижимаясь к нему со спины, отвлекая влажными поцелуями на обнажённых плечах, выпирающих лопатках, спине.        — Да, — Чимин усмехается и немного ёрзает в его объятиях. Ему горячо от того, как тесно прижимается его тело, как крепко обнимают руки и как плавно покрывают поцелуи чуть шершавые губы. Они оба абсолютно голые, с распахнутой друг перед другом душой. Интимность момента тонет в густом паре, поднимающемся от уже наполнившейся на половину ванны. Чувства обхватывают, сплетают воедино, как будто оба они и есть одно нерушимое целое. Одно тело, одна душа.        Юнги забирается в воду первым, вздрагивает от пробирающего кожу тепла, вдыхает водяной пар и совершенно влюблённо смотрит на изученное вдоль и поперёк тело, на ровную нежную кожу. Он знает, каков на ощупь каждый её участок, знает, как перекатываются под ней мышцы, как взволнованно бежит кровь, знает, какие густые и жестковатые после окрашивания у него волосы, знает, как сильно может выгибаться его спина, как хищно могут сужаться его глаза, как высоко может подниматься его голос, как может ласкать слух каждый короткий полустон. Он подкрепляет всякое представление о нём, когда забирается в ванну следом, усаживается на бёдра и тает от прикосновения влажных горячих рук к себе.        — Ты всегда самый красивый для меня, — между поцелуями на шее шепчет Юнги, — ты невероятный, незабываемый, — вдавливает в себя, чувствует, что закономерно возбуждается от того, как он ненавязчиво трётся, — ты самый лучший для меня, — кладёт ладонь ему между лопаток, второй крепко держит на поясницу, нежно прикусывает кожу на изгибе шеи и выцеловывает грудь, — всегда, — шумно дышит запахом его кожи, знает, что готов едва ли не съесть его — вот настолько одержим.        Чимин молчит, только берёт руками его лицо, заставляет взглянуть на себя и долго говорит с ним одними глазами, а потом долго целует, медленно скользит языком по губам, прикусывает, ласкает. Прерывается, когда чувствует его внутри, смотрит в глаза затуманенно, двигается, поддаваясь его рукам и выдыхает шумно, всё так же глядя в глаза. Они дышат синхронно, роняют стоны синхронно, синхронно тянутся за поцелуями, а потом синхронно сжимаются и замирают. Наверно, дрожь по их телам бежит так же синхронно, одинаково. У единого целого не может быть как-либо иначе.

***

       Есть плюсы в том, что организм перезапускается из раза в раз — Чонгук стареет душой, но никак не телом. Это весомое достоинство, когда ты топишь тревогу в алкоголе едва ли не через день. Когда Чонгук не около барной стояки со стаканом чего-нибудь эдакого, он, скорее всего, по другую её сторону занимается тем, что намешивает это самое «эдакое» для посетителей клуба. Другой вопрос — когда он уже вконец оглохнет от бьющих по ушам битов? И снова — волнует ли? Ни разу. Чонгук любит музыку настолько, насколько может её любить человеческая душа, потому что его душа исполосована ранами вдоль и поперёк, и боль от неё музыка отлично заглушает. Хотя бы не надолго, хотя бы иногда. Поэтому сегодня, сидя в тихом баре, где из музыки только лёгкий едва слышимый джаз, Чонгук сильнее обычного нервничает, сильнее обычного барабанит пальцами по столу, чаще обычного стреляет глазами по сторонам, и пепельница у него тоже переполняется быстрее обычного. Хочется поскорее сбежать в своё, в привычное.        — Скоро дырку в несчастном столике пробьёшь, — кто-то врывается в его выдуманный купол напряжения и нетерпения, хлопая по плечу и затем усаживаясь на место напротив.        — И тебе привет, — Чонгук ощутимо расслабляется, искренне и немного смущённо улыбается своему долгожданному собеседнику.        Омега суетливо стаскивает шуршащую куртку, шумно бросает на пол спортивную сумку, а потом с раздражённым цоканьем и всё тем же шумом тянется к ней, чтобы обшарить все карманы и наконец выложить на стол телефон, и ровно усесться, приготовившись слушать. В этом весь Хосок.        — Что такой нервный? Гон скоро? — тут же слёту тараторит омега, пока Чонгук просто молчит, даёт ему перевести дух, потому что он, очевидно, бежал сюда. — Прости, но я тут не надолго. Нужно будет забрать Бомгю от друга и сделать это, желательно, не позднее восьми вечера. Я же ответственный папа в конце концов… Так что ты хотел? Как у тебя дела? — параллельно он отвечает на сообщения и листает меню, а Чонгук никогда не перестаёт ему удивляться и осознаёт, что, кажется, действительно успел соскучиться.        — Откуда прибежал? — альфа игнорирует его вопрос, потому что знает, что тот задан из приличия, а Хосоку нужно пару минут, чтобы немного успокоиться.        — С работы. Нашёл, кстати. Я же тебе ещё не рассказывал?        — Нет, — мягко улыбается Чонгук.        — Я устроился инструктором по йоге для беременных, представляешь? Очень нравится, я прямо-таки… чувствую, что нашёл своё дело, — возбуждённо рассказывает омега, размахивая руками и быстро листая меню. — Будешь что-нибудь?        — Я заказал пиццу.        — О, отлично. По пиву?        — Ты же ответственный папа, — ухмыляется альфа.        — Вообще-то хотел предложить маленький стаканчик и, чтоб ты знал, я обычно не выпиваю, — Хосок важно задирает нос, — это у тебя лицо такое усталое, как будто сейчас же под стол стечёшь, — заявляет омега, подзывая официанта и заказывая себе и альфе сок. — Ну рассказывай, как ты тут, — наконец перестаёт двигаться со скоростью света и ровно усаживается, подпирая щёки ладонями. — Не думал, что ты тоже махнёшь в Сеул.        Чонгук молчит, загадочно улыбается. Как ему объяснишь, что он просто обязан быть здесь? Вот так просто не расскажешь, а он и не сможет понять. Потому и не пытается, просто отшучивается, отвечает что-то безумно распространённое по типу «решил что-нибудь поменять» или «захотелось всё бросить», «начал с чистого листа».        — Понимаю-понимаю, — как и всегда участливо кивает Хосок. Сам по тем же причинам переехал в Сеул с сыном. Может и ждал подсознательно, что Чонгук решил уехать следом — его в Пусане так же ничего не держало, а так хотя бы вместе. Брат как никак, пусть и сводный, но всё равно самый близкий после сына человек. Странно получается — некоторые не могут сблизиться с родными братьями всю жизнь, а Чонгук с Хосоком, смогли уже в сознательном возрасте. Обоим было по пятнадцать, когда родители познакомились и решили съехаться. Они моментально нашли общий язык. Чудеса прямо-таки.        — Через пару дней зайду в гости, — обещает Чонгук, и оба знают, что он обязательно зайдёт.        — Пустишься в разнос с омегами? — с пониманием усмехается Хосок. — Секс, разврат, наркотики?        — Как будто завидуешь, папаша, — в шутку издевается Чонгук, зная, что тот всего себя посвящает сыну.        — Я? — оскорблённо переспрашивает омега. — Между прочим, у меня есть ухажёр!        — Рад за тебя, — искренне роняет Чонгук. Этот омега заслуживает только лучшего. Чонугук смотрит на него, а сердце непроизвольно сжимается. Он видит каждый раз, но ничего не может изменить. Может быть, не достаточно убивается, может быть, не достаточно сопротивляется, а может быть, ему просто напросто не повезло.        — Где остановился? — омега спрашивает уже с набитым ртом, жадно уплетая принесённую пиццу.        — Ты не поверишь, — хрипло посмеивается Чонгук. — Помнишь семью Ким? Сокджин и его сын.        — Помню-помню, — часто кивает Хосок, практически силом втюхивая альфе его любимые корочки от пиццы с твороженным сыром, которые Чонгук всегда за братом охотно доедает, а сейчас не может и кусок взять. — Ну-ка ешь! Что за голодовка? Так, значит, Ким… Сокджин, который, не видит? И сын у него омега, щупленький такой. Ты вечно таскался за ним в детстве.        Став частью семьи Чон, Хосок сразу же стал ходить с ними на все встречи с друзьями, чаще всего замечая рядом Сокджина и его сына, стеснительного омегу лет девяти, из которого невозможно было вытянуть и слова. Чонгук пусть и задирал его постоянно, но, стоит отдать должное, общий язык всё-таки находил.        — Я живу у него, — Чонгук осторожно поднимает взгляд и улыбается, замечая яркое недоумение на лице брата. У Хосока в забавной манере подскакивали брови и округлялись губы.        — У него?! Да ему же лет пятнадцать, ты шутишь что-ли?        — Ему семнадцать, — поправляет Чонгук, немного хмурясь. За столько раз уже совсем перестал замечать, насколько Тэхён младше. — Отец снимает ему квартиру отдельно. Вот и предложил пожить у него, пока не освоюсь.        — Ну и как? — всё ещё поражённо выспрашивает Хосок, на самом деле слабо представляя своего брата со школьником-омегой в одной квартире.        — Сначала мы не поладили, — Чонгук старался говорить честно, но скрывая определённые детали, которые Хосоку знать вовсе не следовало. — А потом как-то притёрлись.        — Как, интересно? — омега скептично вскидывает бровь.        — Я ночевал с ним во время течки…        — Ты что?! Ты с ума сошёл, Чон Чонгук? — Хосок, когда на эмоциях, совсем не замечает никого и ничего вокруг. — Ты трахнул школьника?!        — Это ты с ума сошёл?! — в ответ шипит на брата альфа. — Я просто успокоил его феромонами.        — Твою мать, я просто не верю, — Хосок эмоционально взмахивает руками и зажимает ладонями рот. — Ты же понимаешь, что течку успокаивают далеко не любые феромоны? Мальчик втрескался в тебя, твою ж мать, Чонгук!.. — Хосок качает головой для успокоения души, а потом нагибается близко-близко и начинает очень громко шептать: — Подожди, подожди! А ты…        Чонгук смотрит на него так, словно молит о пощаде, хоть и знает, что от брата это никак не убережёт, и потому едва заметно кивает.        — Твою мать, твою ж мать, Чонгу-ук… — поражённо тянет Хосок, начиная тепло и радостно улыбаться ему в ответ.

***

       Может быть, пользоваться услугами омег по вызову плохо и неправильно, может быть, следует посидеть на подавителях или просто уйти куда-нибудь и терпеть, но Чонгук решает не думать о таком, потому что гон в этот раз сводит с ума. Так всегда после встречи с ним. После того, как в лёгких селится сладкая клубника, Чонгук словно звереет, никак не может сдерживать себя и, в то же время, знает, что просто лежать рядом пару ночей будет далеко не достаточно. Ему нужно больше, чем омеге-девственнику в его самую первую течку, но Тэхён всё ещё такой невозможно юный и неопытный, что его страшно и коснуться.        Именно поэтому Чонгук вовсе не думает о моральной стороне вопроса, когда натягивает на себя оседлавшего его бёдра омегу. Стройный красивый мальчик с каштановыми чуть волнистыми волосами выгибается и красиво стонет, легко скользя вверх-вниз, позволяя трогать себя и трогая в ответ.        Напряжение покидает тело густым и абсолютно не видимым паром, кожа покрывается потом, а рассудок затуманенный окончательно сходит с ума. Чонгук бессильно скулит, доводя себя, пытаясь забыться, но всё равно жалея о том, что не забрал у омеги его любимую жёлтую худи, потому что сейчас так хотелось совершенно маниакально натянуть его одежду на безликого омегу. Чтобы был хотя бы его запах, потому что иначе Чонгук уже не может. Иначе уже не получается.        Альфа рычит, скидывает парня на кровать и подминает под себя, а затем закрывает глаза, чтобы не видеть, чтобы только воображать себе кого-то, представлять, вспоминать…